Его книжки, расходившиеся миллионными тиражами в первые годы Советской власти и позже, перестали печатать. Его исследования по психологии читательства с 30-х годов не издавались. Его все больше и больше отрезали от его родины, старались сделать все, чтобы его забыли. И действительно его стали забывать. Молодежь уже ничего не знала о нем или знала очень мало.
Рубакин искренне недоумевал, почему к нему стали вдруг так относиться. Официально никто его не трогал. Его даже постоянно звали в СССР, как об этом свидетельствуют приглашения к нему от ВОКСа и от его друзей.
Рубакин жил мыслью о России, работал для нее, оставаясь до глубины души русским. По-французски он говорил с ужасающим акцентом, хотя отлично знал этот язык. Он даже и одевался, как одевались в России в конце 90-х годов прошлого века, – ходил в так называемой «крылатке». Он жил и работал прежде всего для русского народа. В нем интернационализм и русский патриотизм слились в единое целое.
Мысль о возвращении в Россию не покидала его с самого начала революции. Он мечтал хотя бы на время приехать в СССР, посмотреть, какой стала страна после революции, как претворяются в жизнь великие социалистические идеалы, которым он служил всю свою жизнь.
Одна из его читательниц, бывшая с ним в оживленной переписке, С.Мотовилова, в своих воспоминаниях, напечатанных в «Новом мире», рассказывает, что в начале 20-х годов Н.К.Крупская поручила ей пригласить на одно заседание библиотекарей и работников книжного дела. Речь шла об издании книг массовыми тиражами для народного читателя.
Н.К.Крупская сказала Мотовиловой: «Во главе издания будет стоять Николай Александрович Рубакин». И мемуаристка пишет, что Крупская «очень высоко ставила Рубакина как знатока книги, блестящего популяризатора и опытного работника в библиотечном деле». В разговоре с Мотовиловой она называла его своим «учителем» в библиотечной работе и очень ценила его «Среди книг». «Когда мне сказали, – пишет Мотовилова, – что видели эту книгу у букиниста, Надежда Константиновна просила купить ее для нее».
Значительно позже, уже в середине 30-х годов, Рубакин опять вернулся к мысли о поездке в СССР, на этот раз временной. В этом его убеждал Александр Яковлевич Аросев, писатель, посол СССР в Чехословакии, много содействовавший получению отцом персональной пенсии. У Аросева была оживленная переписка с Рубакиным по этому поводу. На этот раз речь шла о приезде в СССР по приглашению ВОКСа (Всесоюзное общество культурной связи с заграницей), председателем которого был тогда Аросев. Отец хотел приехать со своей помощницей и секретарем Марьей Артуровной Бетман. Он писал об этом Аросеву в конце 1934 года. Вот что ему ответил Аросев в длинном письме, в котором речь шла о разных вопросах.
Извиняясь за запоздалый ответ, Аросев писал (от 19 февраля 1935 г.), что в запоздании ответа «виноват аппарат ВОКСа, который должен был, по моим указаниям, предпринять шаги в связи с подготовкой Вашею приезда и в особенности вопросом о том, возможно ли, чтобы приехала сюда также и Ваша помощница Бетман... Пожалуйста, сообщите, когда Вы думаете быть у нас и послало ли Парижское посольство Вашу анкету, которую Вы, вероятно, уже заполнили и передали вместе с официальной просьбой о гражданстве и о приезде в СССР».
Аросев сам лично ездил в Швейцарию к моему отцу и в этом письме писал: «Вспоминаю часто мое пребывание у Вас и очень бы желал видеть Ваше пребывание у меня».
Тем временем оформление советского гражданства моего отца и документов на приезд в СССР шло своим чередом. В письме от 8 апреля 1935 года Аросев ему писал: «Вы, вероятно, получили уведомление о том, что Ваши документы уже у меня. Ваше первое письмо, где Вы подтверждаете Ваше намерение приехать сюда, меня страшно обрадовало. Затем я получил второе, где Вы пишете о том, что, вероятно, не сможете осуществить поездку. В это же время я получил письмо от Александра Николаевича (Рубакина-сына. – А.Р.), который пишет также о том, что Вам сейчас эта поездка была бы вредна. Конечно, против природы ничего не поделаешь и приходится с этим мириться. Мне все-таки казалось бы, что если Вы хотя бы ненадолго приехали в Вашу родную страну, встретились с людьми, которые воспитаны на Вашей научно-пропагандистской работе и которые Вас уважают, то это оказало бы на Вас – мне так кажется – самое хорошее влияние, даже на Ваше здоровье».
Отца моего беспокоила материальная сторона его поездки в СССР, так как средств у него было мало, а из своей пенсии он чуть не большую часть тратил на содержание библиотеки. Но Аросев это знал, как это видно из следующего его письма к Рубакину от 9 июля 1935 года: «Вы совершенно правы, что было бы целесообразнее отложить Ваш приезд до моего возвращения, которое состоится в сентябре месяце. Что же касается вопроса об изыскании необходимых средств на поездку в Союз, то прошу считать его улаженным в том смысле, что ВОКС с удовольствием принимает на себя заботу об обеспечении Вас проездными документами в оба конца. Таким образом, Вы можете подать соответствующее заявление в наше Парижское полпредство независимо от материального момента... Одновременно мы согласуем точную дату Вашего приезда...»
Но многие друзья перестали ему писать. Другие отделывались туманными фразами в ответ на его вопросы, почему его не печатают. Рубакин никак не мог понять происходящее. Не было возможности печататься, а для него это было самое главное.
В письме к Г.И.Поршневу он писал: «Работать я могу, не уставая, по 14 часов в сутки. А вот оставаться столько времени без работы и вообще без деятельности, ей-же-ей, не в силах».
И эта мысль повторяется у него неоднократно.
Об этом он говорит и в письме к Н.К.Крупской. Это письмо было им написано в 1936 году. Оно очень длинное, и вся средняя часть его не может быть прочитана, так как сохранившаяся в архиве отца копия покрыта вторым текстом, по-видимому, это сделано по ошибке при копировании. Мы приведем только отдельные места из него, относящиеся к вопросу о научно-популярной литературе для народа.
Рубакин писал: «Многоуважаемая тов. Надежда Константиновна, сейчас прочитал я в № 1 „Вестника, Академии наук СССР“ за этот год Вашу статью „Нужны кадры популяризаторов“. Прежде всего не могу не приветствовать ее самым горячим и искренним образом. И не могу не подтвердить и еще и еще раз подтвердить, опираясь и на исследования и на переписку нашего Института за 1917 – 1936 гг., что, выражаясь Вашими словами, „в помощь учебе необходима подходящая научно-популярная литература, а она почти совершенно отсутствует“. «Вы поднимаете теперь этот же самый, столь насущный и архинаболевший вопрос, который, увы! почти без всяких результатов, по имеющимся у меня документам, поднимали в течение последних 18 лет и покойный А.В.Луначарский (с которым я имел случай о том же беседовать и лично, когда незадолго до своей кончины он был здесь у меня), и А.С.Бубнов, и, наконец, А.М.Горький, да и некоторые другие авторы в СССР. Надо полагать, небезызвестно Вам и то, что решительно каждый раз лишь только этот вопрос ставился там на очередь, я тотчас же подавал и свой скромный голос, голос фанатика и практика популяризации, на защиту его неотложного значения... и в то же время показывая, что то, что у вас считается литературой популярной, вовсе не популярная, что она не только не проникает в читательское нутро, а просто-напросто летает над головами...
Я настаивал и на том, что и создать-то научно-популярную литературу для предельных низов дело даже вовсе не трудное при тех средствах и возможностях, какие благодаря величайшей из революций уже имеются в руках рабочего-крестьянского трудового государства, которому и я, как Вы знаете, по мере всех моих личных сил служил и служу весь мой век».
Затем Рубакин формулирует свои предложения и свой план по изданию научно-популярной литературы и описывает типы читателей, для которых она предназначается, и в заключение добавляет: «Этому типу читателя требуется популярная литература прежде всего убеждения, а не налезания, о котором один рабочий выразился мне так (В.И.Савихин-Иванов с Монетного двора): „Если на тебя попрет быком даже самая настоящая истина, так ты и от нее отскочишь“.
Рубакин не вступал ни в какую полемику со своими критиками, хотя они и очень его раздражали. Он жаловался на непонимание ими библиопсихологии, на искажение ее. Значительно раньше в одном из писем Поршневу он писал: «...Вы ошибаетесь, полагая, что „Основы и задачи библиопсихологии“ будут иметь ограниченного потребителя. Эта книга предназначается для всякого педагога, читателя, издателя, книгопродавца, автора и т.д. В основе этой книги лежит биологическое учение о мнеме и об условном рефлексе, а мнема индивидуальная рассматривается в связи с мнемой социального коллектива – мнемой социальной и как обусловленная этой последней. Боднарский, как философ книжных полок, очень чужд вниканию в психологию книжного влияния, циркуляции и литературного творчества, и потому моя точка зрения ему непонятна. О моей библиопсихологии у вас пишут многие, приписывают мне свои собственные идеи, а затем победоносно опровергают их» (письмо Г.И.Поршневу от 9 июля 1925 г.).
За весь этот период он неоднократно и тяжело болел и все-таки работал не покладая рук. У него выявился диабет, правда, в легкой форме, а диабетом была больна и его мать. Незадолго перед второй мировой войной он перенес довольно тяжелую операцию. И наконец, уже перед самой войной у него произошел перелом ноги, который надолго приковал его к постели, так как в его возрасте кости не срастались.
В письме к Н.В.Чехову от 16 марта 1934 года Рубакин писал:
«...В июле этого года мне исполнится 72 года. Бодр и крепок и только рабочим одушевлением и живу и все больше вдохновляюсь, много пишу, но издают меня только рабочие...»
«...Вы спрашиваете меня, как я живу. Здесь, в Швейцарии, я нахожусь вот уже 25 лет и работаю, ни на минуту и никогда не чувствуя своей отрезанности от родной страны, – жил, живу и всегда буду жить и питаться прежде всего духом ее социалистического строительства. Вы знаете, что еще задолго до падения царизма я был энтузиастом и фанатиком рабоче-крестьянского трудового строя. На такой платформе остаюсь я и по сей день. По существу, никаких перемен в моих социально-политических взглядах не произошло. Если я и передвинулся, то только влево».
Рубакин всегда смотрел в будущее – до конца своих дней. В своей статье о Ф.Ф.Павленкове он писал: «Не люблю я вспоминать прошлого: гораздо интереснее да и плодотворнее размышлять о будущем».

Глава 7
Теория библиопсихологии
Николай Александрович Рубакин считал, что создание новой психологической теории, которой он дал название «библиологической психологии», или «библиопсихологии», – главное научное достижение его жизни. А между тем из всего им сделанного в жизни именно библиопсихология возбудила больше всего возражений и критики со стороны наших ученых и именно из-за нее начали резко критиковать работы Рубакина в 30-е годы.
В чем дело? Почему же эта новая теория вызвала такие дискуссии, в которых была затронута и личность самого Рубакина?
Создание этой теории – результат почти полувекового изучения читателя и книги, изучения, основанного на анализе действия сотен тысяч книг на сотни тысяч читателей, результат практических наблюдений и теоретических выводов Рубакина. Эта теория родилась из практики, притом практики огромного масштаба и по числу наблюдений, и по времени наблюдений.
Создание этой теории началось еще тогда, когда Рубакин был совсем молодым человеком, когда вышли его первые научно-популярные книжки. Больше того, он и начал писать эти книжки, учитывая сперва еще интуитивно запросы читателей и их психические типы.
Официально библиологическая психология родилась на свет 22 октября 1916 года, когда в Женевском педагогическом институте Ж.-Ж.Руссо была открыта секция библиопсихологии на заседании, созванном директором этого института Пьером Бовэ, профессором Женевского университета Эдуардом Клапаредом, профессором А.Феррьером и директором Библиографического института в Брюсселе Полем Отлэ. Директором этой секции стал Николай Александрович Рубакин. Фактически только он и работал в ней, так как все прочие вышеназванные лица были только почетным иконостасом. Несколько лет спустя эта секция отделилась от Института Ж.-Ж.Руссо и превратилась в самостоятельный Институт библиологической психологии, но, кроме названия, по сути дела ничего не изменилось.
Все работы Рубакина по изучению читательства, которые он печатал с самого начала 90-х годов прошлого века, были подготовительными к созданию на их основе библиопсихологии, хотя он сам еще не рассматривал их с этой стороны. Таковы «Этюды о русской читающей публике» (1895), ряд статей о влиянии книги, «Практика самообразования» (1914), «Письма к читателям о самообразовании» (1922) и т.д. В 1922 году вышел его двухтомный труд «Введение в библиологическую психологию», изданный в Париже на французском языке в моем переводе. Кроме того, остался неизданным громадный труд «Основы и задачи библиологической психологии».
«Введение в библиологическую психологию» – первый капитальный труд по библиопсихологии – был отмечен только специалистами. На русском же языке уже в 20-х годах Рубакин напечатал ряд статей, развивающих его мысли в этой новой области: «О сбережении сил и времени в деле самообразования» (1914), «Этюды по психологии читательства» (1914), «Библиологическая психология как теория и практика книжного дела» (Прага, 1921), «Что такое библиологическая психология» (1924), «Психология читателя и книги» (1929). И вскоре же в советских журналах и газетах появился ряд статей, в которых авторы обрушивались на библиопсихологию в целом, только отчасти разбирая действительно слабые места и не отмечая того положительного, что было внесено автором в теорию о читательстве.
Такому непониманию мыслей Рубакина способствовало, впрочем, и то, что в то время как его популярные книжки были написаны ясным, понятным, доступным до предельности языком, все его работы по библиопсихологии написаны очень сложным, не всегда ясным и четким языком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29