Здесь в домонгольский период было построено три каменных храма во имя «Михаила, князя великого» (Даниил, 12, 1). Ему же был посвящен и южный придел Софийского собора.
Давнее почитание «ангельских ликов чиноначальника» существовало и во Владимиро-Суздальском княжестве. В самом Владимире великий князь Константин Всеволодович выстроил на своем дворе в 1218 году церковь Михаила Архангела. Храм во имя архистратига, выстроенный из белого камня, существовал во времена Калиты в Нижнем Новгороде. Однако особым распространением этого культа отличалась Тверь. Михаил Архангел считался патроном тверского княжеского дома. Многие важные события в Твери были приурочены к дням памяти архистратига. Однако тверские князья имели у себя при дворе лишь деревянную Михайловскую церковь. Выстроив в московском Кремле каменный Архангельский собор, Калита наглядно продемонстрировал свое превосходство над Тверью.
Некоторые свидетельства источников позволяют думать, что Архангельский собор Калиты отличался большими размерами. Во времена Семена Гордого художники не успели за одно лето выполнить и половины его росписи «величьства ради церкви тоя» (23, 56). Успенский собор, построенный Иваном Даниловичем, был расписан за один сезон.
Летописи не сохранили день торжественной закладки Архангельского собора. Известно лишь, что построен он был «одиного лета» и освящен 20 сентября 1333 года (18, 266). Это был первый каменный храм в московском Кремле, который освятил сам митрополит Феогност.
В этой дате содержится загадка – одна из многих загадок в истории того времени. Весьма странным оказывается выбор дня недели, когда было совершено торжественное освящение Архангельского собора. 20 сентября 1333 года – понедельник. Этот день недели в Древней Руси почитался несчастливым и крайне редко избирался для каких-либо важных событий. Кроме того, освящение храма обычно приурочивали к нерабочему дню – воскресенью или празднику. Эту неожиданную дату можно объяснить только двумя предположениями: либо летописец ошибся и отнес событие 1332 года к 1333 году; либо князь и митрополит непременно хотели освятить храм 20 сентября.
За первое объяснение говорит то, что 20 сентября 1332 года было воскресенье. В смысле дня недели все становится на свои места. Кроме того, летописи вообще весьма сбивчивы в датировке событий 1331 – 1333 годов (91, 141).
Однако второе объяснение подкрепляется тем, что в 1332 году митрополит едва ли мог быть в Москве: он ездил в Константинополь и в Орду. (18, 265). Сама его поездка была вызвана кончиной патриарха Исайи в мае 1332 года. Вероятно, Феогност участвовал в избрании нового патриарха. В Орду он поехал с каким-то дипломатическим поручением императора Андроника III. Использование духовных лиц для переговоров с татарами было обычной практикой константинопольского двора.
Как бы там ни было, день 20 сентября был выбран, конечно, не случайно. В это день наряду с памятью византийского святого Евстафия Плакиды чтилась память князя Михаила Всеволодовича Черниговского, убитого в Орде в 1246 году за отказ поклониться «кусту и идолам». Имя этого князя-мученика символизировало готовность к самопожертвованию за веру. Подобно трем отрокам, брошенным царем Навуходоносором в огненную печь за отказ поклониться идолу, он отвечал грозному повелителю Орды: «Тебе, цесарю, кланяюся понеже Бог поручил ти есть царство света сего. А ему же велиши поклонитися не поклонюся» (13, 228). В подвиге Михаила Черниговского, каким он представлен в его житии, явно ощутимо горячее дыхание библейской книги Даниила – любимой книги Калиты. Освящая собор во имя небесного «великого князя» Михаила Архангела в день памяти великого князя Михаила Черниговского, Калита приобщался к важной для него духовной традиции.
Имя Михаила Черниговского в начале XIV века было широко известно в Северо-Восточной Руси. В середине XIII века в Ростове при дворе княгини Марьи Михайловны, дочери князя-мученика, было составлено его краткое проложное житие. Оно легло в основу всех последующих пространных редакций этого памятника. Самая ранняя из них была создана в конце XIII – начале XIV века неким священником Андреем. Есть Сведения, что уже в середине XIII века в Ростове существовала церковь, посвященная новым святым – князю Михаилу Черниговскому и казненному вместе с ним боярину Федору. Вероятно, именно о ней упоминает Никоновская летопись под 1288 годом: «В Ростове сгорела церковь от грому святого Михаила» (22, 167). Пожар деревянной церкви – дело весьма обычное и редко упоминаемое летописью. Однако в данном случае летописец отмечает это как событие особое, достойное внимания.
Еще одним очагом культа Михаила Черниговского был, по-видимому, суздальский Ризположенский монастырь, в котором с 1227 по 1250 год жила другая дочь князя-мученика – Евфросинья. Уже в XVI веке было составлено житие Евфросиньи Суздальской, согласно которому именно она своим посланием вдохновила отца на подвиг в Орде. По описи 1628 года в Ризположенском монастыре существовал придел во имя Михаила Черниговского и его боярина Федора.
Особым почитанием Михаила Черниговского отличалась его родина – Северская земля. Во второй половине XIII века в Чернигово-Брянской земле, столицей которой стал Брянск, правил князь Роман Михайлович Старый (1263 – 1288), сын Михаила Черниговского. Его братья и племянники сидели в Глухове, Новосиле, Карачеве и других уделах. Однако в начале XIV века брянским столом завладели князья из смоленского дома, что привело к переезду многих бояр в московские земли. Среди бояр, выехавших в Москву из Чернигова во времена князя Даниила Александровича, выделялся Федор Бяконт, отец будущего митрополита Алексея. Согласно свидетельству родословных книг, при Иване Калите «за ним была Москва» (61, 247). Видимо, именно он в качестве княжеского наместника отвечал за безопасность и порядок в городе во время отлучек князя. Историк А. Е. Пресняков полагал, что Федор Бяконт занимал должность московского тысяцкого – главы посадской общины и ополчения (110, 290).
День освящения Архангельского собора приобщал Москву к традиции прославления той святой жертвенности, которая для тверичей была связана с именем их князя Михаила Ярославича. Почитание первого князя-мученика Михаила Черниговского как бы заглушало, отодвигало на второй план тверской культ, который претендовал на то, чтобы стать общерусским. Борьба между Москвой и Тверью шла не только на полях сражений и в юртах ханской ставки, но и в душах людей. Каждый из молодых городов стремился показать себя наследником почтенной старины, обрести собственных святых, свои традиции и предания.
Образ Михаила Черниговского со времен Калиты прочно вошел в московскую традицию. Князь-мученик и погибший вместе с ним боярин Федор представлены в росписи Благовещенского собора московского Кремля, выполненной в 1508 году. Многие сюжеты этой росписи восходят к предшествовавшей ей росписи 1405 года. Интересна композиционная деталь этой росписи: композиция «Чудо Георгия о змие», символизировавшая победу над вековым врагом Руси – Золотой Ордой, зрительно как бы опирается на фигуры Михаила Черниговского и боярина Федора. Это сочетание самостоятельных композиций создает своеобразный живописный диптих, выражающий мысль о подвиге и самопожертвовании как подлинной основе торжества Руси над врагом.
Архангельский собор был последним каменным храмом, построенным Иваном Калитой. Настало время подвести итоги. За семь лет напряженной работы, строжайшей экономии и риска прослыть богачом он превратил свою столицу в один из самых красивых городов Северо-Восточной Руси. Москва стала достойным местопребыванием не только великого князя Владимирского, но и главы церкви – митрополита Киевского и всея Руси.
Конечно, ограниченность в средствах сильно сказалась на московском храмоздательстве. Более десяти лет после их освящения московские соборы стояли без росписей. Только сын Калиты Семен Гордый, став великим князем Владимирским, в 1344 – 1346 годах завершил дело отца.
Мастера, строившие для Калиты (вероятно, это была одна артель), не имели богатого строительного опыта. К тому же они работали в спешке, надеясь успеть до нового передела власти в Орде. В результате уже через полтора века после их постройки соборы Калиты выглядели плачевно. Своими закопченными в пожарах, растрескавшимися и подпертыми бревнами стенами они напоминали израненных в боях старых солдат-инвалидов. В сущности, так оно и было. Белокаменные воины первого московского полка, они донесли свою славу до нового рубежа. Потомок Калиты «государь всея Руси» Иван III приготовил им достойную замену. На месте разобранных храмов Калиты встали новые, одноименные им богатыри-соборы, понесшие дальше сквозь века недостижимую московскую мечту о государстве правды Божией.
Дани Новгородские
Из глубины взываю к Тебе, Господи! Господи, услышь голос мой.
Псалтирь, 129, 1 – 2.
Свой последний собор великий князь Иван Данилович строил в неспокойное время. Земля под его ногами, не успев отвердеть, уже заколебалась. Он понял, что устоять на вершине еще труднее, чем подняться на нее.
Во время съезда князей в Орде по случаю кончины Александра Васильевича Суздальского и вызванного ею нового перераспределения власти, хан объявил им о своем решении увеличить размеры дани, выплачиваемой русскими землями. Возможно, он сделал это по предложению Калиты, купившего себе такой ценой единоличную власть над великим княжением Владимирским. Свое решение хан объяснил тем, что со времен татарской переписи 1257 – 1259 годов территория Руси увеличилась, а количество дворов в городах и селах возросло. Великому князю Владимирскому совместно с другими правителями предоставлялось самим произвести новую раскладку ордынского «выхода» по городам и волостям. Хана в данном случае интересовал лишь конечный результат.
Посоветовавшись с князьями, Калита решил, что основную тяжесть новых платежей следует возложить на Новгородскую землю. Ее территория и податное население действительно заметно возросли после 1259 года за счет освоения обширных областей по рекам Вычегде и Печоре, а также в верховьях Камы.
Отношения Новгорода с Ордой очень слабо освещены источниками. Ясно лишь, что в основе их лежал «черный бор» – новгородская дань в Орду. Одни историки считают, что «черный бор» составлял только часть всего новгородского «выхода» в Орду; другие полагают, что этим термином обозначался весь «выход» (140, 102). Как бы там ни было, новгородцы платили «черный бор» примерно один раз в восемь лет. Его общая сумма была вычислена еще в 1259 году, когда татарские «численники» посетили Новгород и под защитой князя Александра Невского провели перепись дворов в городе. Установив общую сумму, татары предоставили новгородцам самим определить порядок сбора денег. В соответствии с традициями древнерусского налогообложения новгородские бояре решили возложить эту подать на определенную территорию. Такой областью стала новоторжская волость, центром которой был город Торжок. Расчет бояр вполне понятен: именно здесь, в самой южной части новгородских земель, угроза татарского погрома ощущалась особенно живо. Весной 1238 года полчища Батыя разорили эти земли, оставив по себе страшную память.
В год, когда новоторжцы выплачивали «черный бор», они освобождались от «поралья посадника и тысяцкого» – основной поземельной дани в казну Великого Новгорода В 1331 или 1332 году как раз наступал срок очередной уплаты новоторжца-ми «черного бора». Однако на сей раз князь Иван, вернувшись из Орды весной 1332 года, потребовал от новгородского правительства уплаты еще и новой, прежде не существовавшей дани – «закамского серебра». Несомненно, князь ссылался на распоряжение хана и приводил соответствующую аргументацию. Однако новгородцы истолковали дело по-своему: московский князь за их счет решил устроить свои собственные дела. Они наотрез отказались платить «закамское серебро».
Новгородцы не хотели идти ни на какие уступки северовосточным князьям, так как хорошо знали их ненасытность. В отношениях с ними они поднимали шум из-за любой мелочи, в которой можно было усмотреть посягательство на их независимость. Бесконечные препирательства с новгородскими «золотыми поясами» были общим уделом всех великих князей Владимирских. Их накипевшую досаду ярко выразил московский летописец конца XIV столетия в своем комментарии к сообщению об очередной тяжбе. «Таков бо есть обычаи новогородцев: часто правают ко князю великому и паки рагозятся. И не чудися тому: беша бо человеци суровы, непокоривы, упрямчиви, непоставни... Кого от князь не про-гневаша, или кто от князь угоди им, аще и великий Александр Ярославич не уноровил им?..
И аще хощеши распытовати, разгни книгу, Летописец великий русьскии, и прочти от великаго Ярослава и до сего князя нынешняго» (34, 438).
В спорах с «золотыми поясами» великие князья использовали все средства, не исключая и откровенную демагогию. В конфликте 1332 года князь Иван Данилович, явно сгущая краски, пытался представить дело так, будто, отказываясь платить возложенную на них новую ордынскую дань, новгородцы фактически выходят из политического сообщества княжеств и земель, возглавляемого великим князем Владимирским. Такое решение следовало понимать как измену. Последствия этой «измены» легко было предвидеть: карательный поход на Новгород объединенных сил всех северо-восточных княжеств. В сущности, Калита на полтора столетия предвосхитил замысел Ивана III, обосновавшего завоевание боярской республики борьбой с «новогородской изменой».
Новгородская Первая летопись так сообщает о начале тяжбы с Калитой: «Того же лета (1332. – Н. Б.) великий князь Иван приде из Орды и възверже гнев на Новгород, прося у них серебра закамского, и в том взя Торжек и Бежичьскыи верх за новгородскую измену» (10, 99). Другой извод той же летописи передает это известие в чисто новгородском толковании:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50