Хлопнул арбалет, и тяжелый болт пробил донца от бока до бока.Но видя порыв этой горстки и не замечая больше монолита в строю ливонском, стрельцы дружно рванулись вверх по накиданному сору. Копья не остановили вала, хоть и убили многих; не остановили и щиты.Большой полк буквально сбросил нарвскую пехоту с гребня искусственного возвышения и уже здесь, где строй смешался, началась жестокая резня. Дрались всем — прикладами, пищалями и ножами, кулаками и саблями, коленями и даже шлемами бодали в лицо один другого.Такого натиска немцы не выдержали, стали разбегаться по боковым улочкам.Здесь казаки устроили на беззащитных кнехтов настоящую охоту, мстя за гибель тех, кто первыми ворвался в Нарву вслед за отступающими рыцарями.Сломив сопротивление ландскнехтов, Басманов также вышел к замку. Его силы выглядели жалкими и побитыми, никак не победителями — камзолы на стрельцах дымились, люди слепо опирались на бердыши и пищали, брели куда-то без всякого толка…Фохт попытался совершить еще одну контратаку.Бутурлин, которому со стен было отлично видно все, что творилось в замке, велел стрельцам спускаться вниз. Многие послушались, и, пройдя сквозь огонь, по мелким улочкам, с флангов атаковали идущих на вылазку ливонцев. В ходе яростной рукопашной все немцы, вышедшие из замка, остались на месте, назад не ушел ни один.Жар постепенно стал спадать, и только возле самого замка, в глубине нижнего города все равно продолжался ад.— Начнем обстрел замка! — крикнул Басманов. — Забирайся назад на стены, друг Бутурлин.— А если Фохт, будь он неладен…— Мы справимся, полезай!Вскоре собственные ливонские пушки стали вновь гвоздить по замку.Не выдержав пальбы и одного часа, немцы снова высунулись, на конях, со значками на копьях и в крестоносных плащах. На этот раз рядом не было спесивых детей боярских, способных помешать стрельцам.Большой полк дал только один залп.Рыцарей и воинов поплоше, способных идти в атаку, у Фохта не осталось.Обороняться также не было никакой возможности — огонь в нижнем городе поутих, московиты умудрились подтащить к замку несколько своих осадных пушек. Теперь пожар вспыхнул и в самом замке.Басманов подъехал к замку, прикрывая от жара лицо свернутым плащом.— Рыцарь Фохт! — проорал он, привстав на стременах. — Если ты еще жив, выходи, говорить станем!Сверху хлопнул выстрел. Басманов весело и зло рассмеялся:— Напугали ежа голым задом! После вашего пожарища мне огненное зелье нипочем. Фохта давай!И рыцарь выехал, степенный и неторопливый, как всегда.Басманов представился.— Признаться, — сказал невозмутимый, словно снулый окунь, комендант, — я думал, что этими дикими ордами должен управлять какой-нибудь казак или восточный человек с раскосым прищуром глаз.— Вы еще казаков не видали, — усмехнулся Басманов, вспоминая, как Аника прорубался сквозь баррикаду, ровно лось сквозь бурелом, орудуя топором. Шапка при этом на нем горела, как и башлык… — Замок оборонить нельзя, вы сваритесь внутри, и весь сказ. Выйти также не сможете — уже пробовали соваться.— Ваше предложение, князь, — спокойно глядя на Басманова, произнес рыцарь.«Что за человек? — подумал опричник. — Ровно истукан железный!..»— Вы храбро дрались и не просили пощады, я сам вызвал тебя на разговор. Предлагаю почетную сдачу — выпущу весь гарнизон, со знаменами и значками, рыцари при себе сохранят оружие.— Я согласен, — без всякой паузы сказал комендант.Басманов тряхнул головой, словно не веря своим ушам.— Передайте Бутурлину — кончай пальбу! Пушки смолкли на ливонских (теперь уже — бывших ливонских) башнях.Через некоторое время рог возвестил, что гарнизон выходит.Впереди ехал рыцарь Фохт, которого ждала впереди позорная смерть в безвестном курляндском замке.За ним — две дюжины уцелевших кавалеров.А потом потянулись искалеченные и обгоревшие кнехты, местные жители, загнанные в замок пожаром и неразберихой, все еще пьяные и злые ландскнехты.Казаки вились вокруг немцев, словно акулы вокруг умирающего кита, потрясая саблями и выкрикивая всякую хулу, что шла им на ум. Пожалуй, среди них молчал лишь один обожженный с ног до головы Аника.— Ругодив наш! — взревел Бутурлин, и в воздух полетели стрелецкие шапки. Глава 28ЗА СПИНОЙ К ладной усадьбе с крепким палисадом и кряжистой мельницей у ручья подлетел всадник, одетый и на военный лад, и на щегольской. Стрелка ерихонки не только поднята, а закреплена столь высоко, что ясно — не собирается обладатель рубиться на саблях, а намеренно превратил хороший шелом в подобие шутовского наряда. Стрелка торчит ровно петушиное перо, задорно и глупо. Броня есть на мужчине, но не для защиты от стрелы или меча, а чтобы брюхо блестело — кольчуга прямо поверх рубахи, без поддоспешника, поверх нее накинут юшман, но не забран застежками, а болтается, словно на корове седло.Однако вся справа верхового стоила немногим меньше, чем усадьба, к которой он приблизился. А раз есть у человека такой достаток — то сам он себе голова, что да как носить, и в какое время.— Здесь ли живет боярин Собакин, бывший воеводой в Асторакани? — спросил всадник.Из-за ворот добротных ему ответили:— Здесь живет Матвей Иванович, а кто кличет?— Царской службы человек, — гордо ответил всадник. — Впускай, а то худо будет.— Все мы в России-матушке царской службы люди, — ответил тот же голос. — Назовись по-божески, именем-отчеством.— Семен Брыль я, служу опричному воеводе Грязному.— С опричниками Матвей Иванович дела иметь не станет, — голос сделался желчным. — Больно много гонору вы взяли в последние времена, ровно шляхта какая на Руси завелась.— Стоят в том лесочке два десятка стрельцов, — сказал назвавшийся Брылем. — Если кликну их? Снимут ворота с петель, а тебя заместо них повесят…— Скликай свое воронье, опричник, — ответил его невидимый собеседник. — Я стар, мне уже все равно.— Ты позови боярина, дубина, может, я ему яблочек привез моченых.— Не можно будить боярина. Почивает.— Ну, и что делать? — спросил сам у себя Семен Брыль. — Это мы-то шляхта? Почивает боярин, когда его из царской службы спрашивают…Он привстал на стременах и свистнул. Тут же из рощи выехали оружные стрельцы, хмуро оглядывая усадьбу.— Станешь будить боярина? — еще раз для порядка спросил Семен Брыль.— Не стану.— Пеняй на себя.Один стрелец запрыгнул на коня другого, быстровстал ему на плечи, подтянулся на руках — и вот он уже верхом на палисаде. Снизу подали ему пищаль.— Как там? — спросил Брыль у оседлавшего стену.— Бегут, Семен Акакиевич, на ходу бронь одевают.— Валяй, Ваня, — буднично и даже как-то ласково сказал Семен. — Мы могли и добром войти.Пищаль стрельнула, следом за одним стрельцом на стене оказался еще один, потом единым плавным рывком переместился туда и сам Семен. Правда, без пищали.— Так и есть, — усмехнулся он. — Ляхи! Далеко же вы вглубь царских земель пробрались, и все, поди, без пошлины подорожной?Вместо ответа прилетела в него стрела, но лишь оцарапала щеку.— Гойда! — крикнул он, выхватывая саблю и спрыгивая вниз.К нему уже неслись поляки, кто как одет и вооружен. Со стен грохнул еще один выстрел, и внутрь посыпались стрельцы.Семен рубился с толстым, но удивительно проворным и крепким на руку ляхом. Тот дважды полоснул по болтающемуся юшману Семена, но вскользь, не сильно.— Были, похоже, времена ясновельможный пан, — сказал Семен между выпадами, — когда твоя рука могла многое.— Она и сейчас, щенок, сгодится! — прохрипел пан, делая неожиданный поворот и рубя Семена по лицу.Чудом отдернув голову, Брыль зло рассмеялся в лицо пану:— И далась вам всем ерихонка моя! Раз без стрелки — значит, сразу по роже стегать сабелькой?— Хитрый ты, — отозвался пан. — Запомнил я твою поганую рожу еще с Данцига.— А по-ляхски сей город положено Гдыней величать… — Семен в свою очередь слегка полоснул противника по брюху. — Гдыня, а в ней живет Крыся. А уж красившее той Крыси только пан Пшибышевский…При этом Брыль так яростно свистел и хрипел все соответствующие звуки в фамилии известного деятеля сейма, что его противник, не выдержав насмешки, сделался резок, и ошибся.— На всякое искусство, — сказал Семен, вытирая саблю о платье пана, — найдется простота. Вольты хороши у тебя были, пан, но зачем такие сложности?Острый глаз Семена углядел движение возле клети, и он рванул туда.— Не трожь меня, витязь, — прошипел старик, одетый пышно и очень неряшливо, словно подравшийся с дворовым котом индюк. — Я здесь гостил…Семен в последний миг прочел что-то по глазам старика, так как успел уклониться в сторону. Колун, взрезав воздух аккурат в том месте, где совсем недавно была голова Семена, ушел глубоко в чахлую грудь старика.Брыль изловчился и ударил носком сапога в подмышку вторично замахнувшегося врага. Замах от резкой боли превратился в судорожное движение, и колун в итоге огрел по башке самого злоумышленника, не пробил череп, но сильно рассек кожу и слегка оглушил.— Что, ясновельможный, — спросил Семен, — Не бьют у вас нынче под микитки? Разучились, значит. Вот они — плоды семян ксендзовых побасенок.— Под микитки, может, и не бъют, — прохрипел крепкий, в летах мужчина, силясь подняться. — А вот так…Семен, получивший добрую плюху, врезался в клеть и стал оседать на землю.— …называют у нас «свернуть салазки», — закончил мужчина.— Хороший удар, — нежно ощупывая челюсть, признал Семен. — Могут еще братушки-славяне, весьма могут…В этот миг подлетевшие с боков стрельцы скрутили человеку руки и вопросительно уставились на Семена. Тот встал, отряхнулся и подмигнул пленнику:— Потешил меня лях — убейте его тихо, аккуратно.— Дикари русские, — прорычал мужчина, силясь освободиться… да куда там.— Значит, и в вашем королевстве половина дикарей, если не больше, — усмехнулся Брыль. — То-то Вишневецкий именует себя воеводой русским.— Вишневецкий — такой же дикарь, — прорычал мужчина, кося глазами на стрельцов, словно ведомый на убой теленок.— Ясное дело, — вздохнул опричник, — Радзивиллова птаха. И что вы, ляхи, такие буйные, а? И из нас таких же сделать желаете. У нас князья хоть не воюют один с другим…— Не твоего ума дело, холоп.— Вы слыхали, — рассмеялся Семен. — А я и впрямь не столбовой дворянин. Я бывший черносошный крестьянин, а ныне вершитель судьбы твоей, ясновельможный пан.Брылю надоел разговор, да и собираться было пора — шума наделали по округе изрядного.— Кончайте с ним.Один из стрельцов ловко подбил ляху ноги, поставив на колени, второй коротко полоснул ножом по горлу.— Полнокровный и дородный пан попался, — заметил стрелец. — Хоть и встал я по уму — кафтан все одно измызган.— Чистенькими хотите быть — ступайте в земщину, — заметил Семен, растирая быстро опухающую челюсть. — Как на дворе? Заболтался я с панами, упустил остальное.Стрельцы уже закончили с сопротивлением в поместье. На дворе валялось шесть мертвецов. Еще одного выволокли за ноги с мельницы.— Сам боярин здесь ли? — спросил Семен у дрожащего всем телом мужичка, который и пререкался с ним из-за ворот.— Нет боярина который год уже, — заголосил старик. — Живет у ляхов, а ляхи, стал-быть, у него обретаются.— И сплетают измену, — докончил Семен, словно читал по писанному. — Спалить здесь все! Но не ранее, остолопы, чем я дом обшарю.— А как же этих? — спросил один из стрельцов.— Сердобольный? Вот ты и зароешь. Отпевать не советую — паписты они, батюшки не возьмутся.Семен внимательно осмотрел палаты, найдя разные письма, карты литвинских земель и Ливонии.— Грязный доволен будет, — сказал он, вскакивая на коня. — А то говорят — опричникам заняться нечем. Измен, дескать, нету. Да у нас, куда ни сунься, — одна измена. И ведь сами, стервецы, просят ворошить…Отряд выехал на шлях.— Тот же убиенный недавно воевода обозный, проворовавшийся в Казани, — Семен расхохотался, — сам потребовал, чтобы ему показали, чем опричнина занимается в его волости. Я ему — измены ищем. Он мне — покажите мне измену, да такую, чтобы я поверил.— Ну а ты, Семен?— А я и не подкачал, — подкрутил ус Брыль. — Доказал, что он берет мзду с новгородцев, а за то весьма недоволен, что царь-батюшка через Вологодчину хочет северные реки освоить, к самым студеным морям выйти, таким студеным — что Балтика покажется щами кипящими.— А зачем нам те моря?— За них драться ни с кем не надо, — дурашливым шепотом сказал Семен. — А торговать точно так же можно, как и из Ревеля.— И что обозный?— Он царю челобитную: дескать, наводнили Во-логодчину твои опричники, толку с них нет, один бабам урон, да тетеревам в лесах. А сам, варнак, аглиц-кому человеку коней седьмицу не давал, в стольную приехать. Щи лаптем хлебает, а аглицких купцов на дух не переносит — будут аглицкие, куда он со своей мздой подастся?— Новгородцы хоть народ и шустрый зело, — заметил один из стрельцов, — но наш, славянский. А англичане твои…— Не будет новгородец у тебя, дурака, воск да пеньку брать. У него самого ее — пруд пруди. А англичанин будет.Семен махнул рукой:— Не понимаешь соли, так и не требуй рассказок. Короче, привели мы его в Вологду. Показали каменный кремль, там отстроенный, спросили — видишь, чем опричники занимаются? Вижу, говорит. Привели англичанина того, спросили, сколько казна царя потеряла на том опоздании на седьмицу. Много вышло, сами не ожидали. Видишь, говорим, измену? Вижу, говорит, сама настоящая измена и есть. А еще, говорим, поставил ты стрельцам астороканским гнилое сукно, так они теперь мерзнут. Не измена ли? Измена, говорит. Так и вздернули его на вологодском кремле. За измену, которую сам сыскивал.— А ляхов мы чего положили, — спросил другой стрелец у Брыля, явно получающего удовольствие от просветления темных стрелецких масс. — Их бы на дыбу — может, и выплывет что важное.— Что у ляхов на уме, — покачал головой Семе-н, — то и без дыбы ясно. Ливонию себе прибрать, православных извести, да папистами Киев заселить. А на дыбу тягать и в острогах держать ясновельможных панов никак нельзя.— Что так?— Ихние гетманы возмущаются, да великий герцог литовский. А так — измена пресечена?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35