Пётр порывисто обнял мать.– Удушишь! – с трудом вырвалась Наталья Кирилловна и с материнскою гордостью повернулась к стоявшим у порога ближним. – Эка силища у робёнка у малого!Одетый спальниками, царевич сунулся было в сени, чтобы идти снова на двор, но мать решительно загородила дорогу.– И в думках не держи, чтоб я ныне на хворь тебя отпустила. Пригож будешь и в терему.Низкий теремок Петра полон «робятками». Расшалился царевич. Стонет под ним деревянный конь в богатом уборе позолоченными стременами и уздечкой, сияющей изумрудами. Поют стрелы, спущенные с посеребрённых луков, грозно развеваются пёстро расписанные знамёна, стучат, гулко бранятся, лязгают топорики, обушки, шестопёры Шестопёры – палицы или булавы.

, цымбальцы Цымбальцы (цимбалы) – род гуслей.

исходят в развеселейшем переклике.Но пуще общего гомона мелкая дробь, неугомонно сыплющаяся по всем углам хоромин и огромного усадебного двора.То Пётр, закатив вдохновенно глаза, исступлённо бьёт в барабан.Шагают роты, идут друг на друга, на лицах не детское увлечение забавой, а настоящая, неподдельная жажда ратного подвига. Ожесточённо мелькают крепко сжатые кулаки, ручьями льётся кровь из разбитых носов.Кровь ещё больше возбуждает царевича. Каждая жила трепещет в нём. «На ляхов! На татарву!» – не выдерживает его душа. Он врывается в самую гущу побоища. Ничего, что вдруг помутилось в глазах от нанесённого случайно удара. Кто разберётся в сумятице в «царственной» переносице? Зато несладко приходится и «робяткам» от кулаков Петра.– Стой! – взбешён царевич. – Кто опричь меня потеху остановил? – Размахивается с плеча: – Кто?И неожиданно смолкает.Перед ним мать. Величественная, торжественная, совсем не такая, какою он привык её видеть всегда.– Сбирайся, сын мой!И голос у неё новый, незнакомый. В нём звучат и несказанная радость, и слёзы, и какое-то таинственное прорицание.Царевич раздумывает, долго глядит на мать, но вдруг топает капризно ногами:– Ан не пойду! Недосуг! Мне ещё надобно с робятками в поход на Крым идти!Стрешнев подобострастно улыбается:– Добро речено тобою, царевич: «в поход идти». Воистину сбираешься ты ныне в великий поход! – И кланяется Петру до земли. – Исполнилось время. Грядёшь ты, преславный, в Кремль, в поход за царским венцом, скипетром и державою!Гонец из Кремля обдаёт Стрешнева тупым, полным нескрываемой ненависти взглядом. «Не рано ль запела, пташечка?!» – скрежещет он зубами, но вслух почтительно прибавляет:– Яко ныне отходит государь наш и брат твой Феодор Алексеевич, – единая надёжа засталась у нас, осиротелых холопей – ты, царевич, да старшой брат твой Иоанн Алексеевич. Глава 11«СОБОРНАЯ ВОЛЯ» Пальцы Феодора Алексеевича нащупали прохладный овал одного из зеркалец, разбросанных на постели. Учёный монах Сильвестр Медведев Медведев Сильвестр (до пострижения в монахи Агафонников Симеон) (1641 – 1691) – публицист, историк.

помог государю поднести зеркальце к лицу.– Пригож. – шевельнул царь усами и исказил лицо в больной, безнадёжной усмешке.Над умирающим склонились Софья и Василий Васильевич.Дыхание Феодора становилось все реже, отрывистей. В опустившихся, как у старца, уголках губ закипала пена и ползла по подбородку, скручивая в липкие косички реденькую русую бородёнку.Монах услужливо вытирал ладонью уголки царёвых губ и размазывал слюни по своей шёлковой рясе.У окна, размахивая руками, не стесняясь присутствием царя, почти вслух спорили о чём-то князь Иван Андреевич Хованский Хованский Иван Андреевич (по прозвищу Тараруй, то есть болтун) (161? – 1682) – стольник с 1636 г , смоленский и псковский полковой воевода. Прославился крайней самонадеянностью, в результате которой в период войны с Польшей его войска терпели сильные поражения, чередуемые, впрочем, с не менее яркими победами.

с Иваном Михайловичем Милославским.Вдруг они испуганно замолчали. По полу, ребячьим смехом, рассыпались осколки обронённого государем зеркальца.Пальцы царя шевельнулись в воздухе, как будто искали чего-то, и медленно сжались в кулак. Грудь в последний раз поднялась легко и ровно. Разгладившиеся у глаз лучики и плотно сжатые губы придали лицу выражение глубокой сосредоточенности.Лекарь Гаден пощупал руку Феодора Алексеевича и приник ухом к умолкнувшему сердцу.– Почил! – с таким убитым видом объявил он, точно был посредственным виновником смерти царя.Три удара в большой соборный колокол, долгие и мрачные, как осенние московские ночи, возвестили столице о смерти Феодора Алексеевича.Софья с сёстрами своими Евдокией, Марфой, Екатериной и Марьей заперлась в светлице и никого из мужчин не допускала к себе.Царевна Марья, простоволосая, заплаканная, сидела на ковре и не переставала причитать.– Отстань! – топнула на неё раздражённая Софья. – И без тебя тошно.Но Марья Алексеевна не унималась.– Что же нам делать осталось! – заламывала она руки и выла. – На кого ж ты спокинул нас, кормилец-братец! Сызнов запрут нас злые люди под запоры под крепкие.Евдокия, Марфа и Екатерина без особой охоты, подчиняясь обычаю, лениво подвывали сестре. В светлицу постучалась Родимица.– Царевнушка! – едва переступив порог, упала она на колени. – Выручи! Нарышкины собор собирают!– И пущай! – стукнула Софья по столу кулаком. – Пущай собирают! Пущай всем володеют!Чем убедительнее доказывала постельница о необходимости сейчас же, не упуская времени, вступить в борьбу с Нарышкиными, тем упрямее и гневнее становилась царевна. И только когда Федора, уходя, словно невзначай обронила, будто князь Василий решил отстраниться от государственности и собирается с женой, сыном и внуками ехать в подмосковное своё имение, Софья сразу стала уступчивее и мягче…Причитанья и слёзы понемногу стихали. Одна за другой, подчиняясь немым знакам Родимицы, царевны оставили светлицу.Тяжело пыхтя, Софья опустилась на колени перед киотом. Откинутый край летника оголил короткие ноги.Сложив молитвенно руки, царевна в великой скорби уставилась на образа.Бесшумно открыв дверь, постельница втолкнула в светлицу Василия Васильевича и исчезла.Голицын подошёл к Софье и, опустившись на корточки, приник к её плечу.– Ты? – вспыхнула царевна и, позабыв обо всём, крепко обняла князя.Так просидели они до тех пор, пока не услышали чей-то кашель в сенях.– Иван Михайлович! – догадалась Софья.Князь Василий поднялся.– Прощай, горличка моя ласковая! – И закрыл руками лицо. – Было время, когда жил я в радостях да в любви подле тебя, а ныне… – он попробовал всхлипнуть, но только поперхнулся, – а ныне придётся, видно, остаться мне сиротиною… без тебя… без ласки и радости…Софья, как перепуганный ребёнок, припала всем телом к князю.В дверь постучались.– Чего ему надо? – раздражённо крикнула царевна. – Сказала же я, что не до сидений мне!Василий Васильевич помог Софье сесть на лавку и стал на колени.– Так бы мне до конца дней и быть подле светика моего, – прошептал он мечтательно. И вдруг вскочил. – Не узнаю я тебя, царевна! Куда подевался превеликий твой ум? – Эти слова произнёс он без всякой лести. – Либо сейчас, а либо никогда действовать надо. Малое промедление – и на стол царёв сядет Пётр-царевич.Стук повторился. Голицын открыл дверь. В светлицу, не спросясь, ввалились Милославский, Хованский и Сильвестр Медведев.– Быть тебе царицею всея Руси, – с места в карьер объявил монах ошеломлённой царевне. – Минувшею ночью зрел я в небе знаменье чудное: оторвались звезды от Иерусалим – дороги Иерусалим – дорога – Млечный Путь.

и венцом легли на главу некоей девы херувимоподобной.Милославский лихо тряхнул головой.– А инако и быть не могло. Не зря же Господь даровал ум великий племяннице моей царственной. То ли не чудом сотворено? Не предзнаменованьем ли Божьим?Широкая и волнистая, как жиры на затылке Софьи, борода Хованского запрыгала в самодовольном смешке.– А и по тому же персту Господню ни за кем иным, как за мной, пойдут стрельцы и в огонь и в воду. Не зря они и батюшкой своим меня величают.Он хвастливо поднял голову и свысока оглядел всех. Милославский спрятал усмешку в усах, но не удержался, чтобы не шепнуть Василию Васильевичу:– Тараруй Тараруй – болтун.

. Не зря глагол сей шествует про него ещё от государя Алексея Михайловича.Поставив на дозоре Родимицу, заговорщики уселись на скамью и приступили к тайному сидению.– Добро бы кликнуть и братца Иванушку, – неуверенно предложила Софья.Милославский услужливо побежал за царевичем.Иоанн молился у себя в терему. Увидев дядьку, он дружелюбиво кивнул ему, но тотчас же, точно позабыв о госте, уставился гноящимися глазами в молитвенник.– Бьёт тебе сестрица челом, племянничек мой любезный, – опустил Иван Михайлович руку на худое полудетское плечо Иоанна, – не покажешь ли милость, не пожалуешь ли на сидение к ней.Царевич широко раскрыл рот и принялся пощипывать рыжий пушок на подбородке.– Не любы сидения мне, – проглотил он слюну – Да и недосуг – время уж и в оконце глазеть. – Он блаженно улыбнулся и показал рукой на окно. – Там и пташки летают, и людишки хаживают… А уж облачка! Что тебе кюншты Кюншты – картины.

немецкие… Таково диковинно на облака глазеть и не помышлять ни о чём…Милославский, не дав досказать царевичу, взял его за руку и без слов повёл за собой.Дозорные недоумённо глядели на отбивающегося от дядьки Иоанна, кланялись ему в пояс и потом усердно крестились.– Юродивый, прости, Господи, прегрешенья мои. Как есть юродивый, а не царевич.Милославские и приверженцы их были ненавистны патриарху Иоакиму Иоаким (Иван Савёлов) (1620 – 1690) – архимандрит Чудова монастыря, затем митрополит новгородский, с 1674 г патриарх Московский и всея Руси. Прославился фанатичной борьбой со староверами.

потому, что он видел в них людей, искавших сближения с Римскою церковью.– Какого добра можно ждать от учеников Симеона Полоцкого Полоцкий (Ситнианович-Петровский) Симеон (1629 – 1680) – учитель монастырской школы в Полоцке, в Москве с 1667 г учитель в царской семье, поэт, переводчик.

, насаждавшего в Спасском училище римские мудрости, – безнадёжно отмахивался он, когда ближайшие друзья заговаривали с ним о царевне Софье.Про себя же Иоаким твёрдо знал, что лишится патриаршего стола, едва победят Милославские и царём будет поставлен «слабый очами, языком и главою» Иоанн-царевич.Но более тяжко, чем лишиться прибыльной высшей церковной власти, было сознание того, что место его займёт монах Сильвестр Медведев. Иоаким был ярым сторонником греческого образования; Сильвестр – западник, такой же непоколебимый защитник римских «премудростей», не стеснявшийся открыто поносить прошлое и зло порицать русских грамотеев за безусловную веру их в греков.– И эта тля замест меня на стол патриарший сядет?! Не будет! – слушая доклад о смерти царя, ожесточённо затопал Иоаким ногами и в то же время часто закрестился. – Не будет! Не будет! Раздавлю гадину! В монастыре студёной земли сгною!..Пока в светлице Софьи происходило сидение, Нарышкины все приготовили к созыву собора.На площадке, у Передней палаты дворца, подле церкви Спаса, что на Бору, собрались патриарх, высшее духовенство, боярская дума, выборные от служилых чинов и от посадских торговых людей.– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! – перекрестился патриарх и благословил собор – горсточку заранее подобранных людей. – Великое испытание послано ныне отечеству нашему Богоспасаемому. Остались сиротинами русские люди…Он смахнул пальцами набежавшую слезу и снова перекрестился. За ним, с глубоким поклоном, перекрестился «земский собор».– Земля без государя, – строго повёл патриарх бровями, – что дни лета без солнечного луча, что церковь без образов и креста, что христианин без причастия.Надтреснутый его голос напрягся, звучала в нём не то угроза, не то сиротливая мольба. Жёсткий взгляд больших серых глаз скользил над головами людей, стремился ввысь, точно искал чего-то в далёком невозмутимом небе.– Горе земле без помазанника Господня! – крикнул из толпы Тихон Никитич. – Едина надежда на Бога. Авось развеет он нашу тугу и благословит на царство единого достойного володеть нами, преславного царевича Петра Алексеевича!К патриарху протолкался дворянин Максим Исаев сын Сумбулов.– Хулит Стрешнев Бога! Ибо, коли по-Божьи, то не Петру, но старшому царевичу вместно на стол сести московский!Князь Борис зажал Сумбулову рот и погрозил кинжалом.– Изрыгни-ко ещё едино слово, мятежник!– Петра! – крикнул князь Ромодановский.– Петра! – точно по команде, стройно, заученно повторил за ним «собор».Сумбулов попытался вырваться из крепких рук Бориса Алексеевича, но появившиеся откуда-то люди набросились на него и поволокли к Константиновскому застенку.По Москве поскакали гонцы с вестью об «избрании милостию Божиею, патриаршим благословением и волей собора» на царство царевича Петра Алексеевича.Затосковал Пётр. Душно ему в мрачных кремлёвских хороминах. Хочется на волю, в Преображенское. Добро бы собрать верных «робяток», мчаться, задрав окоревшие от грязи штанишки, по звонким лужам, потешаться битвой или, взобравшись на загривок к Андрейке Матвееву, лихо колотить в барабан до тех пор, пока не измочалится кожа.– Пожалуй, матушка, отпусти на село, – не раз с кошачьей лаской льнул он к матери. – Лихо мне тут.Но царица была неумолима.– Неразумен ты, млад, сын мой и государь. Нешто можно тебе из Кремля идти? Едино тут место во спасение нас от козней злых, что чинятся безбожными Милославскими.Она подробно посвящала царя в замыслы Софьи и, как могла, старалась всем сердцем пропитывать душу Петра ненавистью к Милославским.Царь плохо слушал, капризно надувал губы и упрямо твердил своё:– А на кой ляд мне и царство, коли не волен я стал себе. Ни конька со мной нету, ни на Крым не иду.– Дитё! Что сотворишь ты с дитёю! – разводила руками царица и уходила, расстроенная, к себе.Неспокойно стало на Москве. То и дело собирались стрелецкие круги. Родимица с верными Софье людьми сеяла по слободам возбуждающие тёмные слухи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121