— Тогда едем, старик. Снег сойдет, и отправимся!
Мы поднимались все выше вдоль стены каньона. Далеко внизу, окаймленный льдом, шумел поток. Вдруг мы увидели следы — здесь прошло не меньше полдюжины оленей. Вслед за Урувиши мы поехали по следам.
С тяжелых еловых лап падал снег. Мы осторожно ехали друг за другом. И вдруг увидели их. Олени неторопливо пересекали ложбину в нескольких сотнях ярдов впереди и футов на триста книзу. Мне очень хотелось выстрелить, однако я понимал, что снег и разница в высоте обманывают меня в расстоянии. Ветер дул от них к нам. Мы медленно ехали следом, а олени уже скрывались в леске по ту сторону ложбины. Через несколько минут мы уже пересекали ту же ложбину. Вдруг Урувиши резко остановился и показал ветку, на которой не было снега.
— Пума! — сказал он.
Видно, зверь затаился на ветке, поджидая оленей, но они прошли стороной, и теперь он крался за ними. Следы пумы петляли перед нами: порой она шла параллельно оленям, порой — прямо по их следу. Потом мы снова их увидели — олени щипали скудную траву на склоне, с которого сошел снег. Кошки нигде не было видно.
— Большая пума, — сказал Коротышка Бык.
— Можно, я ее найду и пристрелю? — спросил Буд.
— На что она нам? Нам нужен олень.
— Ты же сам говорил, что у пумы хорошее мясо, — заспорил Буд. — Стейси Фоллет и Этан говорят то же самое.
— Может быть, — сказал я. — Но нам ее мало. Нам нужна пара оленей, по крайней мере пара.
Ветер по-прежнему дул в нашу сторону, и мы подобрались еще ближе. Пумы мы не видели. Вряд ли она бы на нас напала, хотя бывали случаи, когда, изголодавшись, дикие кошки набрасывались на людей. Мы скорее опасались, что она спугнет оленей.
Я и Этан спешились, Коротышка Бык тоже.
— Буд, оставайся с Урувиши.
— Ох, Бен! А я хотел…
— Буд, нам нужно мясо. Охота — не развлечение. Добудем парочку оленей, тогда стреляй.
— Бен, — продолжал канючить он.
— Нет, — жестко сказал я. — Держись старика. Учись у него. Я у него учился, и тебе это не повредит.
— Ну ладно, — проворчал он, уступая.
Мы нацепили снегоступы и потихоньку двинулись вперед. Олени спокойно пощипывали траву. Если их не потревожить, они наедятся и отправятся в укромное место отдыхать. Мы осторожно подбирались все ближе, Коротышка Бык прошептал:
— Надо было взять с собой старика. Он бы их заколдовал, тогда добыче никуда не деться.
Наконец я нашел подходящую точку. Обзор был свободен, ветки не мешали, а до оленей оставалось каких-то сто пятьдесят ярдов.
— Я остаюсь здесь, — прошептал я. — И беру самца, вон того, с большими рогами. А если получится еще выстрел, — второго, что пасется в стороне.
Коротышка Бык с Этаном потихоньку двинулись дальше. Наконец Этан остановился и поднял руку, давая нам понять, что он готов. Коротышку Быка мне не было видно, потом он возник буквально в семидесяти ярдах от оленей.
И вдруг одна самка подняла голову. Посадка головы и трепет ее ушей говорили о том, что она что-то почуяла.
Я прицелился в шею самцу, легко выдохнул и нежно нажал на спуск. Винчестер дернулся у меня в руках, а самец сделал гигантский прыжок вперед. Я знал, что не промахнулся, и в развороте с ходу поймал на мушку второго оленя в прыжке. Я нажал на спуск точно в тот миг, когда дуло моего ружья смотрело в цель.
Эхо моих выстрелов утонуло в грохоте винтовки Этана 50-го калибра и в звонком «бэмс!» ружья Коротышки Быка.
Мой большой самец лежал, роя снег рогами. Второй исчез в чаще. Этан и Коротышка уложили еще двух. Сегодня у нас будет свежее мясо.
Мы подошли поближе. Я посмотрел вслед своему второму оленю — на снегу алели пятна крови. Похоже, я угодил в легкое. Надо было целить выше.
— Я пошел за другим, Этан, — сказал я. — Я его подстрелил.
Подъехал Буд с нашими лошадьми.
— Он, наверное, уже далеко убежал. Оставь его.
— Буд, нам нужно мясо, но убивать зверя нужно чисто, — сказал я. — Зачем животному страдать?
Он это и сам понимал, но нужно было, чтоб он еще раз услышал это от меня. В этом и состоит учение — повторяй, пока что-то накрепко не засядет в голове.
Я побежал по следу. Олень был молодой и сильный. После такого выстрела он мог пройти милю или еще того больше. Но по каплям крови на снегу я понял, что этот далеко не уйдет. След, петляя, вел вниз по склону — между кустами и редкими деревьями туда, где среди валунов и поваленных деревьев пробивалась молодая поросль. В двухстах ярдах я вдруг увидел своего оленя, бьющегося в снегу. Я не стал торопиться — не хотелось стрелять еще раз. С вершины холма доносились приглушенные голоса моих товарищей, но здесь я был в полном одиночестве. Не хотелось, чтоб олень ушел далеко вниз по склону. Как тащить тушу наверх? Но еще труднее было бы заставить лошадей спуститься.
Олень затих. Я подошел поближе. Похоже было, что он уже мертв, но я решил подождать еще. Стояла мертвая тишина. Я был отделен рощей от своих товарищей, и их голоса сюда не доносились. Но крик я бы услышал. Надо мной возвышались корявые заснеженные скалы Уинд-Ривер. Ветер махнул передо мною легкой снежной вуалью, скрыв их на мгновение, и унес ее дальше.
Олень был мертв. Я очистил от снега корни поваленного дерева и положил на них винтовку. Расстегнул овчину, вынул нож, встал на одно колено и приготовился свежевать оленя.
Надо мной вдруг раздался царапающий звук, я обернулся, и это движение, наверное, спало мне жизнь. Меня сильно ударило в спину и обдало горячим зловонным дыханием — кто-то вцепился в воротник овчины. В панике я ткнул ножом в тело, висевшее на моей спине. Нож был острее бритвы, но я почувствовал, что он лишь скользнул по меху животного, и замахнулся снова.
Много раз я видел оленей и лошадей, растерзанных пумой. Обычно первого ее удара, первого прыжка хватает, чтобы убить наповал. Но когда она прыгнула, я стоял согнувшись, а воротник овчины торчал вверх. Он-то меня и спас.
Когти зверя полоснули мой полушубок, но и мой нож наконец достиг цели. Мы сцепились в один извивающийся на снегу клубок. Я ни о чем не думал и ничего не чувствовал. Шла отчаянная борьба за жизнь, и я тоже превратился в зверя. Резкий поворот, удар ножа — в точку! Пума отпрянула, а я сумел вскочить на ноги. Она вновь прыгнула, но я не побежал, а сам бросился к ней и, как только мы сцепились, сунул левую руку в толстом овчинном рукаве прямо ей в пасть и давил, давил, разжимая челюсти, чтобы она не могла сильно укусить. Ее зубы вцепились в рукав, а я вонзил нож в зверя, вынул и снова вонзил. Моя рука в овчине заполняла собой ее пасть, и пума могла рвануть меня зубами. Я все втыкал и втыкал нож. Ее когти норовили вцепиться мне в живот. Наконец она отскочила назад. Припала к земле, гипнотизируя меня взглядом, и замолотила хвостом, готовясь к прыжку. Я ждал, покачиваясь от слабости. Сверху до меня донеслись крики и треск ветвей — мои товарищи бежали ко мне. Пума прыгнула было, но треск ветвей ее отвлек, и я шагнул назад, туда, где лежал винчестер. Кошка зарычала, и я понял, что к оружию прикасаться не стоит. Очень медленно, не торопясь, я переложил окровавленный нож в левую руку, а правой потянулся за револьвером, что был у меня в заднем кармане. Я вынул его — все так же медленно. Рука моя была в крови. Плавно поднимая револьвер, я нащупал пальцем спуск, и тут она прыгнула. Выстрел! Пуля 44-го калибра вонзилась зверю в грудь. Еще выстрел — и кошка рухнула, скорчившись на снегу. Я отступил с револьвером наготове, но зверь не двигался. Он был мертв… без сомнения.
Я медленно убирал револьвер в кобуру. Ко мне бежали друзья. Рука была вся в крови.
— Ты в порядке? — подбежал ко мне Этан.
Я посмотрел на него молча.
— Говори!
Меня зашатало, и я опустился на валун. Меня трясло.
Буд не мог отвести от меня глаз. Коротышка Бык ногой перевернул пуму. В ее брюхе зияло около дюжины ран. Мы решили, что самый первый удар ножа разворотил ей брюхо.
— Тебе нужно домой, — сказал Буд.
— Разведите костер, натопите снега, — попросил я.
Этан осторожно снял с меня овчину. Она была разодрана в клочья, но, если бы не она, меня бы уже не было в живых. Когда вода нагрелась, я с помощью Этана обмыл свои раны. Зубы и когти пумы могут оказаться ядовитыми — в них застревают и разлагаются кусочки мяса. Но глубоких ран у меня не было.
— На человека они нападают редко, — сказал Этан. — Наверное, со спины да в овчине она приняла тебя за оленя или за какого другого зверя.
Когда я снова оделся, туша была уже разделана и висела на дереве. Мы поджарили на костре немного мяса и устроились на ночь.
Мы сидели у костра, и Этан все поглядывал на меня.
— Там, на Востоке, люди ни за что бы не поверили, — сказал он наконец. — Чтобы голыми руками да победить пуму… Тебе следует об этом написать.
Глава 32
Страх я почувствовал гораздо позже, когда все уже спали. Я лежал, и меня трясло под толстым одеялом. Наконец я встал, подбросил в костер веток и решил, что не стоит даже и пытаться заснуть.
Схватка со зверем показала мне в очередной раз, на какой тонкой ниточке держится человеческая жизнь. К подобному нападению приготовиться невозможно. Конечно, мы знали, что пума бродит рядом, но что она может напасть на человека, да еще когда рядом другие люди — нет, такое нам и в голову прийти не могло. Зверь был большим, но не самым крупным из тех, каких мне доводилось видеть. Это была не первая моя пума. Там, на Востоке, я тоже охотился и убил их примерно с полдюжины. Когда такая дикая кошка выслеживает оленя, она старается подобраться к нему как можно ближе и бросается в последнее мгновение. Иногда их разделяет фута четыре. Еще она любит загнать оленя в чащу. А крупный самец может прыгнуть с горы аж на двадцать-тридцать футов.
Я вдруг вспомнил, что Этан посоветовал мне записать эту историю.
Читал я много, но писать самому — нет, такое мне еще в голову не приходило. Может, написать в газету? Есть ли там, на Востоке, газеты или журналы, которые печатали бы что-то о жизни на Западе или про хищных зверей?
А может, в этом и заключается ответ на всю мою маету? Если я напишу о том, что знаю, и мой рассказ напечатают, я, возможно, смогу получить работу в какой-нибудь газете… Мысль дикая, но все же я задумался: что можно рассказать о пумах?
Когда я открыл глаза, было уже утро. Горел костер, и пахло кофе. Выходит, я проснулся последним. Даже Буд встал раньше меня. Я шевельнулся и застонал. Спина болела. Она была сильно поранена, я знал это не глядя. И все же собрался с силами, встал, натянул сапоги и влез в лохмотья своей овчины. Я устроился у костра, чтобы вместе со всеми позавтракать свежей олениной, лепешками и кофе.
Я все обдумывал ту ночную идею. При свете дня мне уже не казалось, что у меня много шансов преуспеть, но материал я мог добыть отменный. Рядом — Этан Сэкетт, Стейси Фоллет, старик Урувиши. А они знали о дикой природе, об охоте и зверях больше, чем любой человек на свете.
У нас набралось достаточно мяса, так что мы решили двигаться по каньону вниз. Тут, конечно, был риск, потому что можно было наткнуться на водопад, и тогда придется возвращаться и снова карабкаться вверх. Но нам повезло — вблизи обнаружилась тропинка, которая вывела нас на обширную плоскую террасу.
Этан ехал первым. Вдруг он остановился. Мы подъехали, и он показал нам следы когтей на стволе дерева. Их мог оставить только медведь, причем гигантских размеров. Медведи именно так метят свою территорию — встают на задние лапы и оставляют на дереве царапины, причем как можно выше. Если приходит другой медведь и ему не удается достать до этих отметок, он отправляется дальше.
— Либо этот медведь взгромоздился на сугроб, либо мне пора на покой, — сказал Этан.
Наверное, так оно и было. Медведь выбрался из берлоги на прогулку, когда сугробы были высоки. Наверное, он был голоден, или кто-то его потревожил.
— Ну и ну, — сказал Этан. — Такие были сугробы, не меньше семнадцати футов, а? Нет, джентльмены, ноги моей но будет в этом каньоне.
Мы поехали дальше и вдруг увидали оленя.
— Буд, это твой, — сказал я.
Буд спрыгнул с седла и потихоньку двинулся вперед. Ветер дул в нашу сторону, так что Буд его не спугнул. Я ждал выстрела, опасаясь, что парень начнет нервничать и промажет. Но — нет, после выстрела олень метнулся, пробежал несколько шагов и рухнул в снег.
Мы подъехали и принялись разделывать тушу. Я спустился к ручью попить. Ручей подмерз только с самых краев, а в середине поток был таким быстрым, что мороз его не брал. Вода в нем оказалась холодной, аж зубы заныли. Я уже поднимался, когда заметил, что на песчаном дне что-то светится, и окунул руку в воду.
Когда я ее вытащил, на моей ладони блестело золото. Чистейший самородок, без примесей, весом не меньше унции. Может быть, он здесь единственный. Видно, что в воде он пробыл недолго, его, наверное, притащило течением, иначе вода и камень обточили бы острые края. Я выпрямился, вытер руки о штаны и спрятал самородок в карман. Постоял, прислушиваясь к разговору на берегу, и внимательно осмотрел окрестности.
В этом месте ручей бежал по гладким камням, но на расстоянии примерно в пятьдесят ярдов вверх по течению переваливал через корявый выступ крошащейся скалы. Может быть, оттуда и появилось золото. Лезть сейчас на скалу я не собирался: болела спина, и я не хотел, чтобы кто-нибудь заметил, а тем более принялся обсуждать мои странные действия. Я просто постарался хорошо запомнить это местечко и вернулся к товарищам.
На Западе полно затерянных месторождений. Очень трудно раз и навсегда запомнить точные приметы, чтобы вернуться в намеченную точку. Каждый рассчитывает вернуться сразу же, но это не всегда получается. Я выбрал приметы вначале отдаленные, а потом — близкие, стараясь подбирать их так, чтобы они имели строгий характер лишь тогда, когда смотришь с определенной точки и с определенного расстояния.
До города мы добрались уже после заката, когда повалил снег.
Оказалось, что яд все же попал в одну из моих рваных ран. Меня долго трепала лихорадка, и прошло порядочно времени прежде, чем я смог встать на ноги и выйти из дому.
Пока я валялся с лихорадкой, я исписал несколько страниц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39