Хотя я полагала, что сейчас – все по-другому. Я полагала, что не должна сопротивляться. Вы – мой жених.
По правде говоря, она и не думала о сопротивлении.
– Мы не женаты, – сказал он. – Это следовало бы отложить до брачной постели, мисс Грей. Что, если бы я умер за день до свадьбы?
Если бы я оставил вас с ребенком? Что, если бы я бросил вас и сделал падшей женщиной?
Боль и гнев – и стыд – боролись в ней. Не сумев понять, чего было больше, она молчала.
Он повернулся и посмотрел на нее.
– Приношу свои извинения, – сказал он. – Самые искренние. Виноват лишь я один. Я попросил мою невесту о поцелуе, а потом попытался использовать ее, как… – Он остановился и глубоко вздохнул. – Простите меня. Пожалуйста, простите. Это не повторится.
– Не повторится. – Она поспешила впереди него к двери. – Кажется, мне предстоит выучить гораздо больше, чем я думала. Кажется, у меня гораздо больше общего с проституткой – это слово вы не произнесли, не так ли? – чем с настоящей леди. К тому времени, когда я стану герцогиней, я буду вести себя как герцогиня. Я запомню, что поцелуи должны быть короткими и пристойными.
– Стефани, – сказал он, спеша за ней.
– Мы должны вернуться, ваша светлость, – сказала она, – до того, как начнется следующий танец. Если мы пробудем здесь дольше, свет решит, что вы не только сорвали поцелуй. Они подумают, что вы успели наброситься на меня, и моя репутация будет погублена. Вы и ваша мать будете опозорены.
– Стефани, – снова сказал он, взяв ее за руку, хотя она пыталась сопротивляться, и ведя к дверям в сад, который ей не удалось обнаружить раньше. – То, что я сказал – непростительно. Я был потрясен тем, что утратил над собой контроль, а обвинил во всем вас. Похоже, я весь вечер только и делаю, что оскорбляю вас. Это непростительно. Я даже не буду просить у вас прощения. Я буду нести груз собственной вины. Но, прошу вас, не вините себя. Ни в чем. Когда вы будете вспоминать происшедшее, а я не сомневаюсь, что будете, не испытывайте вины ни за что.
Он быстро провел ее по лестнице вверх на балкон к дверям, ведущим в зал. Почти не думая, она начала улыбаться. Она снова была на виду.
Вопрос о том, размышляла она, что ей бы в голову не пришло подумать о происходящем как о чем-то постыдном, если бы он не указал ей на это. Ей казалось, что все нормально. Они обручены, скоро поженятся. Влечение – физическое влечение – друг к другу можно было только приветствовать. Не пытаясь облечь в слова свои ощущения, она понимала, что отвечала ему с чувством, очень похожим на любовь. В своей наивности она полагала, что он испытывает то же самое. И не происходило ничего – она была в этом уверена, – что могло бы погубить ее репутацию или после чего она могла бы понести ребенка. Подобное происходило в брачной постели. Они же находились в зимнем саду.
Но, похоже, было чего стыдиться и из-за чего испытывать чувство вины. Вещи, подобные физическому влечению и страсти, были недопустимы между герцогом и герцогиней – они были допустимы только между герцогом и его любовницей. Слово «любовь», видимо, вообще не входило в герцогский словарь.
Ну, что же, думала она почти злорадно, пока его светлость подводил ее к матери и все они улыбались, словно за весь вечер не произошло ничего особенного, – что же, она запомнит.
Даже если это будет последним, что она сделает в своей жизни, она запомнит.
Кажется, она не так застенчива сегодня, думал он. Не так застенчива с другими, вернее сказать. Он вез ее в коляске по Гайд-парку в самое модное для прогулок время, и ее, похоже, ничуть не смущала толпа людей, вышедших погреться на солнышке – но нельзя сказать, чтобы высшему свету требовалось солнце, чтобы выбраться на ежедневную прогулку, во время которой можно показать себя и немного посплетничать. Только проливной дождь удержал бы их дома.
Она выглядела очень хорошенькой в бледно-голубом муслиновом платье простого, элегантного покроя и в шляпке, украшенной васильками. Пышными были только оборки на зонтике. Она держала его раскрытым над головой, пока они ехали. Она улыбалась.
В парке она общалась со всеми, кто останавливался, чтобы поприветствовать их. В отличие от вчерашнего вечера, она не только слушала и улыбалась, поддерживая беседу. Сегодня она участвовала в ней полностью. Он видел, что ей удается очень очаровывать мужчин и, кажется, вызвать зависть у женщин. В конце концов, никто не выглядел лучше ее. Он даже не задумался над тем, пристрастно ли его суждение.
И он еще имел глупость волноваться, окажется ли она в состоянии выучить все, что требуется, чтобы стать герцогиней. Требуется, конечно, больше, чем умение модно одеваться и вести беседу с легкостью и шармом. Но это тоже немаловажно. И если Стефани сумела так быстро научиться этому, то она выучит и все остальное, если ей дадут еще немного времени.
Он был доволен. Он гордился ею.
Но он все еще чувствовал себя неловко и немного стыдился себя. Он с трудом провел остаток ночи, после того как проводил ее и мать до дома после бала.
Если бы музыка не остановилась и это не привело его каким-то образом в чувство, думал он, он бы не остановился, пока события не достигли бы логического конца. Он уже задирал ее юбки, сминая их в ладонях, когда понял, что происходит – и что уже произошло.
Если бы можно было охарактеризовать одним словом его жизнь за последние одиннадцать лет и даже больше, то это слово было бы «контроль». Он всегда чувствовал, что держит под контролем людей, события – и что более важно – самого себя. Прошлый вечер напугал его. Он задел чувства Стефани в самом начале и даже не сознавал этого, пока она сама не сказала. А потом он оскорбил ее таким непростительным образом, что содрогался, вспоминая об этом, всю ночь и все утро – он обвинил ее за то, что сам потерял контроль.
Самое ужасное было в том, что его мечта – давно забытая мечта – вдруг снова ожила в те несколько минут, когда он обнимал и целовал ее. В те минуты Стефани превратилась в любовь всей его жизни. Она показалась ему второй половинкой его собственной души – давно утраченной половинкой, которую он всегда стремился найти.
Но это было нелепо. Он просто возжелал ее – свою невесту. И повел себя непростительным образом.
И сегодня он чувствовал себя неловко наедине с ней. Сегодня ее очарование служило, скорее щитом. Она непринужденно болтала с ним по пути в парк и в парке – о погоде, цветах, присланных ей многочисленными джентльменами, с которыми она танцевала на вчерашнем балу, в том числе о его орхидеях, о доброте леди Фрэнсис Неллер и удовольствии, которое она получила от их беседы, о тысяче других вещей, так что молчание ни на секунду не возникало между ними.
Молчание, то редкое молчание, которое возникало во время их памятного путешествия, никогда не было неловким. Но сегодня, похоже, ни один из них не хотел проверять, окажется ли оно таким же естественным.
– Мисс Грей, – сказал он, когда высаживал ее из коляски и провожал в дом, отказавшись от приглашения матери выпить чаю, – вчера вечером я сказал, что не буду просить прощения за то, что было непростительным. Сегодня я передумал. Вы простите меня?
– Конечно, ваша светлость, – сказала она, тепло улыбаясь. – Думаю, вы были правы, отчасти обвинив в происшедшем меня, хотя, конечно вы слишком любезны, чтобы не отказаться от своих слов. Я учусь всему постепенно. Надеюсь, что к моменту нашего бракосочетания я буду знать все на память.
Она протянула ему руку в перчатке, и он поднял ее к своим губам.
– Тогда до вечера, – сказал он. – Увидимся в театре.
– С нетерпением жду нашей встречи, – ответила она.
Уже выйдя из дома и заняв место в коляске, он понял, что его смутило. Хотя она улыбалась и голос ее звучал очень тепло, в глазах ее не было золотых искорок. Странное явление. Разве могут глаза измениться?
Но ее – смогли. В их улыбающейся глубине была пустота.
ГЛАВА 11
Она превратилась в двух разных людей – ее неприятно поразило это открытие, сделанное в те три недели, что оставались до свадьбы, – в двух абсолютно разных людей.
Когда она оставалась одна – но как же редко это происходило последнее время! – или во сне, когда она спала, она становилась Стефани Грей, дочкой викария. Она была девочкой, молодой женщиной, которая следила за домом отца. Она была любимицей жителей деревни и членов семьи самого богатого местного землевладельца. Она ходила ко всем в гости и была другом всем, молодым и старым, бедным и богатым. Она приносила пироги и подарки в виде небольших вышивок больным и беспомощным. Она отказалась от предложения выйти замуж за Тома Ривза, единственного сына помещика, хотя они были товарищами по играм в детстве и друзьями в юности. Она отказалась, потому что знала, что он делает это предложение из жалости, потому что отец ее умер, и она осталась без денег, вынужденная искать работу где-то далеко от родных мест. Дружба казалась ей недостаточно хорошей основой для брака.
Когда она была одна или когда спала, жизнь в деревне казалась ей самой лучшей. Цветы в саду всегда цвели. Жители деревни всегда улыбались. Том всегда казался чуть больше, чем просто другом. А его сестры казались ее собственными сестрами. Когда она оставалась одна, она была довольна тем, кем была. Она была такой, какой воспитали ее родители. Она была женщиной, которой хотела быть. Она была собой.
Но когда она не была одна – большую часть времени за эти недели, – она превращалась в невесту герцога Бриджуотера. Она одевалась, как того требовала роль, – богато и элегантно. И она жила, как того требовала роль – тщательно выбирая каждое слово, каждый шаг, каждую реакцию. В этой Стефани не было ничего необдуманного. Она редко допускала ошибки. После мягкого укора, последовавшего со стороны герцогини – «Все иногда ощущают потребность в одиночестве, Стефани. Но герцогиня всегда живет на публике. Она учится жить без одиночества», – больше упреков не было, лишь изредка ей приходилось выслушивать порицание. Как тогда, когда она извинилась и слишком тепло улыбнулась помощнице модистки, которая терпеливо достала более дюжины шляпок из коробок, чтобы обнаружить, что Стефани ничего не подходит. «Герцогиня не извиняется перед слугами за работу, которую они выполняют, Стефани».
Со своим женихом она держалась так, как должна держаться будущая жена. Больше никогда ему не придется сравнивать ее с проституткой – хоть он остановился до того, как произнести это слово на балу у маркизы Гайден, она знала, что именно это он имел в виду. Когда они оставались одни, она любезно беседовала с ним на любую подходящую тему. Если они не были одни, она отдавала все свое внимание другим. Никто не обвинит ее в том, что она вешается на мужа.
Он не целовал ее все эти недели, кроме поцелуев в руку при встрече и прощании. Если бы он снова попросил о поцелуе, она бы вежливо подставила губы, держа свои руки, тело и эмоции при себе. Когда они поженятся, она предложит ему свое тело. Но только так, как это делает жена благородного происхождения. Она предложит себя для его удовлетворения – никогда для своего, – хотя она подозревала, что все равно его получит. Что более важно, она предложит себя, чтобы выносить благородный плод. Она даст ему наследника. Ее светлость уже сообщила, что это – ее первейшая обязанность.
Она подарит ему сына. С Божьей помощью. Жизнь в обмен на жизнь. Она даст ему сына и, может, тогда почувствует себя настолько свободной, что сможет забрать собственную жизнь. Может, она ощутит, что заплатила ему долг сполна.
Может быть… О, может быть, однажды она снова сможет стать собой. Или ее истинная сущность навсегда будет утрачена в этом браке? Даже если жизнь женщины не принадлежит ее мужу, она все равно становится его собственностью после брака. Все, чем она владела, становится его.
Нет, в ее случае это не было правдой. Он настоял, чтобы по брачному контракту, который составил с мистером Уоткинсом и кузеном Горацием еще в Синдон-Парке, все ее состояние оставалось у нее. Он был добр с ней даже в этом – не правдоподобно добр.
Она не раз имела возможность убедиться в его доброте. Если бы она не была обязана ему жизнью, она бы возненавидела его за эти три недели. Она даже могла бы взбунтоваться, против собственной воли. Но, спасая ее, он проявил только доброту. И после того, как спас, он продолжал оставаться добрым. И он отдал свою свободу ради того, чтобы доставить ее до дома, где бы она была в безопасности.
Когда она не была одна, она была такой, какой ее делала будущая свекровь. Она была такой, какой сама решила стать, поскольку ее тяготило чувство долга. Но она чувствовала себя чужой самой себе.
Она получала перерыв только случайно и на очень короткое время.
Однажды они отправились в картинную галерею Королевской академии, вместе с лордом и леди Джордж Мунро и графом и графиней Гринуольд – ее будущими родственниками. Она шла под руку с герцогом. Они продвигались в толпе от одной картины к другой, обсуждая их достоинства и недостатки. Стефани опиралась в суждениях на свои эмоции. Если картина затрагивала душу, она ей нравилась. Она не пыталась анализировать собственные чувства.
Но его светлость улыбнулся, когда она сказала ему об этом.
– Вы теряете огромное поле для умственных упражнений, – сказал он. – Вы анализируете книги, но не картины, мисс Грей? Вы удивляете меня.
И затем он начал обсуждать один из понравившихся ей пейзажей так подробно, что она была полностью покорена, и ей даже показалось, что до этого она просто не видела картины.
– Ох, – сказала она, – а мне показалось, что она просто красивая. Какая же я глупая.
– Должен признаться, – сказал он, – что я реагирую на музыку так же, как вы – на картины. Иногда нужно позволить мозгу отдохнуть, чтобы просто насладиться вещью.
Она улыбнулась ему.
И вдруг позади него она увидела две пары, стоявшие перед холстами и полностью погруженные в созерцание. Ее глаза остановились на них и расширились. Этого не могло быть – но было. Она забыла обо всем. Она вырвала руку у герцога, сделала несколько шагов через галерею и остановилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27