– спросил я.
– Как раз так.
– И кто говорит?
– Никто не говорит, Пеппе, но все знают. Ты стал прямо князьком, пляшешь вокруг Его Святейшества с перстнями на пальцах и бубенчиками на пятках…
– Чтобы с ним всегда была музыка, куда бы он ни пошел.
– Значит, это правда?
– Да, правда.
– Тогда зачем же ты разговариваешь с таким, как я? Если ты пришел сюда затем, чтобы сказать, что собираешься приказать швейцарским гвардейцам отгрызть мне яйца, если ты пришел сюда позлорадствовать…
– Нет, не за этим, хотя с большим удовольствием сделал бы и это.
– Тогда зачем?
Я глубоко вздохнул:
– Я пришел просить тебя снять обвинение против Томазо делла Кроче.
Антонио присвистнул сквозь свои гнилые зубы.
– Вот те на, – сказал он, откидываясь на спинку стула, – прямо сюжет для книги! Подумать только, ты хочешь, чтобы выпустили ту скотину! Никогда бы не подумал, что тебе есть за что его любить.
– Я его не люблю, – ответил я. – Но я хочу, чтобы обвинения были сняты.
– Ты или кто-то другой? Кто-то повыше на лестнице власти?
– Возможно.
Он заржал:
– Несмотря на все твои важные ужимки, ты всего лишь траханый посыльный!
– Отнюдь. Ты прав, эта просьба исходит от другого, но у меня есть собственные причины ее передать, иначе я бы не взялся за эту миссию.
Он хитро посмотрел на мою правую руку.
– Где ты взял такой перстень? – спросил он вкрадчиво. – Он наверняка стоит немало.
– Перстень принадлежит кардиналу Каэтану.
Антонио от удивления поднял брови:
– Так высоко?
– Тебе нравится перстень?
– Конечно, нравится! Кому он не понравится!
– Ты его получишь, если снимешь обвинения.
– Сколько именно ты уполномочен мне предложить?
– Я вообще не уполномочен что-либо тебе предлагать, – ответил я. – Но у меня есть определенные полномочия, в рамках которых я свободен распоряжаться. Ну?
– Но мне ведь никогда не продать этот перстень? Будут интересоваться, где я его получил. Что за знак на нем выгравирован?
– Герб Его Высокопреосвященства.
– Тогда ясно. Перстень я не беру.
Мы оба еще выпили вина – как оно напоминало ту бурду, что продавала моя мать! Тысячи горьких воспоминаний стучались в дверь моего сознания с каждым глотком этого еще более горького пойла, но дверь я держал на крепком замке.
– Зачем ты вообще выдвинул обвинения? – спросил я.
– Он меня обманул, хапуга!
– Как он тебя обманул?
– Продал мне за пять дукатов сопливого мальчишку. Как раз то, что нужно, сказал он, чтобы разжалобить зевак, как раз то, что нужно, чтобы собрать толпу. Он только не сказал, что они так избили бедного подонка, что он долго не протянет. Через три дня он умер. Пять дукатов за какие-то три дня! Никому не позволено обманывать маэстро Антонио, я тебе говорю. Кроме того, он давно уже напрашивался. Я поклялся, что рассчитаюсь, и вот рассчитался.
В глубине сознания интуитивное чувство, которое все никак не хотело выбираться на поверхность, говорило мне, что маэстро Антонио лжет или, по крайней мере, говорит не всю правду. Но в чем же эта вся правда?
– Пока еще не было процесса против него, – сказал я.
– Я человек терпеливый. Процесс будет, неизбежно. Обвинения ведь никуда не денутся, правда? Сейчас у меня очень неплохо идут дела, прямо тут, за городом…
– Балаган снова в Риме?
– Да. Хочешь прийти посмотреть? Впущу бесплатно, на халяву, как старого друга.
Он оглушительно закудахтал. Из уголка рта капало вино, а по красной роже стекал пот. Он был мне противен.
– Я должен, к сожалению, отклонить это предложение, – сказал я.
– Ух ты! Это предложение он должен, да еще к сожалению, отклонить! – передразнил он меня писклявым голосом.
– Почему ты позволил Андреа де Коллини купить услуги Нино, Беппо и Черепа? – спросил я. Голос мой был спокоен, но внутри я весь дрожал.
– Он купил их только наполовину, Коротышка. Это не твое дело.
– Теперь мое дело.
– Тем хуже для тебя. Это личная договоренность, понятно? Что, я буду отказываться от пятисот дукатов? Сделка выгодная. Уроды остаются у меня, а когда они ему нужны, он ими пользуется.
– Зачем ему такие создания?
– А почему бы тебе самому не спросить у уважаемого господина, Коротышка?
Я не ответил.
– Ну, – сказал он, – значит, наш приятный tete-a-tete закончен? Если так, то мне нужно идти к каравану. Сегодня вечером представление.
– Но ведь ты мне что-то недоговариваешь?
Он откинулся на спинку стула и ухмыльнулся.
– Да ну? – медленно проговорил он, наслаждаясь сознанием того, что наконец-то его взяла. – И что же это такое?
– Не знаю… что-то недоговариваешь, но не пойму что…
– Что-то, Коротышка?
– Да. Ведь есть что-то еще, кроме того, что Томазо делла Кроче тебя обманул, ведь так? Если он вообще тебя обманул, я лично в этом сомневаюсь. Просто должно что-то быть! Раньше он был тебе полезен… просто так ты бы против него не пошел. Ты знаешь, какой властью он обладает.
Я прилагал все усилия к тому, чтобы мой ум прояснился, чтобы мозг работал без помех, чтобы ухватить такой явный и такой неуловимый факт, который наверняка сам смотрит мне прямо в лицо…
– Я не боюсь этого святошу, – сказал маэстро Антонио.
– Ты же знаешь, что он может отправить тебя на костер.
– По какому обвинению? Ты забыл, что здесь я выдвигаю обвинения…
Конечно! Обвинение – расследование – вердикт и приговор – ну конечно же! В ржавый механизм моего мозга вдруг полилось масло понимания.
– Ведь тебе заплатил Андреа де Коллини за то, что ты выдвинешь обвинение против Томазо делла Кроче, ведь так?
Выражение лица маэстро Антонио тотчас сказало мне, что я попал в точку.
– Ты так думаешь? – сказал он настороженно, обороняясь.
– Я это знаю! Я был глуп и не увидел это сразу! Послушай, Антонио Донато, ты снимешь обвинения, и снимешь их немедленно…
– А если откажусь?
– Я сделаю так, что твой балаган прикроют навсегда.
– Не сможешь, у тебя нет такой власти. Если бы балаган можно было прикрыть, то кто-нибудь поважнее тебя уже сделал бы это. Никто не посмеет. Они знают, какую вонь я подниму, и тогда им никогда будет не очистить имя их драгоценного инквизитора.
– Если заставишь их ждать слишком долго, то окажешься где-нибудь в переулке с ножом в брюхе.
– Я могу за себя постоять, Коротышка.
– Сними обвинения, – сказал я.
– Чего ради?
– Ради денег.
Он поколебался, затем спросил:
– Сколько?
– Больше, чем дал тебе Андреа де Коллини за то, чтобы ты их выдвинул. Как насчет пятисот дукатов? Для тебя это очень большая сумма.
– Но не для тебя, Коротышка, да?
Он налил себе еще вина и отхлебнул немного. Он уже был слегка пьян.
– Скажи мне кое-что, прежде чем я дам тебе ответ, – сказал он.
– О чем ты хочешь узнать?
– Это ты убил Сатанинскую дочь?
– Да.
Я совсем не был готов к тому, что случилось затем. Он нетвердо встал, выплеснул вино прямо мне в лицо и закричал в гневе:
– Душегубец! Убить женщину! Подлый убийца! Я ловил ртом воздух, а вино текло мне по лицу и впитывалось в воротник из меха выдры, но я остался сидеть и пытался создать впечатление, что обладаю железной выдержкой.
– Зачем? Зачем, во имя Христа, зачем? – взвыл он, снова плюхаясь на стул.
– У меня были собственные основания.
– Собственные основания, во имя любви Господа? Собственные основания?! Что плохого она тебе сделала?
– Ничего.
– Тогда зачем ты ее убил?
– Можно ли надеяться, что ты поймешь, что я имею в виду, если скажу, что это был акт сострадания?
– Нельзя. Нет, нет, нет, нет! Ты убийца.
– Ты согласен взять пятьсот дукатов и снять обвинения?
– Скажи, зачем ты ее убил?
– Это может иметь какое-то значение?
– Может быть. Расскажи, как ты ее убил, Коротышка. Хочу знать.
Мои мысли вернулись к той ночи. Я вспомнил все еще горящие костры и почувствовал запах жареного мяса, служившего нашим общим ужином. Откуда-то из фургона с припасами доносился смех – один из гоим явно забавлялся с блядиной из города. Меня никто не видел, и я никого не видел.
– Это было в ту ночь, когда я ушел из каравана, – сказал я. – Кое-кто пришел забрать меня, но я попросил подождать и пошел искать ее. Я нашел ее в кибитке, но она не спала. Пахло мочой и потом. Я слышал, как она дышит.
– Не бойся, – прошептал я, – Больше не надо бояться.
Она перевалилась на спину, приподняла голову и посмотрела на меня своими грустными темными глазами.
– Ты меня узнаешь? – спросил я. – Я карлик. Я наблюдал за тобой, долго наблюдал. Я пришел исполнить то, что пообещал несколько лет назад, когда в первый раз увидел, что они с тобой делают. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Сердце мое бешено заколотилось, когда я увидел, как она едва заметно кивнула – едва узнаваемое движение, всего мгновение! – и я знал, что она понимала. Я аккуратно обхватил пальцами ее грязную шею и стал давить. Я давил изо всех сил, но хотя она и не делала ни малейшей попытки сопротивляться, мне было очень тяжело. Глаза ее начали выкатываться, она их плотно зажмурила, затем снова открыла. Губы ее приоткрылись, и появились пузыри слюны. Глубоко, глубоко в горле послышался стон. Она повернула голову влево.
– Лежи спокойно! – воскликнул я. – Лежи спокойно, а то это никогда не кончится!
Я чувствовал, как мои пальцы погружаются в ее тело: ощущение было такое, словно месишь тесто. Мои колени упирались в ее живот сбоку, и я услышал, как она гулко, прерывисто перднула. Я сделал глубокий вдох и принялся давить еще сильнее. У нее из уголка рта начала сочиться кровь, и лицо ее стало изменяться в цвете. О, в ушах у меня стоял такой шум, что казалось, в голове у меня целое море и беспощадные волны все налетают и разбиваются о мой череп!
Она вдруг повернула ко мне свои выпученные глаза, и веки ее затрепетали. После этого она сделалась неподвижной, между губ среди пены слюны и крови показался кончик языка. Губы ее посинели Я не пытался причинить ей боль, я не хотел причинять страдания – я просто хотел, чтобы она умерла и больше не страдала. Вены у нее на шее были толстые как веревки, клянусь. Налитые кровью. Я все давил и давил, задыхаясь от усилия. Из нее вырвался долгий хриплый вздох, по звуку похожий на то, как с шипением испаряется вода, которую плеснули на раскаленные кирпичи. И вот наконец тишина. Она умерла.
Антонио Донато сидел абсолютно неподвижно. Казалось, что он прикован к месту.
– Ну? – сказал я голосом, немного дрожащим из-за эмоций, пробужденных воспоминаниями о той ночи. – Ты мне ничего не скажешь?
Наконец он проговорил насмешливым голосом:
– Значит, ты не лучше нас остальных, Коротышка? Какими бы словами ты ни разукрасил рассказ, ты – хладнокровный убийца.
Я ничего не ответил.
– Ладно, возьму твои сраные деньги.
– От тебя потребуется подписать официальный документ. Или поставить свой знак.
Он поднял голову и посмотрел на меня недобрым взглядом. Глаза его были воспалены и слезились.
– Свое имя я прекрасно сумею написать, Коротышка.
– Хорошо. Бумага будет подготовлена, и деньги получишь, как только подпишешь ее.
– О, во имя Христа, убирайся и оставь меня в покое.
Как только я вышел из душной вонючей комнаты, я прислонился к стене и меня вырвало.
– Он согласился подписать документ, – сказал я кардиналу Каэтану.
– Превосходно! Я рад! Он может быть обнародован, и Томазо делла Кроче отпущен.
– Нет.
– Извини, не расслышал?
– Я сказал – нет.
– Но я не понимаю, Пеппе. Ведь успех всего дела…
– Дело действительно удалось, – перебил я его. – Документ будет обнародован, маэстро Антонио получит свои пятьсот дукатов, и о нем вы больше не услышите.
– А Томазо делла Кроче…
– Он должен умереть.
Каэтан посмотрел на меня так, словно я был полным сумасшедшим.
– Кажется, я не совсем правильно понял твои слова, – выговорил он с трудом.
– Нет, нет, все правильно. Томазо делла Кроче должен умереть. И вы позволите мне все устроить.
– Но это абсурд!
– Почему? По крайней мере, он умрет невиновным, хотя он далеко не таков. Ведь главное – очистить его имя, так? Избежать скандала? Это будет достигнуто, как только Антонио подпишет документ и получит деньги. Нет ничего скандального в человеческой смерти, люди умирают каждый день.
– Не могу поверить, что ты это говоришь…
– Но я действительно это говорю, Ваше Высокопреосвященство.
– И эта… эта чудовищная мысль… это и есть та личная цель, о которой ты говорил? Устроить его смерть?
– Да.
Каэтан в волнении встал со своего золоченого кресла и принялся ходить по комнате.
– Ты просишь слишком много, Пеппе. Томазо делла Кроче – священник… член доминиканского ордена… он… ты требуешь убийства!
– Да.
– Я не могу это одобрить. Никогда.
– Тогда Антонио Донато не подпишет документ.
– Антонио Донато, будь он проклят! Я прикажу его…
– Убить, Ваше Высокопреосвященство? И какая разница между убийством владельца балагана уродов и доминиканского священника?
Каэтан вернулся к своему креслу и снова сел. Лицо его было бледно.
– Как? – проговорил он тихим шепотом. – Как это все будет сделано?
– Ваш перстень все еще у меня. Меня пропустят в Минерву.
– Ты что, сам его убьешь?
– Нет, Ваше Высокопреосвященство. Убьете вы.
Целую минуту кардинал Каэтан не мог говорить.
Лицо его исказилось, он отчаянно напрягал мимические мышцы, пытаясь предотвратить взрыв гнева и ужаса. Наконец он сказал дрожащим голосом:
– Как ты смеешь такое предлагать? Как смеешь?
– Точнее, его убьет выданный вами документ. Или, еще точнее, он сам себя убьет.
– Я… я не понимаю.
– Хотя Томазо делла Кроче и чудовище, он, согласно своим принципам, фантастически честен. Он перевернет небо и землю, чтобы поймать и сжечь того, кого посчитает погрязшим в ереси, но он сделает то же самое, чтобы защитить того, кого он не считает еретиком. Он последовательное чудовище – в этом его трагедия. Если бы я смог доказать ему, что он уничтожил человека, не еретика, а верного сына Святой Матери Церкви, он не перенес бы ужаса. Он был бы вынужден искупить вину ценой собственной жизни.
– И обречь свою бессмертную душу на адские муки?
– Об этом я ничего не знаю. Я знаю только его убеждения и его образ мысли.
– Почему ты уверен, что он так поступит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42