А уже потом я отправился во дворец. Первые вопросы, заданные мне тогда Александрой Фёдоровной, были такие: «Где мой муж? Жив ли он? И что нужно сделать для улажения беспорядков?»
Я передал Александре Фёдоровне содержание заготовленного мною манифеста, и она его одобрила. Третьего марта я опять был вызван во дворец. У меня в руках был свежий номер «Известий» с манифестом об отречении. Я прочёл его Александре Фёдоровне. Об отречении Александра Фёдоровна ничего не знала. Когда я закончил чтение, она воскликнула: «Не верю, всё это – враки! Газетные выдумки! Я верю в Бога и армию, они нас ещё не покинули».
– Мне, – говорит Павел Александрович, – пришлось разъяснить опальной царице, что не только Бог, но и вся армия присоединилась к революционерам. И лишь тогда бывшая царица поверила и, кажется, в первый раз поняла или постаралась понять всё то, к чему она, Гришка Распутин и Протопопов привели страну и монархию.
Последнее моё свидание с бывшей царицей состоялось пятого марта в двенадцать часов пятнадцать минут. Александра Фёдоровна уже говорить не могла, плакала и всё время спрашивала, что ей делать. Бывшая царица ждала делегатов от Государственной думы, и единственным её желанием было просить их дать ей возможность возвратиться в лазарет, ухаживать за ранеными и в этом забыться. Больше я ни Николая, ни Александру Романовых не видел. Так закончилась история царствования дома Романовых.
Эту историю могут подтвердить заявления целого ряда других, уже посторонних дому Романовых лиц, порою – из числа самой близкой свиты… Но есть тут и голоса таких независимых, народным доверием облечённых лиц, как А. И. Гучков, первый военный и морской министр в обновлённой России, как генералы – любимцы армии и народа, Брусилов и Рузский.
Незадолго до войны А. И. Гучков сделал царю подробный доклад о всей «сухомлиновщине» – о тех недостатках по военной боевой и тыловой организации, которые привели потом к позорному отступлению из Галиции, к сдаче Варшавы и ряда важных крепостей…
Выслушав с любезной улыбкой, почти в полном молчании роковой доклад, царь «милостиво» отпустил Гучкова и… сейчас же призвав предателя – Сухомлинова, спросил его:
– Откуда Гучкову известны такие важные военные секреты?!
Сухомлинов воспользовался случаем, указал на генерала Поливанова, которого не мог терпеть… Тот был уволен, и дело этим кончилось.
Председатель Государственной думы Родзянко имел не больший успех во всех своих попытках образумить слабодушного Николая.
– Общее недовольство растёт! – говорил Родзянко. – Государственные дела в полном расстройстве… Министры руководятся не заботами о благе народа и трона, а своими личными корыстными и карьерными целями… Никакие пулемёты и пушки не могут сломить народной воли… Рано ли, поздно ли, она даст о себе знать, как дала знать и в 1905 году…
Царь только передёрнулся весь, но промолчал…
– Особенно вредит всему делу Протопопов! – прямо поставил точку над «i» Родзянко.
– Протопопов – из Государственной думы… из числа ваших же сотрудников, – проговорил как-то неохотно Николай. – Не понимаю, почему им стали все вдруг так недовольны… Или за то, что я выбрал его себе в помощники?
– Нет! За то, что он отступник и лжец! – решительно прозвучал ответ Родзянки. – Если ваше величество желаете сохранить мир и своё спокойствие, вам придётся отказаться от услуг этого…
Родзянко сдержался и не договорил.
– Увидим… Сделаю, как мне Бог на душу положит… – вяло проговорил Николай. Отпустил Родзянку и с той поры ещё неохотнее, чем раньше, стал принимать председателя Государственной думы…
Во время последней аудиенции, в феврале 1917 года, Николай вышел к Родзянке не совсем в нормальном состоянии.
Молча постоял, поглядел на председателя русского парламента, подошёл ближе, помахал пальцем у самого лица и невнятно пробормотал:
– Смотрите, будете там… шуметь – разгоню!.. Сидите лучше смирно!..
Сдержав на устах ответ, достойный такой выходки, Родзянко сделал свой доклад, сократив его, насколько было возможно. Но в конце не удержался и, уже откланиваясь, заметил:
– Чувствую, в последний раз докладываю вам, государь…
– Почему?
– Или вы распустите Думу, как сейчас изволили объявить… Или наступят события, которые смутят всю Россию, сметут и трон, и нас с прежних мест…
Предсказание это оправдалось очень скоро.
Когда дряхлый Голицын был призван на пост премьер-министра, он чуть не со слезами просил Николая освободить его от этой ответственной обязанности.
– Государь! – убеждал старик. – Я совершенно непригоден для такого высокого поста… Ни по воспитанию, ни по моим способностям… особенно теперь, когда мировая воина в самом разгаре. Я стар, слаб… ни к чему не гожусь… Я буду куклой в руках окружающих дельцов и не принесу никакой пользы вам и России.
– Ничего! – успокоил честного старика Николай. – Такого мне и надо. Я сам буду вам помогать… а на вашу преданность и верность, я знаю, мы можем положиться!..
И ошибался, как всегда.
Министр народного просвещения П. Н. Игнатьев, А. Д. Самарин, сенатор П.Кауфман-Туркестанский, князь Б. Васильчиков и многие другие, забывая о личной безопасности, пытались раскрыть глаза Николаю Последнему.
Ему говорили, что брожение в стране разрастается, страсти разгораются всё сильнее… Указывали на необходимость уступить желанию народа, дать новый правовой уклад жизни миллионам людей, созревших для этого. Настаивали на необходимости удалить злого гения – Распутина… отставить и креатуру его, Протопопова…
Царь молчал, любезно улыбался и… давал всё новые полномочия своему министру, палачу, который смело заявлял: «Я справился с протестом и возмущением великих князей… Подавил бунт сверху… Пулемёты и картечь помогут мне раздавить и все попытки произвести революцию снизу…»
Интересна черта, проявленная Николаем в разговоре с протопресвитером армии и флота отцом Георгием Щавельским, который тоже решился поговорить с Николаем на ту же острую тему.
Честный священник указал царю, что в армии идут плохие толки о Распутине, о том участии, какое проявляет в нём царица, о подозрительной близости хлыста с мясоедовской шайкой, с Сухомлиновым и Д. Рубинштейном… Гвардия волнуется серьёзно…
– Говорят о явной измене вблизи трона вашего величества! – прямо закончил отец Георгий. – Престиж царской власти понижается и в армии, и в народе… Чем это грозит в будущем – трудно и угадать… Спросите хотя бы генерала Алексеева. Он – прямой, честный человек…
– О да, я знаю! – невозмутимо подтвердил император с глазами лесной лани и с холодной душою старого игрока. – А скажите, отец Георгий, много вы волновались, когда шли ко мне?..
События между тем шли своим чередом…
Продажные слуги, занятые мыслью не столько даже о спасении династии, сколько о собственной наживе и благополучии, не умели ничего сделать для России… Стараясь поддержать подгнивший трон, в тени которого копошились эти паразиты, они вели только тайные переговоры с Германией о сепаратном мире, старались вызвать народный бунт, чтобы подавить его пулемётами и найти в этих волнениях основание для прекращения войны…
Эти предатели не дали войску в достаточной мере ни снарядов, ни пороху, ни ружей… И почти голыми руками отбивались герои-воины от натиска железных легионов Гинденбурга… Таяли ряды русских армий под огнём тысячи германских батарей…
Два миллиона наших попали благодаря этому в руки врага за всё время кампании. И столько же пали мёртвыми или вернулись на родину в искалеченном виде…
А Николай Романов продолжал мило улыбаться и молчать.
И всё это было так недавно…
Всё это было… вчера!

СЕГОДНЯ
Hoc est vox plebis: – Vae tibi ridende!
I
НИКОЛАЙ И РАСПУТИН
Когда переворот совершился и судьба Николая Последнего обозначилась окончательно, вместе с лавиной негодующих воплей и жгучих обвинений против бывшего повелителя России хлынул мутный поток скандальных, нередко циничных и омерзительных для нормального человека «разоблачений» в области самых затаённых переживаний бывшего царя, его жены и дочерей. Всё это связано очень тесно с именем пресловутого «старца» Григория Распутина и не менее прославленной Анны Вырубовой…
Мне, как, полагаю, очень многим и многим, было отрадно отметить, что поднялись отдельные смелые, благородные возражения, зазвучали голоса, остерегающие от переигрывания на этой почти порнографической струне…
Я лично ещё десять лет тому назад, после крушения революционных надежд 1905 года, всё же верил в победу народную, в светлое торжество Свободы, и так рисовал этот великий миг в моей книге «На заре свободы» (1907):
Держали родину солдаты под пятой,
и процветали гинекеи .
Предатели творили «суд святой»,
а помогали им лакеи.
Лилась по царству кровь народная ключом,
и жертвы падали без счёта.
Поддерживала трон расшатанный плечом
преторианцев наглых рота.
Вставали чистые, отважные борцы,
искали воли для народа.
Терновые, кровавые венцы
венчали их… И длилася невзгода!
Был голод и война… Мятеж и произвол
всю Русь пожаром охватили…
Народ к победе смело шёл,
но духи зла не допустили.
Насилье, обнаглев, не ведало границ.
Безумие страстей прорвалось на арену.
Телами детскими кормили хищных птиц.
Честь девичья утратила всю цену.
Уж не бесчестили красавиц молодых,
в казармах плетью дев хлестали.
Не лаской оскверняли их –
терзали шпорами из стали!
Народ стонал от гнева… Но молчал…
Народ терпел, считал удары…
И вдруг – набат призывный зазвучал.
Настал расплаты час и кары!
Смывая пред собой, как моря грозный вал,
помехи жалкие, народ стоит у власти.
Стяг царский он с глумлением сорвал
и растрепал его на части!
Где знамя Лже-Романовых вилось,
там веют вольные знамёна.
И громкое «ура!» – как громы – пронеслось
над щепками изломанного трона.

Но где же верные великие борцы
за счастье общее и долю?
Где смелые вожди, движения творцы,
кто кровью даровал нам волю?
«Схороним мертвецов с почётом. Славный прах
пусть вечно в мире почивает.
Пусть юношей к свободе призывает –
тиранам-извергам на страх!..»
Так пожелал народ освобождённый.
«Царя – не надо нам! Презрение ему!..
И царь, Судьбою побеждённый,
на отречении рукою утомлённой
Чертит: «Быть по сему!..»

Перезвон, и голоса, и клики
поднялись от людных площадей
Прямо к небу. Нынче, знай: великий
и весёлый праздник у людей.
Где ни взглянь, гудят толпы народа:
«Чудный день и незабвенный час!
В эти дни священная Свобода –
вся в крови – рождалася у нас.
И, омыта кровью той святою,
будет долго-долго жить она,
Навсегда оставя за собою
дикой тьмы, насилья времена!»
Вон как вызов, как живое пламя
на спокойной тверди голубой
Реет, плещет пурпурное знамя
над густой ликующей толпой!
Это знамя – символ полной власти.
Кровь народа красила его.
Позабыты прежние напасти
для мгновенья счастья одного!
Но не треплет на плечах порфиру,
победив, властительный народ.
Он её показывает миру,
высоко над головой несёт.
Реет в небе пурпур, как порфира,
власти знак, спасающий рабов!
А внизу, в сопровождена клира,
пронесли пурпурный ряд гробов…
В них бойцы навеки опочили.
Славным – мир и память навсегда!
На руках их принесли сюда
и в родную землю опустили…
В этот миг, как пламя, мысль одна
у толпы взволнованной мелькнула:
– Мы – свободны! Вольная страна
счастья дни навек себе вернула!
Он настал, давно желанный час.
Произвола призрак не восстанет.
И никто с престола больше нас
«изволеньем Божьим» не обманет!..
И в той же книжке есть у меня такие строфы:
…Настанет день… Народный суд придёт!
В оковы всех гонителей свободы
Он закуёт и к петле приведёт
Иль заточит на месяцы и годы.
Прольётся кровь убийц и палачей.
На них никто с участием не глянет.
И голос дружеский ничей
Пощады им просить не станет.
Нет! Только Месть сухой суровый взгляд
Им кинет в час позорной казни
И в сердце, полное боязни,
Вольёт свой тонкий, жгучий яд…

Придут толпы детей и матерей…
Сбегутся все, кого осиротили
Те палачи рукой своей,
И с хохотом их повлекут к могиле!
А у могил, увидя на крестах
Позорный ряд имён непозабытых,
Народ с проклятьем на устах
Гнев изольёт на тех могильных плитах.
Заплачут дети… Стоны матерей
В один протяжный вопль сольются:
– Прочь из могил прах палачей скорей!
В покое пусть не остаются…
Для них места – не в храме, под крестом…
Нет места им во всём обширном мире!
Сожжём тела предателей… Потом
Пусть ветром прах развеет шире, шире!
И кинутся… Ногтями станут рыть…
Покроются горячей кровью руки.
Все будут рыть, чтоб горе позабыть,
Чтоб душу облегчить от муки!

Но вступится ликующий народ.
Над мёртвыми не даст свершиться мести…
Живых он только поведёт
Врагов – на суд и на позор – всех вместе!
Стоит сопоставить основную мысль обоих стихотворений, и станет ясно, как я смотрю на вопрос.
Если взволнованная душа моя провидела взрывы негодования и проявления «загробной мести» к врагам народа, вплоть до сожжения праха и развеянья пепла по ветру, как это сделано было с останками «старца»-распутника, то, с другой стороны, я знал и верил, что победивший народ русский, славянский, один из лучших и благороднейших народов мира, не пожелает унижать своей юной самодержавной власти, не унизится до того, чтобы раскапывать всю грязь романовского самодержавия, обращённого в игрушку всяких проходимцев по воле «полковника» Николая…
И потому я, не опасаясь упрёка в желании играть на низменных струнах толпы, коснусь в дальнейшем той роли, какую играл Распутин при Николае Последнем, укажу на то место, какое занял этот «чудодейный» с т о й к и й хлыст у трона и в алькове жалкого царя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64