Винсент кивнул, отпил пива и сказал нерешительно:
– Ну… я вернусь рано. В канун Рождества мистер Варли прекращает работу в двенадцать часов.
– Очень хорошо. – Одра отвернулась к огню. Винсент пошарил в кармане куртки, ища сигареты.
Между ними воцарилось молчание.
Это было дружелюбное молчание, которое так часто возникало между ними в прежние времена. Этим вечером им было легко друг с другом – так легко, как не было уже очень давно. Одра почувствовала на себе взгляд Винсента и, повернувшись, встретилась с ним глазами. Она задержала дыхание. На его лице было выражение такой нежности и любви, что у нее сжалось сердце.
Собираясь что-то сказать, она открыла рот, но не произнесла ни слова. Ошеломленная обуревавшими ее эмоциями, она была не в состоянии говорить. Она взглянула на свои руки – ее обручальное кольцо сверкало в свете огня, такое блестящее, такое яркое, символ ее грез и надежд на будущее. Она подумала о ребенке, которого носила под сердцем. Ребенок был олицетворением будущего… и частью прошлого, их прошлого, он явился результатом их любви, их страсти и потребности друг в друге. Глубоко в тайниках своего сердца она хранила убежденность в том, что, вопреки всему, ее любовь к Винсенту осталась неизменной – это было фактом, от которого не скроешься.
И будто прочтя ее мысли, Винсент бросил в огонь сигарету и подошел к ней. Встав перед ней на колени, он взял ее руки в свои и заглянул ей в глаза, этим вечером казавшиеся огромными на ее изможденном лице и поражали яркой синевой.
Сглотнув, он сказал с дрожью в голосе:
– Не бросай меня, Одра, пожалуйста, не бросай меня. Возвращаясь домой, я не знал, найду ли тебя здесь, и у меня сердце замирало от страха. Последнее время я все время боюсь… не зная, чего мне ждать. И я подумал: что я буду делать, если ее там нет? Как я смогу жить без нее? – Он помолчал, попытался улыбнуться, но улыбка не получилась. – Говоря по правде, я не могу жить без тебя, да и не хочу. Понимаешь, Одра, я люблю тебя, действительно люблю.
Она знала, что все, что он сказал, правда до последнего слова. В его голосе звучала не только искренность, но и отчаяние, и, встретив его вопрошающий взгляд, она заметила, что в глубине его зеленых глаз блестят слезы.
Она все еще не могла говорить от волнения.
– Пожалуйста, не оставляй меня, – умоляюще повторил Винсент тихим, взволнованным голосом.
Одра нежно коснулась его лица, и, к собственному ее удивлению, у нее вырвалось:
– У меня будет ребенок.
Винсент отпрянул, глаза его расширились; схватив Одру в объятия, он крепко прижал ее к себе.
– Ах, дорогая, какое это чудесное известие! – Беспокойство исчезло с его лица, и на нем появилась мальчишеская улыбка. – Теперь ты не сможешь оставить меня, ты ведь и сама знаешь, что не сможешь! Кроме того, я тебе не позволю. Я нужен тебе, чтобы ухаживать за тобой, заботиться о тебе и ребенке.
– Да, – согласилась она, понимая, что это правда.
– Наша жизнь станет лучше, я обещаю, – сказал Винсент с искренним чувством. – Я обещаю, что буду тебе хорошим мужем, вот увидишь, Одра.
Какое-то время он был верен своему слову.
Его доброе отношение к жене, проявленное в период ее болезни, не изменилось – никогда прежде он не был столь внимателен к Одре, да и никто никогда так не заботился о ней. Вечерам он мчался после работы домой, чтобы побыть ней, и не отходил от нее все свое свободное время, даже по выходным, которые привык проводить в свое удовольствие с друзьями. Он суетился около нее, всячески угождал ей, являя собой образец мужа и будущего отца.
В маленьком домике на Пот-Лейн воцарилось спокойствие.
Одра была довольна жизнью, как никогда раньше, и благодарна за мир и покой, а также за то, что могла позволить себе отдых. Беременность оказалась трудной. Утренняя тошнота была необычайно мучительной и часто продолжалась в течение всего дня; да и общее состояние ее было скверным, ей постоянно нездоровилось.
Вначале Винсент был озабочен этим и сочувствовал ей. Но довольно скоро его терпение сменилось раздражительностью и, хуже того, скукой.
Перед Рождеством, когда они помирились, то были полны нежности друг к другу и возобновили супружеские отношения. Но эти отношения вскоре опять прекратились. Винсент более или менее понимал причины уклонения Одры от физической близости, допуская, что женщина, ждущая ребенка, может и не испытывать сексуального влечения к мужу. Что действительно беспокоило его, так это отсутствие с ее стороны настоящего интереса к нему и к его повседневной жизни. Это равнодушие казалось ему странным и обидным.
Естественно, что с его характером он вскоре начал тяготиться домашней жизнью. Он любил Одру и хотел быть ее мужем, но вместе с тем он тосковал по холостяцкой жизни. И не потому, что ему хотелось волочиться за другими женщинами – чего он не делал. Ему не хватало мужского товарищества, шумного веселья в пабах, игры на скачках в конторе букмекера или на ипподроме. Этим он занимался всю свою взрослую жизнь и не видел причины менять свои привычки.
Он возобновил также постоянные визиты дом матери, так как скучал по царившей там cуматошной атмосфере. Ему вновь хотелось почувствовать себя членом большой семьи, в которой все относились друг к другу с теплотой и любовью, а именно такой и была семья Краудеров.
Он ни в малейшей степени не чувствовал за собой вины за такое поведение, главным образом потому, что Одра была полностью поглощена будущим ребенком. Винсенту казалось, что все ее существо было сосредоточено на долгожданном ребенке, а все остальные для нее не существовали.
Он не ошибался в этом своем предположении.
Ребенок значил для Одры очень много, возможно даже больше, чем Винсент мог себе представить или понять. Ребенок был для нее не только плодом их любви и их первенцем, но и началом ее собственной семьи, о которой она мечтала столько лет.
Страшно боясь каким-нибудь образом ему повредить, она следила за своим здоровьем с такой скрупулезностью и с такой одержимостью, что иногда даже Лоретт теряла терпение. Когда же она не была занята заботами о себе, своем здоровье и диете, то готовилась к великому событию с такой тщательностью, как будто это был первый младенец на свете, которому суждено было родиться.
Вторая спальня в коттедже номер тридцать восемь была превращена в детскую, и в ней все было продумано до мелочей с точки зрения красоты и гигиены. Одра привлекла к устройству детской почти всех членов семейства Краудеров, настояв на том, чтобы они помогали ей чистить, мыть, оклеивать обоями и красить комнату. А потом, продав маленькую бриллиантовую заколку матери, она отправилась в Лидс, в магазин мадам Харт, где купила восхитительную детскую мебель.
Сестра Винсента Олив славилась в семье и среди друзей связанными ею милыми трикотажными вещицами. В прошлом году она обучила этому хобби Лоретт. Одра попросила Олив дать ей несколько советов относительно ее собственного вязания, и вскоре Олив и Лоретт тоже оказались вовлеченными в заботы о детском приданом. Три молодые женщины вязали одежду для младенца с таким рвением, будто от этого зависела их жизнь, и, собравшись вместе, представляли собой комическое зрелище: их спицы стучали, взгляды неотрывно следили за рисунком. Кроме вязанья, они ничего вокруг себя не замечали. Результатом их трудов были чепчики, вязаные башмачки, ползунки, кардиганы, кофточки, одеяльца для кроватки и коляски. Позднее Одра сшила и украсила вышивкой несколько других детских вещей, а также вышила тамбуром две красивые кружевные шали. Вскоре было готово прекрасное приданое. Одра складывала маленькие вещички в стоявший в спальне комод, старательно перекладывая стопки искусно сшитой и связанной одежды папиросной бумагой и очень гордясь этим изысканным гардеробом своего еще не родившегося малыша.
Но, занятая домашними заботами и окруженная многочисленными и слишком шумными Краудерами, Одра временами чувствовала себя более одинокой и в большей изоляции, чем раньше. Это было в какой-то мере вызвано отдалением от нее Винсента и отсутствием у нее собственной родни. Как ни старалась она сблизиться с Элизой, ей это не удавалось. Она все еще с настороженностью относилась к свекрови и не чувствовала себя непринужденно в ее присутствии. Она считала, что Элиза винила ее за все прошлые проблемы и продолжает обвинять теперь, оправдывая Винсента Хотя она была неправа, ничто не могло убедить ее в обратном.
Зато отношения с Лоретт установились теплые и дружеские. Как и с Альфредом Краудером, считавшим, что сыну удивительно повезло с женой – такой достойной молодой женщиной. Альфред неодобрительно относился к поведению Винсента и все чаще говорил ему об этом, особенно не церемонясь. В эту пору ее жизни именно отец Винсента и его любимая сестра помогали Одре в трудные моменты.
Как ни странно, во время беременности Одры между ней и Винсентом не возникало озлобления, хотя в каком-то смысле каждый из них и жил своей обособленной жизнью. Серьезные ссоры и просто пререкания прекратились. Все выглядело так, будто между ними было заключено перемирие. Они были вежливы и даже участливы друг к другу, но каждый из них был полностью занят только собой и своими собственными проблемами.
На смену суровой зиме пришла такая чудесная весна, какой не было уже много лет. От голубого неба и яркого солнца становилось веселее на сердце. Радовали душу и зеленые почки на деревьях, и появление первых нарциссов и крокусов, рано зацветших и покрывших темную землю ярко-желтыми и пурпурными цветами.
Как-то неожиданно подошел день свадьбы Гвен и Джефри Фримантла. Одра вынуждена была отказать подруге в ее просьбе быть посаженной матерью, так как посчитала, что в ее положении это будет неловко.
Но она и Винсент присутствовали на венчании в церкви Святой Маргариты солнечным и погожим субботним днем в первую неделю апреля 1929 года.
Одра сшила себе широкое платье и в тон ему свободного покроя пальто из темно-синего шерстяного букле, а также купила веселую маленькую соломенную шляпку с отделкой из темных кружев и темно-синих роз. Увидев ее в этом облачении, Винсент принялся восхищаться тем, какая она хорошенькая, но Одра, выходя вслед за ним из коттеджа, посмотрела на него скептически. Она чувствовала себя маленьким китом и нисколько не сомневалась в том, что именно так и выглядит.
Когда они ехали в Хорсфорт в машине дяди Фила, которую тот одолжил им для этого случая, Одра думала о Гвен и о том, что за зимние месяцы их дружба стала не такой близкой. У Гвен, разрывавшейся между работой в лечебнице, меблировкой и отделкой дома в Хедингли и подготовкой к свадьбе, по-видимому, оставалось мало времени для подруги и для кого бы то ни было другого. К тому же теперь такие разные жизненные обстоятельства медленно отдаляли их друг от друга.
Существовала и другая проблема: Винсент еще больше сблизился с Майком Лесли, бывшим возлюбленным Гвен, и совсем не хотел завязывать дружеских отношений с Джефри Фримантлом, о котором упорно отзывался как об «узурпаторе». Да и если бы Винсент этого захотел, Одра знала, что сноб-доктор смотрел бы на него свысока.
«Я в конце концов совсем потеряю Гвен, и все из-за этого Джефри Фримантла», – думала Одра, глядя в окно автомобиля, и ей стало грустно.
Позднее, когда они с Винсентом стояли в церкви, глядя на Гвен, медленно идущую по проходу и опиравшуюся на руку своего отца, грусть ее усилилась, как усилилось и странное чувство растущей дистанции между ними. Гвен выглядела такой красивой, красивее, чем когда бы то ни было, ее вид ошеломил Одру. Это была совсем другая Гвен – не та, какую она знала.
На ней было кремовое кружевное платье кринолином на кремовом атласном чехле, фата и длинный шлейф из аленсонских кружев; фата была закреплена восковым флердоранжем. Она держала в руке букет роз, белых со слегка розоватыми лепестками. На шее у нее сверкал бриллиантовый кулон в форме сердечка, подвешенный на нитке жемчуга, а в ушах – бриллиантовые серьги. Гвен была ослепительной невестой. Белокурая и голубоглазая, она казалась олицетворением истинно английской красоты. В этот знаменательный день своей жизни она была неотразима.
«Да, для меня она потеряна навсегда, – думала Одра. – Она ушла от меня. Перед Гвен открылся новый мир, которого я никогда не узнаю». Ее начали душить слезы, и она почувствовала странную боль в области сердца.
«В моей жизни было время, когда у меня не было ничего и никого, только Гвен, – думала Одра. – И она была так добра ко мне. Этой ее доброты я никогда не забуду. Я всегда буду любить ее, она навсегда останется моей лучшей подругой. Даже Лоретт не заменит мне ее, хотя она такая хорошая, душевная и преданная».
Гвен поравнялась с Одрой и улыбнулась ей сияющей улыбкой.
Одра улыбнулась в ответ, бросив быстрый, но глубокий взгляд на ее хорошенькое личико и в своем сердце попрощавшись с лучшей подругой. Она желала Гвен только счастья и радости на протяжении всей ее жизни.
Хотя чувство утраты не оставляло Одру, на свадебном торжестве ей удалось выглядеть вполне беззаботно. Оно было устроено в Медоу, и Одра испытала приятное чувство, опять посетив этот дом, где провела так много счастливых часов. Но если сама она сумела казаться веселой, то, как она заметила, Торнтонам это удалось в наименьшей степени. Одра думала, что ей редко приходилось видеть столь мрачное семейство.
Вскоре после ее появления в гостиной к ней подошла миссис Торнтон и отвела в тихий уголок, чтобы поговорить наедине. Филис Торнтон доверительно сообщила, без всяких предисловий, что никому в семье доктор Фримантл не нравится. Стараясь подбодрить ее, Одра попыталась сказать о нем что-то хорошее, но миссис Торнтон трудно было обмануть. Она горестно покачала головой.
– Мы думаем, что он ужасный человек, и тебе он тоже не нравится, Одра, что бы ты ни говорила… Бедняжка Гвенни, что она наделала? – Миссис Торнтон тяжело вздохнула и поплыла встречать вновь прибывших гостей.
Одра проводила ее взглядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54