Питер снял ботинки и уселся на отцовскую кровать.
— Старайся получить образование, малыш, как твой отец. Полагаю, не было на свете таких вещей, в которых бы он не разбирался. А я вот и говорить-то как следует не научился. Могу считать, написать свою фамилию и прочесть несколько слов. Так что читай побольше, малыш. Учись. У меня нет образования, поэтому приходится работать на других. У меня и никаких планов нет на будущее, кроме как выгодно продать немного шкур. Это не жизнь, сынок, а существование. Поэтому старайся выучиться.
Он плеснул в чашку немного кофе.
— Как ты считаешь, может, мне все же поискать в Лос-Анджелесе ту женщину, мисс Нессельрод? Она-то уж знает, что надо делать...
— Я хочу остаться. Мне здесь нравится, — повторил я упрямо.
Питер снова закурил, потом обулся и вышел на улицу, взял мешок с провизией и внес его в дом.
— На некоторое время тебе этого хватит. Умеешь печь лепешки? Нет? Тогда это будет первое, чему я тебя обучу. Знаешь, никто не умеет печь такие вкусные лепешки, как Буркин. И по приготовлению бисквитов я тоже большой мастер.
Буркин сел, и взгляд его упал на пол: он принялся вдруг рассматривать его. Восхитился:
— Работа, достойная мастера! По-моему, он очень любил свою работу. Как считаешь?
Питер осмотрелся.
— Очень загадочное место, сынок, не правда ли? По-моему, оно такое, потому что связано с Тэквайзом или еще с какой-то загадкой. Я не слишком-то верю россказням индейцев, но некоторые из них знают такие вещи, о существовании которых мы даже и не подозреваем. Индейцы плохие люди, хотя я, малыш, никогда и не понимал их так, как твой отец.
Видишь изображенную на полу черную птицу? Взгляни на ее красные глаза из камней граната. Некоторые называют их еще и рубинами, но это не одно и то же. На севере, в пустыне, есть один потухший кратер. Индейцы называют его Фасги, что означает что-то вроде желанного, но недостижимого... Там и я как-то нашел несколько таких вот гранатов, показал одному человеку в салуне. Тот сначала схватил их, но потом сделал вид, будто они его мало интересуют, и назначил мизерную цену. Я же видел его насквозь. Он решил, что это рубины и что я в них совсем не разбираюсь. Предложил мне за камни гроши, а я закрыл их рукой и отказался продавать. Сказал, что, мол, хочу подарить эти красные камешки одной своей знакомой, чтобы та сделала себе из них бусы. Так знаешь, покупатель этот прямо весь взмок от беспокойства! Ему так хотелось заполучить эти камешки, что он снова даже не стал и проверять их.
Еще я приврал ему, что моей знакомой эти камни очень понравились, поэтому-то я и раздумал их продавать так дешево и менее чем за сто долларов не отдам. Тот так и подскочил от радости, выложив мне тут же сто долларов за штуку.
Не могу сказать, что поступил нечестно, ведь я даже не говорил ему, что это рубины, а назвал их просто красными камешками. Он и решил, что хитро обвел меня вокруг пальца, потому что такая старая крыса пустыни, как Буркин, вообще не в состоянии разбираться в драгоценностях. Вот почему я спокойно взял его деньги. Накупил себе еды и снова отправился за гранатами. Посещая салуны или другие присутственные места, где появлялось много новичков, я брал с собой эти гранаты и вроде бы внимательно изучал их, рассматривал, сидя за столом. И, рано или поздно, кто-нибудь обязательно покупал их. Приманка срабатывала.
«Исключительно прелестные красные камешки, — говорил я, будто навеселе, вслух. — Моя женщина очень обрадуется им. Она сможет сделать себе бусы».
И знаешь что, малыш? Многие пытались уговорить меня продать им эти камешки. А я, наверное, оказывался очень слабым, потому что каждый раз им удавалось уговорить меня. На эти деньги, ни о чем не беспокоясь, я жил целый год.
И вот теперь опять решил направиться отсюда в кратер, поискать те камешки. Это не очень-то просто, малыш, их трудно обнаружить, но знаю, что гранаты там есть.
Питер гостил у меня еще с неделю, научил меня печь лепешки, бисквиты и делать по хозяйству многие другие незамысловатые вещи. Я узнал от него, как обнаружить золото, как промывать золотоносный песок... Потом Буркин уехал. И в тот момент я даже не мог предположить, что пройдет очень много времени, прежде чем мы снова с ним встретимся.
Глава 16
Проходили дни. Мы с Франческо часто ездили в горы и пустыню, а иногда вместе с его отцом и другими кахыоллами отправлялись взглянуть, какой будет в этом году урожай желудей, Очень важно было успеть их собрать, пока не уничтожили белки и другие животные и птицы. Была и другая опасность: если погода продержится влажной, желуди могли до срока упасть на землю, начать гнить, а ведь, как я уже упомянул, это основная пища кахьюллов.
Мы скакали вдоль высохших рек, чтобы посмотреть на созревшую фасоль, отыскать тунцов, которые могли зацепиться за кактусы. Индейцы хорошо знали каждое растение в пустыне, что оно могло дать — зерна, фрукты или орехи.
Как-то раз мы пересекли едва заметную тропу, уходившую далеко в горы. Когда я ступил на нее, индейцы тотчас попросили меня вернуться.
— Это тропа Старого Народа, — объяснил Франческо.
— Ты никогда не ездил по ней? — поинтересовался я.
— Это их тропа. У нас есть свои.
— А вдруг она ведет к воде?
— Все равно, это не наша тропа.
Мы обошли стороной еще несколько подобных тропинок. И я не мог понять почему. Может быть, вода, к которой они вели, уже ушла, а рощи, где собирался Старый Народ, исчезли с лица земли? И вообще, кто он, этот Старый Народ?
С каждым днем, путешествуя, я узнавал все больше неизведанного. В поездках по горам и пустыне старался запомнить, какие растения индейцы собирали, а какие обходили стороной. Конечно, я многое постигал, еще когда передвигался по пустыне с отцом, Фарлеем и другими. Но лишь теперь понял, что земля, на которой жили кахьюллы, благодаря тому, что в пустыне она была ниже уровня моря, а горы возвышались над ней на десять тысяч футов, — земля эта очень богата растительностью, в отличие от владений индейцев иных племен.
Иногда мы встречали других кахьюллов и чемехавов, которые всегда узнавали меня, потому что я был сыном Верна. Помнили, что отец нашел их в тяжелое голодное время и привел им целое стадо. Тогда, в сезон дождей, сырость сгубила весь урожай желудей, фасоли и прочих растений, от которых зависела жизнь индейцев: все было уничтожено дождем. Отец спас им тогда жизнь, и они платили ему, чем могли. Как-то раз совершенно незнакомый индеец неожиданно подошел к дверям дома, сообщив о приближающихся всадниках, и я едва успел укрыться в дюнах...
Так дни складывались в недели, недели — в месяцы, месяцы — в годы... Я продолжал сидеть над книгами, читая медленно, запоминая незнакомые слова, стараясь вникнуть в их значение.
Вряд ли теперь, спустя столько времени, кто-нибудь из моих врагов сомневался еще в моей гибели. Но мой дед, очевидно, был весьма беспокойным человеком. А может быть, до него дошли слухи, что дом Тэквайза в пустыне обитаем? Однако, когда незнакомые люди попытались однажды проникнуть ко мне, то немедленно были остановлены кахыоллами, которые с хитроумно изогнутыми луками и ружьями наизготове, словно привидения, летали по пустыне. Незнакомцы повернули коней и пустились наутек, ожидая в любой момент пулю или стрелу в спину и, наверное, раскаиваясь в том, что осмелились заглянуть сюда: кахыоллы преследовали их несколько миль подряд.
Я не сразу привык к уединенности жизни в пустынном краю, где, по воле судеб, мне пришлось жить. Перевал между горами Сан-Джакинто и горой Сан-Гордонио был удобным и самым красивым изо всех перевалов, ведущих к побережью. Но никто из белых не рисковал пользоваться им. Если смотреть с берега, на расстоянии было видно, как высоки пики гор и как мощно вздымались они к небу: мрачные скалы отпугивали, и переход в этом месте казался неосуществимым.
В своих поездках калифорнийцы редко посещали пустыню, предпочитая перебираться морем; другие — дорогой, идущей из Мексики и пересекающей реку вдоль владений юмов, потом огибающей горы, лежащие южнее того места, где я жил. Существовали другие пути, и не было никакого резона проделывать столь трудный долгий переход из Лос-Анджелеса через южную пустыню.
Здесь путешественников вряд ли что-то могло заинтересовать, поэтому они и не предпринимали подобных попыток. Горячие источники, от которых получил свое название Аджью Каленте, долгое время использовались лишь индейцами. У калифорнийцев существовали такие же, но расположенные неподалеку от города, а про эти им было и вовсе ничего неизвестно.
Чудеса между тем в моем доме продолжались, и время от времени с полки вдруг исчезала какая-то книга, но всегда вместо нее появлялась другая, новая. Как-то раз, в первые месяцы моего полного одиночества, я обнаружил на столе в доме мешочек с орехами. В другой раз неожиданным подарком стала буханка хлеба, испеченного из необычной ореховой муки.
Теперь я читал уже гораздо быстрее прежнего и очень радовался новым незнакомым книгам, встававшим на полку рядом с прежними, старыми. Из осторожности я не рассказывал кахьюллам о таинственных исчезновениях: они просто могли не понять меня.
Значит, думал я, в горах и в самом деле кто-то прятался, — кто-то, не желающий быть замеченным, но не приносящий мне никакого вреда. Если он не хочет, чтобы его видели, пусть прячется — его право.
После гибели отца у меня осталось шестьсот долларов в золотых монетах. Когда мои запасы подошли к концу, а Питер все еще не появлялся, я достал из жестянки, где они хранились, одну монету и отправился в небольшую лавку, невдалеке от дома, чтобы купить себе еды.
Взяв золотой, лавочник огляделся, очевидно боясь быть услышанным, и зашептал:
— Я не спрашиваю тебя, мальчик... Но если у тебя еще много таких монет, никому о них не рассказывай. Даже хорошие люди могут проболтаться, а здесь шныряют разные бродяги, которые могут убить человека и за цент.
Он повертел монету в руках.
— Бери все, что тебе нужно, мальчик. Оставляй этот золотой у меня, а когда тебе еще что-нибудь понадобится, приходи и снова бери. Я скажу, когда деньги кончатся и нужно будет платить снова.
Он оказался настроенным дружелюбно, но я уже никому не верил. Однако рассуждения лавочника были вполне логичными, поэтому я последовал его совету.
По-прежнему, то один, а иногда в компании с Франческо я исследовал окраины пустыни и забирался глубоко в горы Сан-Джакинто и Санта-Росас. Часто уходил в каньоны и даже оставался там на несколько дней.
Однажды, когда я был дома, послышался неожиданно стук копыт. Входная дверь оставалась открытой, чтобы впустить немного вечерней прохлады, поэтому, как обычно, я взял отцовский револьвер, встал за дверью, выставив из-за нее чуть-чуть только плечо, и глядел одним глазом на дорожку, ведущую к дому.
Любое оружие было для меня теперь не в диковину. С малых лет я помнил, что ружье должно быть всегда заряжено, а стрелять надо в случае крайней необходимости и умело, поскольку каждый человек может оказаться твоим врагом. Едва лошадь с наездником оказались в поле моего зрения, я выскочил из-за двери.
Но это был Джакоб Финней!
Заткнув оружие за пояс, я выбежал навстречу ему. Он заулыбался, едва заметил меня.
— Ну, здравствуй, здравствуй! Как ты вырос, Ханни! Не возражаешь, если я сойду с лошади?
— Пожалуйста! И заходите в дом!
Пустив свою лошадь пастись, Финней вошел в комнату и сел, бросив свою шляпу на пол рядом с собой. Он заметил у меня за поясом пистолет.
— Ты ждешь каких-то неприятностей?
— Да, сэр. Постоянно. Ведь они убили моего отца.
— Слыхал об этом. Кто-то поговаривал, что он, покидая нас, прихватил вроде с собой одного или двух?.. Да, Верн был настоящий человек.
— Он убил бы гораздо больше, но время ушло на то, чтобы достать оружие и оттолкнуть меня в сторону.
— Это на него похоже.
— А как поживает мистер Келсо?
— Последнее, что я слышал о нем, это то, что он работает на землях Мазелод. Фарлей купил себе ранчо чуть ниже дороги из Сан-Диего.
Финней, изучающе посмотрев на меня, пошутил:
— Ты так подрос, Иоханнес, что закрываешь собою солнце. Сколько тебе теперь лет?
— Десять, сэр.
— Будь я проклят! Как бегут годы! Ты выглядишь лет на пять старше! А заботишься о себе сам? Уже несколько лет ты здесь!..
— Да, кахьюллы настроены ко мне дружелюбно, и я много времени провожу с ними. Иногда и ем с ними, иногда готовлю себе сам, но чаще всего ем то, что готовят они. В их пище много орехов, фруктов, ягод.
— Уверен, это не идет тебе в ущерб. Я видел лошадей около дома. Ты ездишь верхом?
Я рассказывал Финнею о дикой стране-пустыне, о дне древнего моря, границы береговых линий которого можно обнаружить сегодня на стенах гор.
— Попадается множество остатков раковин, которым много-много лет. Индейцы говорят, что море приходило сюда несколько раз. Но, может быть, это просто разливалась Колорадо...
— Ты не будешь против, если я останусь у тебя здесь на ночь? — спросил, прервав мой рассказ, Финней.
— Конечно нет! Я распрягу вашу лошадь.
— Оставь это мне, Ханни. Не обижайся, но я всегда сам забочусь о своей лошади.
Он встал, нерешительно вертя в руках свою шляпу.
— Я приехал сюда, Ханни, повидать тебя и совсем не знаю, как ты тут живешь. Мисс Нессельрод — помнишь ее? — очень беспокоилась все это время. Она послала меня посмотреть, не одинок ли ты. И напомнила, что обещала твоему отцу позаботиться о тебе. — Финней хмыкнул. — Но ты, я вижу, не нуждаешься ни в чьей заботе.
Он вышел, а я принялся варить кофе. Было очень здорово снова увидеть Финнея. Он вернулся в дом, бросил в угол упряжь. Я спросил:
— Как поживает мисс Нессельрод?
Финней засмеялся, лукаво посматривая на меня.
— Знаешь, Ханни, если в мире есть настоящая женщина, то это мисс Нессельрод. Она купила себе небольшой домик, натащила туда всякого барахла, накупила красивых платьев, ходит в церковь и разгуливает по округе с кружевным зонтиком в руках. Но, несмотря на эти дамские штучки, знаешь, что она сделала первым делом? Никогда не поверишь! Купила себе лошадь и дамское седло!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61