Телеграмма гласила: делегаты Временного правительства, А. И. Гучков и В. В. Шульгин, сегодня должны прибыть в Псков для переговоров с Николаем.
После короткого раздумья Рузский решил не передавать в Ставку манифеста до приезда делегатов; не вынимая из кармана отречения Николая, вернулся на станцию и лично вручил депешу из столицы отрёкшемуся государю.
Новая весть почему-то обрадовала Николая: лицо оживилось, глаза заблестели.
– Будут делегаты… Отлично… очень рад их видеть… А когда они выехали из Петрограда?
– В три часа пятнадцать минут, ваше величество.
– А когда могут быть?.. Не знаете? Ну конечно… Теперь движение совсем спуталось… Ну хорошо… Я подожду… Я не уеду в Ставку, не повидавшись с ними… Как только они прибудут, пускай ведут их ко мне…
И, взволнованный, он отпустил Рузского.
Генерал распорядился, чтобы о приезде делегатов прежде всего доложили ему, в особый вагон, отведённый в царском поезде для главнокомандующего по распоряжению Николая.
Около десяти часов вечера Воейков и Нилов встречают Шульгина и Гучкова, прибывших поездом, и ведут их прямо в вагон к Николаю. Гучков, слегка бледный и с виду спокойный, держится напряжённо; Шульгин, небритый, в дорожном платье, плохо умытый, усталый от бессонницы и волнений, бодрится, но выдаёт своё волнение и нервными движениями, и каждым мускулом измятого лица.
В ярко освещённом светло-зелёном вагоне делегацию встречают граф Фредерике и генерал-майор Нарышкин, приглашённый в качестве секретаря.
Сейчас же появляется и Николай в красивой форме кубанских пластунов, в серой черкеске с алым башлыком.
Очень приветливо и любезно поздоровавшись с обоими делегатами, он пожал каждому руку и указал места: Гучкову рядом с собою, Шульгину – напротив. Фредерикс сел немного поодаль, а за вторым небольшим столом в углу вагона поместился начальник походной канцелярии царя Нарышкин, готовый записывать предстоящую историческую беседу.
Едва заговорил Гучков, как в вагон вошёл генерал Рузский, извинился перед государем и занял место рядом с Шульгиным.
Негромко, но решительно, видимо, сильно волнуясь, заговорил Гучков. Не глядя на сидящего рядом Николая, положив небольшую сильную руку на край стола, повёл он плавно и ровно свою речь, очевидно, хорошо обдуманную и подготовленную во время долгого пути.
Николай внимательно слушал, стараясь сдержать подёргивание мускулов на бледном лице. Только расширенные зрачки глаз выдавали внутреннюю тревогу этого человека в серой черкеске, да вздрагивал в руке карандаш, концом которого он всё время поглаживал свои усы…
Гучков бесстрастно перечисляет войска, перешедшие на сторону народа.
– Собственный конвой вашего величества вчера явился в Государственную думу и заявил, что признаёт власть Временного правительства…
– Да… Положение тяжёлое… Просто безвыходное! – прозвучал голос Николая.
Карандаш скользнул вниз, к листку бумаги, лежащему на всякий случай на столике… Выводя карандашом всякие узоры, Николай между тем условным шифром набросал строки следующей телеграммы:
«Ц. Село. Генералу Иванову. Государыне Александре Фёдоровне.
Верно ли, что собственный конвой изменил?
НИКОЛАЙ».
Гучков, ничего не замечая, продолжает говорить:
– Изо всех крупных городов приходят извещения о полном единении с Петроградом. Сибирь откликнулась чуть ли не раньше всех остальных областей… Дон, Кавказ, Крым… Вся земля заодно. Нет разногласия, нет колебаний… Новыми путями решила пойти Россия. И возврата нет!
Единственный выход для вашего величества, по-моему, – заканчивает Гучков, – отречение от власти в пользу наследника-цесаревича. Регентом должен быть Михаил Александрович. Это – мнение исполнительного комитета Временного революционного правительства, всех людей, желающих спасения и блага земле… Спасения от разгрома немецкого, от анархии и бунтов по всей стране.
Николай не сразу даёт ответ.
А Рузский, наклонясь к Шульгину, шепчет:
– Это уж дело решённое… ещё днём… Акт подписан… Здесь, у меня он в кармане…
Но вот прозвучали первые слова Николая, и окружающие насторожились, затихли. Слышен только скрип пера на бумаге: Нарышкин ловит на лету и вносит в протокол каждое слово государя.
– Я вчера и сегодня целый день обдумывал это дело… и принял решение отречься от престола. До трёх часов дня я готов был передать власть сыну, но теперь мне ясно… я чувствую, что расстаться с сыном будет мне тяжело. А быть при нём… конечно, меня не допустят… Жить с мальчиком в разлуке… я не могу!.. Вы это, надеюсь, поймёте?
И, помолчав, продолжил:
– Поэтому… я решил отречься в пользу моего брата, Михаила…
Видя, что Николай ждёт ответа, заговорил Шульгин.
– Это предложение вашего величества застаёт нас врасплох. Мы предвидели только отречение в пользу цесаревича Алексея, поэтому я попрошу разрешения побеседовать несколько минут с Александром Ивановичем (Гучковым – Л. Ж. ) наедине… чтобы мы могли ответить согласно…
– Что же, я прошу вас… Потолкуйте, вот хотя бы рядом в помещении… Я подожду… Только должен предупредить вас, господа, моё решение неизменно и обдумано вполне всесторонне. Надеюсь, насиловать воли отца никто не пожелает… Сын мой – больной, слабый мальчик. Без матери, которую, конечно, тоже от него удалят, без меня он не выживет… И снова придётся решать вопрос о наследнике трона… Так уж лучше сразу поставить вопрос на твёрдую почву. Как вы полагаете, Александр Иваныч? – обратился Николай к Гучкову, который, очевидно, усиленно размышлял по поводу сложившейся ситуации.
– Вы правы, государь! – решительно откликнулся Гучков. – Я тоже считаю невозможным какое-либо давление в этой области родительских чувств, опасения за судьбу ребёнка… Я лично вмешиваться в проявления отцовского чувства никогда бы не решился…
Слабая улыбка удовольствия мелькнула при этих словах на застывшем лице Николая. А Гучков закончил свою речь словами:
– Я со своей стороны полагаю, что важен переход власти в новые руки… И если мы допускали, что Михаил Александрович может быть регентом до совершеннолетия наследника, почему не принять ему всю власть до конца?
– Я тоже так думаю! – поддержал Шульгин. – Конечно, желание, выраженное вашим величеством, противоречит решению, принятому в Петрограде новым правительством… Но многое говорит именно за последний исход. Несомненно, малолетний государь, разлучённый насильственно со своими родителями, не сможет подавить в душе недовольства против тех, кто это сделал… Он затаит недобрые чувства против этих людей… И последствия могут быть очень печальны… Так учит история. Второй вопрос – уже правового порядка: может ли регент принести присягу на верность конституции за малолетнего императора? А при настоящих обстоятельствах подобная присяга необходима! Чтобы потом снова не создалось двойственного положения. Если же на престол взойдёт Михаил Александрович, это затруднение отпадёт. Он как совершеннолетний должен будет принести присягу и быть монархом конституционным.
– Верно! – согласился Гучков. – Исходя из всего сказанного, мы можем согласиться на изъявление воли вашего величества, чтобы наследство перешло к великому князю Михаилу Александровичу.
– Вот и прекрасно! – спокойно отозвался Николай – Но… ещё один, последний вопрос… Можете ли вы, господа, и те, кто вас послал, – решаетесь ли вы принять на себя нравственную ответственность, дать мне известные гарантии в том, что акт отречения, подписанный мною, действительно успокоит страну, не вызовет новых каких-нибудь осложнений?
– В этом, по чистой совести, мы все уверены, государь! – первый ответил Гучков.
– В этом нет сомнений ни у нас лично, ни у кого из тех, кто нас послал! – подтвердил Шульгин.
– В таком случае… Я вам сейчас вручу акт… Только надо кое-что переделать в нём… исправить согласно нашей беседе…
Николай в сопровождении Фредерикса вышел и в соседнем вагоне исправил прежний текст отречения, заменив везде имя сына именем великого князя Михаила.
Фредерикс отнёс акт для переписки на машинке в вагон-канцелярию. Николай вернулся к делегатам, и здесь в томительном молчании прошло около десяти минут, пока вернулся старый царедворец с отречением, написанным на двух небольших листках.
Быстро пробежав ещё раз ровные чёткие строки, карандашом, бывшим у него в руке, Николай подписал манифест и передал его посланцам народа:
– Вот прочтите.

Ставка
Начальнику Штаба
В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, всё будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными нашими союзниками сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России почли Мы долгом совести облегчить народу Нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы, и в согласии с Государственной Думой признали Мы за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с Себя верховную власть. Не желая расстаться с любимым сыном Нашим, Мы передаём наследие Наше брату Нашему Великому Князю Михаилу Александровичу и благословляем его на вступление на Престол Государства Российского. Заповедуем брату Нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены. Во имя горячо любимой родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга пред ним повиновением царю в тяжёлую минуту всенародных испытаний и помочь ему, вместе с представителями народа, вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России.
НИКОЛАЙ
г. Псков.
2 марта, 15 час. 5 мин. 1917 г.
Несмотря на подавленное настроение, все были взволнованы, когда Гучков кончил чтение.
Николай улыбнулся, и все обменялись рукопожатиями.
– Я только позволил бы себе заметить, – сказал Шульгин. – Здесь, после слов: «заповедуем брату нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены», – тут следует вставить: «принеся в том в с е н а р о д н у ю клятву»…
Николай слегка повёл бровью, но сейчас же согласился.
– Я впишу… отлично… Только так: «принеся в том н е н а р у ш и м у ю клятву. Как вы полагаете?
– Так ещё лучше, ваше величество!..
Забыв зачеркнуть вверху лишние слова: «Ставка. Начальнику Штаба», он только вписал между строк, что следовало, и затем спросил:
– Больше ничего не надо?
– Нам кажется, не мешало бы переписать второй экземпляр этого важного акта… на одном листке… Также за вашей подписью, государь. А граф как министр двора не откажется скрепить… чтобы соблюсти все формальности в столь серьёзном деле. И больше будет гарантий, что один хотя бы экземпляр уцелеет для потомства!
– Верно, вы правы, – согласился Николай.
Фредерикс ушёл. Снова воцарилось молчание.
Скоро граф вернулся со вторым экземпляром манифеста. Николай тем же карандашом подписал бумагу, с правой стороны, внизу.
Слева, в углу, граф чётко вывел чернилами в две строки:
«Министр Императорского двора
Генерал-адъютант граф Фредерикс».
И расчеркнулся твёрдо, кудряво, как всегда.
Часы показывали без четверти двенадцать. Царь любезно простился с гостями.
При прощанье зашёл разговор: куда желал бы теперь отправиться бывший император?
Сначала у него явилась мысль остаться в Пскове. Но Рузский, получивший в это время известия, что путь на Царское Село сейчас совершенно свободен, предложил:
– Не лучше ли вашему величеству теперь же поспешить к государыне и к детям?
– Да… они больны… Корь у детей! – словно про себя проговорил Николай… – Но нет. Туда сейчас не поеду. Вот когда будет оглашён манифест… когда всё там успокоится…
Очевидно, он боялся, что его могут встретить очень недружелюбно царскосельские войска… Он знал, что во время короткой борьбы между восставшими войсками и дворцовой охраной, состоящей из сводного гвардейского батальона и пехоты, два снаряда провизжали над крышей Александровского дворца и разорвались где-то недалеко…
Охрана немедленно сдалась народу… Всё успокоилось.
Но если он явится теперь, кто знает, что может случиться?
– Нет! – обрывая тяжёлое короткое раздумье, решительно кинул Николай. – Поеду в Могилёв.
– В Могилёв? Но, собственно… зачем, ваше величество? – прозвучал недоумённый вопрос Рузского.
– Надо проститься! – с наружным спокойствием и кротостью обводя всех красивыми, а сейчас усталыми, воспалёнными глазами, коротко, как всегда, и загадочно ответил низверженный монарх. – А потом вот ещё с матушкой повидаться хочу. К ней проеду в Киев. И после уж… если можно будет отправиться к семье. Дети все в кори лежат! – снова повторил он негромко…
Наутро, 3 марта, литерный поезд «А» тронулся в обратный путь, на Могилёв.
Утром 4 марта на станции Орша к низложенному царю вошёл чиновник министерства иностранных дел при Ставке и чётко и почтительно доложил:
– Являюсь по поручению господина, начальника штаба вашего величества.
– Что ещё? Что такое? Что там случилось? – не выдержав, теряя привычно-невозмутимый вид, встревожился Николай. – Говорите скорее. С государыней что-нибудь?.. С детьми? Живы они?
– Успокойтесь, ваше величество. Насколько мне известно, в Царском всё тихо и благополучно. Я должен сообщить новости по поводу отречения от престола великого князя Михаила Александровича.
– Как?! Брат отрёкся?! – почти выкрикнул Николай, но сейчас же сдержался и, стараясь скрыть нервную дрожь, овладевшую им, продолжил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64