Более того, схизматики вынуждены были терпеть унижение, так как видели, как сотни солдат оккупационных войск бросаются на колени перед кардиналом де Медичи и молят об освобождении от церковного наказания, которое они навлекали на себя, ведя войну против верховного понтифика. Сам же верховный понтифик открыл Пятый Латеранский Собор (созванный отчасти как контрмера против Пизанского Собора), что и проделал с большой помпой. Произошло это 3 мая. К этому времени к Священной Лиге присоединилась Англия. И, председательствуя на Латеранском Соборе, Юлий нашел время послать украшенную жемчугом Золотую шапочку кардиналу Шиннеру и его швейцарскому войску, беззаветно преданным Святой Матери Церкви и Папе, и пообещал им свободный проход через папские владения, а также обильный запас продовольствия. В то же время, когда швейцарская армия с Шиннером во главе хлынула в Италию, император Максимилиан, теперь менее заинтересованный в дружбе с Францией, отозвал немецких пехотинцев, сыгравших такую решающую роль в битве под Равенной.
Положение французов было безнадежным. Четырнадцатого июня швейцарским войскам сдалась Павия, а герцогство Миланское, осажденное папской армией, состоящей из венецианцев и испанцев под командованием герцога Урбинского, восстало против своих французских хозяев. Кардиналы-схизматики обнаружили, что положение их невыносимо, и бежали в Асти, оттуда они перебрались в Лион, где их порыв зловонного телогическо-политического ветра наконец затих. Генуя отказалась от союза с французами и избрала Джованни Фрегозо дожем; Римини, Чезена и Равенна вернулись к Папе, и наконец двадцатого июня Оттавиано Сфорца, епископ Лоди, вошел в Милан в качестве наместника Юлия. Людовик XII потерял все, включая город Асти, принадлежавший его семейству. Ликующий кардинал Шиннер написал Юлию из Павии, подробно описав череду чудесных побед, и весь Рим взорвался блеском победных празднеств.
По всему Вечному городу разносились истеричные вопли: Юлий! Юлий! Венецианский посланник писал по этому поводу:
«Никогда ни один император или генерал-победитель не получал таких почестей при въезде в город, какие получил Его Святейшество сегодня. Нам нечего больше теперь просить у Господа Бога, и нам остается только благодарить его за этот триумф».
Кардинал Джованни де Медичи, которого французы, покинув Милан, намеревались взять во Францию, сумел бежать во время переправы через реку По и совершил отнюдь не победный бросок и спрятался в Болонье. Он, без сомнения, скорее ковылял, чем бежал.
В то время как все это происходило, пока Рим быстро переходил от паники к праздничным оргиям, я тихо жил в одиночестве в доме одного отсутствующего чужестранца, обслуживаемый лишь двумя его слугами. Джованни Лаццаро де Маджистрис, известный также под именем Серапика, данным ему из-за его небольшого роста, оказался как раз тем человеком, о котором магистр Андреа говорил, что тот будет рад принять меня. Он являлся управляющим при кардинале Джованни де Медичи и был с ним во время ссылки.
В одиночестве я много размышлял, плакал о бедной Лауре, жалел, что рядом нет Андреа де Коллини, молился об отлетевшей душе Барбары Мондуцци. Кроме того, я много и глубоко размышлял о природе Гностического учения, которому я теперь полностью отдался. Я ни мгновения не сомневался в том, что я действительно отдался этому учению, всецело и без всяких оговорок, весь с потрохами, так как в качестве рабочей философии гностицизм давал мне все необходимое для того, чтобы встречать жизнь лицом к лицу. Ведь Гностическое учение все так хорошо объясняло. О, не знаю, соответствуют ли фантастические имена и титулы, которые мы славили на своих литургиях, каким-либо действительным существам или это просто поэтический прием, удобный способ обозначения сил к властей, знание о которых изначально ultra vires. Тем не менее я знаю, что добро и зло в нашем материальном существовании точно уравновешено и что жизнь на этой планете, отмеченная страданием, болью и скоротечностью, сотворена последним. Я знаю, что тот, кого мы зовем «истинный Отец», абсолютно не принадлежит царству материи, в которой мы заключены, как в тюрьме, и что он непрестанно призывает нас снова подняться к его вечным объятиям, из которых мы пали.
Я знаю, что отречение от соблазна плотского удовольствия – единственно верный путь из этого ада; да, плоть действительно является источником удовольствия, и Создатель сделал ее такой нарочно, чтобы несчастные созданные по его замыслу дети могли бесконечно воспроизводить себя. И пока они бьются в слизи и дерьме, Йалдабаот-Йахве (или как бы он ни звался) стоит над ними и кричит: «Поклоняйтесь мне! Склонитесь предо мной! Почитайте меня! Меня! Меня!» Это он дал мне уродливое тело, я это знаю точно, поскольку просто невозможно представить, чтобы Истинный Отец пожелал бы взвалить на меня такое бремя. Поэтому я как раз сознаю, какие наслаждения может дать плоть, и я их отвергаю, либо воздержанием, либо извращением. Я просто не могу забыть о том, что точно так же, как шепот ночи пронзают стоны и вздохи от сладострастно пульсирующего сплетения рук и ног, каждым утром бесчисленные предсмертные хрипы поют элегию новому дню; что губы, прижатые в пылу страсти к бедру или груди, совсем скоро, сухие как пергамент, задрожат и испустят последний зловонный вздох. Любовников может охватить блаженство, но в следующий раз их охватит черная прямоугольная яма в земле. Я констатирую факты, на этих фактах и основана моя приверженность принципам гностицизма.
(О, я прочитал, что написал только что! Под старость я глупею!)
Благодаря военачальнику Юлию II мое одинокое существование закончилось, так как он объявил войну Флорентийской республике, которая в течение всей кампании против папства поддерживала Францию, и кардинал Джованни де Медичи снова был поставлен во главе папских войск, усиленных испанскими солдатами. Прато был жестоко разграблен, и кардинал де Медичи был не в состоянии умерить зверства испанцев. До смерти запуганные теперь флорентийцы сдались, и в сентябре Медичи снова ступил на родную землю – первым приехал Джулиано, затем кардинал, но раньше их обоих прибыл Серапика.
У меня возникло непередаваемо жуткое ощущение, когда я столкнулся с человеком, явно не карликом, но близким к тому, чтобы им считаться; могу даже сказать, что если бы он не был правильно (и даже красиво) сложен, то вполне мог бы считаться карликом. Он излучал какую-то отрешенную утонченность, которая делала его очень привлекательным. Его темные волосы были длинны, и это удивительным образом подчеркивало безукоризненную перламутровую кожу цвета светлого стеатита. Позднее он рассказывал мне, что омывал каждое утро лицо смесью сливок и спермы мальчиков, но не представляю, откуда он брал последнее, так что я мало этому верю. Думаю, ему просто хотелось, чтобы так думали. Он производил впечатление экзотического растения, роскошного хрупкого цветочка, который нежно лелеют в оранжерейной среде элегантности и изысканности.
– Так, значит, ты и есть Пеппе? – задал он риторический вопрос. – Надеюсь, милый, ты относился к моему дому как к собственному! Я так долго в нем не был, дом наверняка тосковал по жильцу. Слуги хорошо о тебе заботились?
– Очень хорошо. Я просто не знаю, как вас отблагодарить…
– Не нужно никаких благодарностей, милый. Всем друзьям Андреа де Коллини здесь рады.
Мы сели за круглый стол из персикового мрамора на трех бронзовых ножках, в замысловатый узор которых въелась патина. На столе стояли майоликовый кувшин со сладким вином, такие же чашки и блюдо с миндальными dragees.
– Очень их люблю, – объяснил он, вложил одну конфетку в розовый бутон губок и начал звучно сосать. – Это то, что можно назвать моей личной резиденцией. У меня есть также апартаменты с Его Высокопреосвященством.
– Его Высокопреосвященством? – переспросил я, – С каким именно Высокопреосвященством?
– Ну, милый! Конечно же с Джованни де Медичи! Я прибыл раньше него и Джулиано, чтобы все подготовить. Он здесь так долго не был – можешь это представить? Был выслан из города, который практически был рожден его дедом. Здесь творилось просто безумие, ведь так?
– М-да, в городе было неспокойно, – сказал я.
– Неспокойно? Милый, да отцы города просто обосрались! Конечно, никто не хотел, чтобы Его Преосвященство пошел в наступление и захватил город, да еще во главе этих зверей испанцев – ходят слухи, что в Прато насиловали не только женщин, но и мужчин, – так что ему город преподнесли на блюдечке. Ну и правильно, у флорентийцев ведь очень короткая память. В общем, мне надо сделать просто кучу дел до того, как приедут он и Джулиано. От тебя, конечно, потребуется помощь. Его Преосвященство просто абсолютно на меня полагается – он совсем не то, что это старое ракообразное Сансеверино.
– Кардинал Сансеверино? Тот, что прошел через Фламинию, намереваясь сместить Юлия?
– Он. Да. Он обещал мне карьеру, а назначил заведовать псарней. Представляешь? Я просто не мог справиться с этими зловонными зверями – они постоянно ссали мне на ноги. И, милый, какой там шум! Даже заниматься любовью с женщиной (я так полагаю) наверняка не так отвратительно. Насмешники постоянно надо мной издевались, и в конце концов я решил, что с меня хватит. Перейти от одного Высокопреосвященства к другому было довольно просто, и у меня не было причин пожалеть об этом. Джованни просто милашка, и я уверен, что ты преуспеешь в жизни. Здесь во Флоренции он будет настоящей силой – Джулиано будет лишь номинальным правителем.
Он хихикнул и сплел свои ухоженные пальчики.
– Теперь снова будет так весело! – воскликнул он.
Я отпил сладкого вина, затем сказал:
– Откуда ты знаешь Андреа де Коллини?
– Его что, обвинили в колдовстве? – спросил Серапика, начав вдруг раздражаться. – Ничуть бы не удивился. Он всегда выкидывал какие-нибудь штучки, уж это я знаю.
– Он очень дорогой и близкий мне друг, – сказал я быстро.
– Ах да, да, ну конечно, милый. Я не имел в виду ничего плохого! Просто… ну…
– В Риме сожгли за ересь его дочь.
– Именно. Нет дыма без огня, как говорят. О Боже, это не нарочная игра слов. Но, я надеюсь, у Инквизиции ведь ничего нет против Андреа?
– Нет.
– Кроме того, если бы даже и было, у него много влиятельных друзей. Ему нечего бояться Инквизиции.
– Ты не сказал, откуда ты его знаешь, – сказал я. Серапика похлопал длинными темными ресницами.
– Он одолжил мне денег, однажды. Очень много, вообще-то. Понимаешь, кроме того, что я служу у Его Преосвященства, у меня есть еще и собственное дело – я имею в виду финансовое. Андреа де Коллини помог мне начать, он даже рекомендовал меня важным клиентам. Я многим ему обязан. Я уже несколько лет его не видел.
– Он скорбит по дочери.
– Да, могу себе представить. Он вдруг вскочил со стула.
– Но сейчас не время для печали! – пропел он трелью. – Давай веселиться! Во Флоренцию возвращаются Медичи!
Серапика был чрезвычайно кротким человеком, из-за этого, вероятно, кардинал де Медичи и взял его к себе на службу. Насколько я мог выяснить, обязанности у него были неопределенны, но он, кроме всего прочего, вел счетные книги Его Высокопреосвященства. Он явно обладал поистине удивительным даром заставлять цифры сходиться, когда все свидетельствует об обратном. Его «частное финансовое предприятие» заключалось, во-первых, в том, что он проделывал такую же нумерическую тауматургию для других богатых клиентов, а во-вторых, он тайно занимался ростовщичеством. Я не был склонен углубляться в детали ни того, ни другого его занятия, да и зачем мне? Это не мое дело. Кроме того, он сразу проявил ко мне, совершенно незнакомому человеку, такой empressement, за что я очень ему благодарен. В его доме я прямо-таки пользовался правом на узуфрукт: я мог ходить где мне вздумается, пользовался вещами и удобствами, и скоро стало ясно, что он намеревается ввести меня в свой круг общения. Думаю, за этим лежала бескорыстная человеческая доброта – а проще, ему не хотелось, чтобы мне было одиноко. Он ни разу даже не упомянул о моей уродливой внешности; я убежден, что это из-за врожденного такта по отношению к другим, а не из-за чувствительности к своему малому росту. Это не было перенесением своих чувств на меня. Я сознаю всю иронию этого – как вы уже прочли, я начал откровенно ревновать к нему, причем безосновательно, так как если кого-то и можно обвинить в том, что он узурпировал любовь Льва, так это меня. Однако в свое время вы сможете сами об этом судить.
Ни я не интересовался денежными diversions Серапики, ни он не проявлял ни малейшего любопытства относительно моих отношений с Андреа де Коллини. Думаю, он говорил правду, когда сказал, что магистр Андреа однажды одолжил ему денег и рекомендовал его услуги клиентам; и раз уж сейчас зашла об этом речь, я не помню, чтобы Серапика вообще когда-либо говорил неправду. Он ни в чем не был двусмысленным, разве что в косвенных сексуальных намеках и в своих бесстыдных шутках. Он, конечно, любил мужчин – нельзя сказать, что это как-то меня волновало, – и я подозреваю, что в этом состоит другая причина, по которой кардинал де Медичи взял его к себе на службу.
Однажды вечером произошел довольно интересный случай.
Почти весь третий этаж с одной стороны дома Серапики занимала коллекция античной скульптуры. Там было шестнадцать или семнадцать очень хороших и очень дорогих статуй, в основном греческих, и почти все они (раз уж они греческие) изображали обнаженных мужчин в различных атлетических или вычурных позах. Я взял себе в привычку в конце дня (ничего особенного в течение него не сделав) бродить по галерее, тянувшейся по всей длине зала. Так я обнаружил, что неподвижное спокойствие и самообладание статуй вызывало во мне душевный покой, который уменьшал, во всяком случае хоть как-то, внутреннюю тревогу от недавних воспоминаний. Иногда я говорил с ними, шептал все секреты своего маленького сердца в их мраморные уши, веря, что даже если они не слышат меня, то кто-то где-то все-таки слышит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42