Затем, 24 ноября, формирование оборонительного и наступательного союза Льва и Карла против Франциска завершил английский канцлер – полагаю, лучше поздно, чем никогда. Франциск в результате потерял все.
Англичане всегда были на периферии всех дел. Что за загадочный, бледный, презрительный, скрытый и такой чопорный народ эти англичане! Никогда их не понимал. Думаю, на них как-то влияет их северный климат: я слышал, что в Англии если не снег, то дождь, и если не дождь, то туман. Англия? Fa sempre la grigia! – как говорим мы, итальянцы. Но все же я когда угодно променяю неверного француза на равнодушного англичанина.
Лев был обрадован тем, что английский король Генрих VIII выступил против безумного монаха Лютера. Двенадцатого мая 1521 года перед собором Святого Петра в присутствии огромной толпы было торжественно обнародовано папское послание против Лютера и были сожжены его книги. Английский посланник, человек по имени Кларк, донес Льву, что во время этого события Томас Уолси вел себя так, словно папская тиара (о которой он уже долго мечтает) уже у него на голове. Эта новость Льву совсем не понравилась, даже несмотря на то, что он обрадовался, услышав об обнародовании своего послания и сожжении бессвязных диатриб Лютера.
В тот же день было объявлено, что в Рим отправлена книга короля Генриха против Лютера – «Защита семи таинств от Лютера» (которую он, по всей вероятности, почти всю написал сам). Книга была получена 14 сентября и преподнесена Кларком Льву. Лев прочитал первые страниц пять, вглядываясь в текст через свое увеличительное стекло с золотой ручкой и прямо вереща от восторга.
– Чудо! Восхищение! Дар с небес! – восклицал он.
– Книга, Ваше Святейшество, или король? – спросил Кларк сухо, в английской манере.
– И то и другое, конечно, – ответил Лев немного раздраженно, недовольный, думаю, тем, что прервали его рапсодию.
– Я передам Его Величеству, что Ваше Святейшество довольны.
– Смотрите! Смотрите на это! – воскликнул Лев, – Вы видели посвящение? «Король Англии Генрих посылает этот труд Льву X, в знак верности и дружбы». Благослови Господь короля Англии!
Лев попросил у Кларка пять или шесть экземпляров этой книги, которые он хотел подарить кардиналам, и пригласил его выступить на тайной консистории, что Кларк и сделал 2 октября. Затем 26 октября Лев издал буллу, которой давал Генриху титул «Защитник веры». Кардинал Уолси, который и выдумал всю эту затею, поднялся, словно пылающая звезда на небосводе, заслужив искреннюю благодарность своего коронованного покровителя.
Затем мы все забыли об Англии. Уже хотя бы потому, что до нее ужасно далеко.
Но я не забывал о похищении Томазо делла Кроче. Неприятности Льва с Францией были для меня словно долгожданное облегчение, так как позволили сосредоточить свой ум на чем-то другом, кроме коварных и хитрых действий обезумевшего Андреа де Коллини. Но после поражения Франции ужас явился с новой силой.
Вообще-то мое положение было довольно безнадежным, поскольку я ничего не мог сделать, не узнав предварительно, где держат инквизитора, а эта задача оказалась невыполнимой. Я несколько раз встречался с кардиналом Каэтаном в его личной резиденции, но из-за необходимости вести себя осмотрительно мне не удалось добыть сколько-нибудь полезную информацию – если предположить, что таковая вообще имелась. В чем я сомневался.
Каэтан все еще был в ярости. Теперь он относился ко мне с раздражением и подозрением. В глазах кардинала я стал если не полной бездарностью, то предателем, и было ясно, что он ни в коем случае не исключал возможности, что я являлся и тем, и другим.
– Зря я согласился на уговоры! – шипел он сквозь стиснутые гнилые зубы. – Зря! Посмотри, что получилось из твоей заумной затеи! Где теперь Томазо делла Кроче? Можешь сказать?
– Нет, Ваше Высокопреосвященство, не могу.
– Тогда кто его забрал?
– Этого я тоже сказать не могу.
– Я не могу позволить, чтобы инквизиторы просто исчезали. Кто участвовал в твоем заговоре? Имена, Пеппе, я хочу знать имена!
Я твердо помотал головой:
– Ваше Высокопреосвященство, никого больше не было. Мне одному принадлежала идея…
– Какая? Похитить его? Ты это хочешь сказать?
– Нет, Ваше Высокопреосвященство, клянусь! Не имею ни малейшего представления о том, кто бы это мог сделать. Это не входило в мой замысел. Я ведь объяснил составленный мною план.
– Да. Томазо делла Кроне совершит самоубийство, о нем забудут, и в результате все будут счастливы. Но он ведь все-таки не совершил самоубийства! А ты был так в этом уверен!
– Именно так, Ваше Высокопреосвященство. И разве это не доказывает мою невиновность?
Каэтан поджал губы. Эта мысль, по крайней мере, показалась ему разумной.
– Возможно, – сказал он тихо. – Возможно, ты действительно этого не ожидал.
– Конечно, я этого не ожидал!
– И ты не можешь сказать мне, где он сейчас?
– Нет, Ваше Высокопреосвященство. Даю вам слово. Вообще-то я надеялся, что вы сможете подсказать…
– Пф-ф!
Я не стал заканчивать предложение.
– Извини меня, – сказал кардинал, – за то, что не предлагаю угощения. У меня полно дел кроме поиска пропавших инквизиторов.
– Ваше Высокопреосвященство.
– Ты, конечно, сообщишь мне, как только получишь какие-нибудь сведения.
Это была не просьба, а приказ.
– Конечно, Ваше Высокопреосвященство.
Я попрощался и вышел.
О да, да, я нашел их в конце концов – то есть нашел их, чтобы снова потерять! Вообще-то я должен был догадаться, что они собираются с ним делать и что это за место, где, как они были уверены, его никогда не обнаружат. Ведь Томазо делла Кроче был, по всем людским нормам приличия, уродом, – а где лучше всего спрятать урода? Где лучше всего спрятать дерево, как не в лесу? Где лучше всего спрятать урода, как не в караване уродов? Андреа де Коллини наверняка неплохо заплатил Антонио Донато; хотя если у магистра есть деньги, а «маэстро» их постоянно не хватает, то все естественно. Я был таким глупцом.
Моим первым желанием было поговорить с Антонио Донато, я думал, что смогу убедить его прекратить дела с магистром, – убедить мольбой, доводами разума, угрозами, всем, чем можно, – и отпустить инквизитора. Но я еще недостаточно все продумал; как же они его отпустят, если уже поймали? Что будет, если они его отпустят? Костер! Костер – вот что будет. Неумолимо и неизбежно. Они зашли слишком далеко, и делла Кроче сейчас, как ядовитая змея, скорпион, посаженный в ящик без воздуха. Как только его выпустят, ярость его не будет знать границ – он начнет кусать и жалить все, что движется. Он вопьется жалом в руку, которая откроет ящик, чтобы освободить его. Я понимал, что весь этот страшный incubus мог иметь лишь один конец. Понимал, видел, не сомневался, но все же продолжал вопреки всему надеяться. Да, я был глуп.
Я так и не получил возможности поговорить с маэстро Антонио, я даже не увидел его. Когда я пришел туда, где расположился караван, то уже шло второе представление. Я бесцельно побродил из одного шатра в другой, огорченный и подавленный похотью низкой толпы, набившейся в каждый из шатров, в микрокосм, в котором сосредоточено зверство всего мира. Я заметил, что у маэстро Антонио есть несколько новых номеров: там были две перепуганные девочки (я увидел ужас и изумление в их больших карих глазах, и словно невидимая рука сжала мое сердце), сросшиеся в районе бедра, которых показывали совершенно голыми, к моему огромному возмущению; был бедняга, у которого тестикулы так распухли, что он буквально мог на них сидеть; была невероятно толстая женщина, апатичный вариант традиционной «Бородатой дамы», только в этом случае бакенбарды дамы были явно накладными. Маэстро Антонио явно скреб по сусекам.
Его же я нашел в четвертом шатре!
Вот он, с заткнутым ртом, руки и ноги связаны, кожа побагровела там, где веревки врезались в тело. Он беспомощно ворочался и извивался, а рядом была надпись: «Человек, одержимый сотней демонов». Не знаю, какое чувство было во мне сильнее: потрясение, страх или радость. Это было потрясение, от которого разрываются нервы, – натолкнуться на него так, без всякого предупреждения, без предчувствия, – словно смотришься в зеркало и не видишь там своего отражения. Потрясение от совершенно неожиданного. Был также страх, от которого останавливается сердце, потому что если одна из этих веревок лопнет или кляп выпадет изо рта – Боже, что он тут устроит! И наконец, это было до смешного нелепое зрелище: на полуголого, с лицом в синяках, на functus officio Святой Римской Церкви, на человека, всю жизнь охотившегося на демонов в других, сейчас глазели подонки из римских предместий, каждый из которых заплатил по полдуката за то, чтобы увидеть человека, одержимого аж сотней демонов. Мир перевернулся вверх тормашками.
Инквизитора подтащили к высокому толстому столбу (который был явно намеренно сделан похожим на столб, у которого сжигают людей) и привязали его веревками. Рядом стоял воровского вида «священник» и читал какую-то бессмыслицу из потрепанной книги. Время от времени он звонил в коровий колокольчик, привязанный у него на запястье.
– Сгинь, во имя Всевышнего! Вон! Изыди сладострастная нечисть из души этого христианского создания!
Затем, повернувшись к толпе, он объявил:
– У него по всему его нечистому телу знаки дьявола. Уста Люцифера коснулись даже самых тайных частей и запечатлели свой нечестивый поцелуй! Смотрите! Там, где знак дьявола, человек, одержимый сотней демонов, не чувствует боли…
В этот момент к инквизитору подвалил один дебильного вида детина и задрал на нем грязную длинную рубаху. На него даже не сочли нужным надеть исподнее, и некоторые бабы (не могу сказать «дамы») в толпе заржали. Я смотрел разинув рот и увидел, что его бледный живот начал очень быстро вздыматься и опадать. Детина поводил немного пальцами по волосам лобка инквизитора, тупо ухмыляясь, затем с абсолютным безразличием – даже со скукой – вынул из рукава толстую иглу и уколол ею – просто вонзил ее – в живот Томазо делла Кроче.
Кричи! Кричи же! – молча умолял я его (чтобы облегчить боль, не его, а мою), но из его уст из-за кляпа не вырвалось ни звука. В задней же части толпы кто-то вскрикнул, когда игла погрузилась еще глубже. Когда палач вынул ее, ока блестела кровью, а на коже инквизитора появилась тоненькая струйка, не толще человеческого волоса, словно бордовая трещина на гладком мраморе.
– Вон, исчадия ада! – воскликнул идиот, наряженный священником, и здоровенный гой развернул Томазо делла Кроче спиной к толпе. Инквизитору пригнули голову так, чтобы он оказался согнут в поясе. Рубаху снова задрали и снова вогнали иглу, на этот раз в правую ягодицу. Я увидел, как судорожно сократилась мышца. Игла была не очень большой, это правда, и тот, кто придумал это представление (а это, конечно, Андреа де Коллини), дал точные указания, куда ее втыкать, чтобы не причинить большого вреда. Но даже так, боль… о, боль наверняка была нестерпимой.
Теперь зрители затихли, в восхищении и ужасе, но остались стоять, словно приросли к месту. Что за мрачный тайный магнетизм удерживал толпу, какие мерзкие сладострастные позывы вызывали полное подчинение разыгрываемому перед толпой чудовищному зрелищу? Такова трагедия человеческой личности: каждый человек – амфибия, он движется то в небесном эфире, то в земных болотных миазмах, он подвешен между раем и адом, ангелом и дьяволом. Чем сильнее мы стараемся подняться к царству звезд, тем больше сползаем вниз в звериные сперму, сопли, плесень и экскременты, и рука, воздетая в молитве, это та же рука, что бьет беззащитного ребенка. О, быть бы свободным от противоречий!
Вот священник шлепнул инквизитора по заду своей книгой заклинаний.
– Где? – прошептал он голосом, полным вожделения. – Где знаки дьявола? А, Сатана хитер, он хорошо прячет следы своих бесстыдных поцелуев! Здесь? Или здесь?
Книга прошла вниз под голую жопу Томазо делла Кроче, туда, где влага, темнота и нежная мошонка.
Игла последовала по пути, намеченному книгой, и en route к своей, так сказать, конечной цели – какова бы она ни была – книга и игла стали делать незапланированные остановки, и каждый раз страницы книги шуршали о бледную кожу, игла блестела, и толпа делала единый вдох. Им хотелось увидеть, да когда же, Господи, она наконец-то вопьется.
– Здесь? – …вокруг мошонки, вверх по складке между ягодиц, к крестцу (я увидел, что бедра инквизитора подрагивают)…
– Или, может… а!.. может, здесь? – …по неровностям бедер и в заросшую волосами подмышку…
– А-а-а-х-х-х! – вздохнула толпа. – Да, о да, да, пусть будет здесь!
– А может быть, мы отыщем знак дьявола здесь? – …О Боже, в правое ухо!
И так продолжался жестокий путь, на спине несчастного инквизитора вычерчивались восьмерки, ему ласкали жопу, и книжные страницы нашептывали любовные признания, в которых слышалась смерть, и на нем оставался невидимый след, словно блестящая дорожка от слизняка, – путь, пройденный желанием причинить боль. Затем наконец книгу убрали, игла зависла и – вот!..
– Здесь! – воскликнул судья, и: – Здесь! – прокричал палач.
И игла вошла глубоко-глубоко в мягкую ткань на левом плече, и я снова увидел, как сжались ягодицы, а молчание инквизитора пело кровавый, искренний пеан во славу боли.
Из толпы раздался грубый похотливый голос:
– В яйца ему! Воткни ему в яйца!
Они были не зрителями, эти животные с человеческими лицами, – они были участниками. Они разделяли как беззаботную радость мучителя, так и беззвучную агонию жертвы. Они были Каин и Авель. Я не знаю, что разбудило в них злость, почему им нравилось смотреть, как причиняют боль, но я не разделял с ними этого чувства. Когда Томазо делла Кроче снова развернули лицом к публике и игла подобралась к его соскам, я развернулся и бежал. Чтобы это придумал Андреа де Коллини! Чтобы желание мести затмило разум – да еще до такой степени, что он нарушил все принципы веры, за которые его дочь страдала и приняла смерть на костре, – чтобы все это было так, я едва мог поверить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42