:– Пиши: быть в Сенате графу Мусин-Пушкину Мусин-Пушкин Иван Алексеевич (1649 – 1729) – боярин, позже граф. Смоленский, астраханский воевода. Ведал также надзором за «духовными имениями», то есть церковным имуществом (был женат на племяннице патриарха Иоакима). Сенатор, начальник Монастырского приказа, затем Монетного двора. Умер в ссылке в Соловецком монастыре.

, Стрешневу, князю Петру Голицыну Голицын Пётр Алексеевич (1660 – 1722) – князь, подозревался в связях с Софьей и стрельцами, за что был брошен в застенок, но затем оправдан. В 1700 – 1705 гг. – посол в Вене, затем наместник в Архангельске, Киеве, губернатор Риги, сенатор.

, князю Михаиле Долгорукому, Племенникову Племенников (Племянников) Григорий Андреевич (1658 – 1713) – начальник Расправной палаты, затем сенатор.

, князю Григорию Волконскому, генерал-кригсцалмейстеру Самарину Самарин Михаил Михайлович (1659 – 1730) – генерал-кригс-цалмейстер армии (то есть заведующий амуницией) с 1708 г ., сенатор, с 1725 г . действительный статский советник.

, Опухтину, Мельницкому… Всего девять персон. – Он подумал и прибавил: – Ещё про обер-секретаря позабыл. Быть обер-секретарём Анисиму Щукину Щукин Анисим Яковлевич (167? – 1720) – обер-секретарь Сената.

.И встал:– Поздравляю вас, господа Сенат!Распустив собрание, Пётр сам настрочил указ:«Повелеваем всем, кому о том ведать надлежит, как духовным, так и мирским, военного и земского управления высшим и нижним чинам, что мы, для всегдашних наших в сих войнах отлучек, определили Управительный Сенат, которому всяк и их указам да будет послушен так, как нам самому, под жестоким наказанием или смертию, по вине смотря. И ежели оный Сенат, через своё ныне перед Богом принесённое обещание, неправедно что поступят в каком партикулярном деле и кто про то уведает, то, однако ж, да молчит до нашего возвращения, дабы тем не помешать настоящих прочих дел, и тогда да возвестит нам, однако ж, справясь с подлинным документом, понеже то будет пред нами суждено, и виноватый жестоко будет наказан».У крыльца государя дожидался возок. Но день стоял безветренный, солнечный, и Пётр, отпустив возницу, побрёл домой пешком. В ту же минуту, переряженные гулящими, на улице появились десять языков.Царь заметил их, раздражённо погрозился кулаком:– Какого чёрта вы вяжетесь? Что я, махонький, что ли?Языки исчезли ненадолго и вернулись уже в долгополых кафтанах раскольников.«Эка неугомонный у меня Фёдор Юрьевич! – снова признав ряженых, улыбнулся царь. – Шагу ступить не даёт мне».Перед одним из домов Пётр неожиданно остановился и принялся разгребать ногами снег.– Чей двор? – крикнул он. – Чей двор, спрашиваю, янычары проклятые?!Подув на стекло, Турка припал к нему носом и вгляделся:– Батюшки! Царь!Васька, забавлявший внука Андрея Петровича, едва услышал восклицание, юркнул в смертельном испуге под лавку.На хоромном крыльце Пётр столкнулся лбом об лоб с кинувшимся к нему навстречу хозяином.– Так-то ты, схимничек, приказы мои выполняешь? Так-то ты в чистоте улку содержишь? – зарычал государь. – Почему брёвна выломаны в мостках? А? Почему навоз валяется посеред самой дороги? Видел ты таковскую азиатчину на Кукуе? У-у, харя елейная!Купчина терпеливо выслушал ругань и метнул низкий, по монастырскому чину, поклон.– Поелику возможно, блюдём, ваше царское величество. Что же касаемо мостков, нешто убережёшься от воров? Иных ловил – жалуются, топить-де нечем. Что с ними содеешь!Васька обомлел. Пётр сел как раз против него и каждую минуту мог задеть его протянутыми ногами.– Топить, говоришь, нечем? – уже спокойней спросил царь.– Мочи нет… Измаялись мы с ними.– Так, так… А всё ж пеню плати, мил человек. Десять рублёв, как по приказу.Турка безропотно засеменил к сундуку.– Десять рублёв пени, ваше царское величество, на, держи. А сие вот в правую длань твою. Тут, преславный, тыща, на воинство христолюбивое. Давно приготовил. Прими Бога для.На столе появились бутылки, окорок, студень, стерлядь, капуста, пироги, грибы, кура во щах. Густо запахло чесноком и рассольным духом.– Садись, чего суетишься, – указал Пётр хозяину на стул и вдруг заглянул под лавку.Васька лежал ни жив ни мёртв.– Сие что за животина?– Ученик, ваше царское величество. С фабрики.– Вон что!Пётр поманил Ваську пальцем, но тот ещё глубже забился в угол…– Боюсь…– Ростом с жеребёнка, а боишься! Вылазь, авось не съем.– Ваше величество, дозволь отлежаться. Приглянусь к тебе малость, тогда, ей-Богу, вылезу.– Ладно, уважу! – рассмеялся государь. – А мы покудова, Петрович, чарочкой перекинемся.Беседа быстро наладилась. Под конец Турка до того освоился, что больше сам говорил, чем слушал.– Да, преславный, забивает нас крестьянское рукомесло. Им что? Они у себя в избе робят. У них какие расходы?– Ну всё же, не с неба им валится.– А не с неба, тогда пущай они все пошлины наравне с нами несут. А то что ж так, вроде утайкою торговать. Нам от того чистый убыток. Так цены сбавили, хучь плачь.Турка не зря отвалил Петру тысячу на «христолюбивое воинство».– А вы бы фабрик понастроили больше, – посмеивался государь.– Строим. Почитай, всюду, где силён мелкий промысел, строим.– И каково?– Худо. У нас и работные, и всякая пошлина. Мы, преславный, по ихней цене никак товар спущать не можем.– Зато и товарец похуже у вас.Турка так и вцепился в последние слова:– Истину говоришь, хуже. Ей-Богу, хуже! Потому нету мастеров настоящих. Бегают работные с фабрики на фабрику, когда токмо вздумают. Его обучишь, ан глядь, уж и нету его, убёг к другим компанейщикам…– Ты про что разговор повёл? – оборвал его разглагольствования Пётр.– Про то, чтобы…– Крестьянишек к фабрикам прикрепить?– Истина глаголет твоими устами, ваше царское величество.Пётр записал что-то в постоянно находившуюся при нём замусоленную тетрадку и положил руку на колено хозяина:– Добро! Я купчинам, сам знаешь, друг. Чего-нибудь сотворим. Только не торопитесь.Сунув ногу под лавку, царь выгреб оттуда Ваську.– Так, сказываешь, ученик?– Ученик.– А чего страшишься меня?– Тебя как не страшиться? Ты – царь.– А чей же сам будешь?Турка поспешил рассказать всё, что знал об ученике.– Во-он что, – деловито протянул Пётр. – Да из него и впрямь будет толк.И, подумав, приказал Ваське идти за ним.Вдоволь нашагавшись по городу, царь зашёл к Шафирову.– Вот тебе чадушко для обучения, – представил он Ваську,– Чему обучать, государь?– Манирам галантным! Дурак. Не ты ли с Апраксиным и Евреиновым задумал фабрики строить?– С твоего соизволения, государь– Ну, так и бери его. Через него, как в зеркале, всё будешь видеть, что на фабрике деется. Клад, а не паренёк.В тот же день Васька был зачислен челядинцем к Петру Павловичу.В Преображенском государя дожидался только что приехавший из Константинополя подьячий Дешин. Едва взглянув на гостя, Пётр понял, что его ждут недобрые вести.– Каково Толстой поживает?– Денно и нощно трудится, – поклонился подьячий. – Токмо как ни заботится о деле своём, а турки всё своё гнут. По всему видать, надумали они рушить мир с нами.– Ру-шить?Заглохшее было недоверие к бывшему споручнику царевны Софьи, Петру Андреевичу Толстому, вновь пробудилось.– А Пётр Андреевич всеми помыслами служит тебе, ваше царское величество, – перекрестился Дешин. – Тому Бог свидетель.– К примеру?– К примеру, – смело и как бы с гордостью тряхнул головой Дешин, – к прикладу, возьмём хоть Ахмета Третьего. Быть бы нашим кораблям заперту в Азовском море, коли б не Толстой.Сидевшая у окна, ещё слабая после болезни, Екатерина фыркнула.– Что же, море-то сундук, что в нём запереть что-нибудь можно?– Можно, матушка, можно.– Ведомо тебе, государь, – продолжал подьячий, – получше моего, что турки завсегда почитали Чёрное море словно бы внутренним своим домом.– Ну?– И задумал султан к дому своему, к Чёрному, значит, морю, как бы сенцы пристроить из моря Азовского.Поощряемый нарастающим любопытством царя, Дешин принялся восхвалять ум и находчивость Толстого. По его словам выходило, что Пётр Андреевич «обворожил» всех ближних Ахмета, а те, в свою очередь, подзадорили духовенство добиваться у султана отмены «неугодного Аллаху» решения – засыпать Керченский пролив и тем запереть Азовское море.Пётр подозрительно прищурился:– И духовенство вступилось за неверного гяура?– Деньги, ваше царское величество, за кого хошь заставят вступиться. А к тому же посол при всех вельможах обетование дал, что примет закон Магомета, ежели Ахмет залива не тронет.Государь молча вышел из терема и вернулся с золотым, в бриллиантах, медальоном.– Тут моё изображение – пантрет по-иноземному. Отдай Петру Андреевичу. И скажи ему: за Богом молитва, а за царём служба не пропадают.Подали обед. Пётр и Екатерина наперебой ухаживали за Дешиным. Подьячий много пил, добросовестно ел, но разума за хмелем не терял и лишнего не болтал. Это не понравилось государю. «Лукав, – морщился он. – Всё у него во рту, как у купчин за прилавком. Что прикажешь, то и вытолкнет языком. И всё больше отменное. Дурного будто и нет ничего».Сидевший рядом с Екатериной Шафиров зорко следил за каждым движением царя.– Так-то так, – вставил наконец и он своё слово. – Спору нет, умён Толстой. Только… Только ведомо нам, что червонцы, кои ему дадены для мзды вельможам турецким, по сей день в его мошне лежат.Дешин не растерялся. Спокойно допив кубок, он вынул из кармана бумагу, перо и чернила – принялся за исчисления.– Вот вам мшел, Пётр Павлович, – сказал он и, сняв окуляры, бережно протёр их кончиком скатерти. – Весь тут в цифири мшел-то. А к нему, будь ласков, погляди, сколь ещё Пётр Андреевич собственного злата прикинул.Перекрестившись и тяжело вздохнув, Дешин низко опустил большую, в пепельных завитках, голову.– А что Тимофей подьячий отписывал, – продолжал он после недолгого молчания, – то всё облыжно. Злой был человек упокойничек. Язык турский познал и намерился было, конечно, басурманом стать. А как посол увидел, что Тимофей норовит от веры нашей и от тебя, государь, отложиться бесчестно, так немедля про сие духовнику своему обсказал.– От кого ж узнал Толстой про окаянство Тимофея? – лукаво ухмыляясь, спросил Шафиров.– Всё через деньги… От них узнал, да… И, помолясь Богу, духовник позвал к себе тайно подьячего. «Правду ли про тебя говорят?» На что тот ответствовал ничтоже сумняшеся: «А хоть бы и так?» Пётр Андреевич, в суседней горнице сидевший и всё сие слышавший, открыл дверь и вельми гневный, с кинжалом пошёл на иуду. Но духовник для тихости крестом и Евангелием остановил посла. И почал увещевать Тимофея. До той поры увещевал, покуда дал Тимофей согласие приобщиться Святых Тайн…– И приобщился? – спросила Екатерина.– Приобщился и в тот же час, понеже заместо вина в чаше зелье было, помре.– Ай, и ловко! – воскликнул Пётр, наливая два кубка. – Выпьем, Дешин, за упокой Тимофея!Что-то ледяное и жестокое почудилось подьячему в словах государя. Но делать было нечего. Царь держал кубок у самого его рта. Запрокинув голову, Дешин опорожнил кубок до самого дна.– Доброе ли вино? – расхохотался Пётр.Подьячий хотел ответить, но точно когти чьи-то вонзились в его сердце и потянули вверх к самому горлу. Его забил кашель. Бурно качаясь, уплыл куда-то ставший вдруг тесным, как гроб, и почерневший терем.– Душ… возд…К лицу подьячего склонился Пётр:– Сгинь, вор, как по вашим проискам разбойным мой верный Тимофей сгинул!На мгновение рассудок подьячего просветлел.– Перед Богом клян… верой и правд… служил…Царь сам перенёс Дешина на кровать.– Будешь жив… То не смерть, а испытание тебе. Жив будешь, секретарь. Ныне и подьячих-то нет! Секретари ныне у нас. Жалую тебя секретарём, понеже верю и тебе и Толстому.Вечером государь передал Дешину для Толстого дарственную на имение под Тулой. Глава 7ВЫЛАЗЬ, ПРИЕХАЛИ Подлечившись, Купель ушёл из Москвы. В ближних лесах он узнал от товарищей, что Памфильев с ватагой орудует где-то невдалеке от Казани.Путь был опасный. Силы то и дело покидали станичника. Перед самой Казанью он свалился при дороге и уже больше не мог подняться. Ночь была тёмная, где-то далеко поблёскивали молнии. В стороне послышался чей-то свист. Купель припал ухом к траве: «Так и есть! Наши!» – и, с трудом приподнявшись, слабым, срывающимся голосом что-то выкрикнул.Над самым лицом его вспыхнул вдруг огонёк.– Кто?– А ты кака така птица, что могишь меня спрашивать?– Бачите! – расхохотался стоявший над Купелем верзила. – Бачите, с каким гонором чоловик! Неначе сам губернатор… Яценко я, вот кто.– А-а, слышал… Выходит, домой меня занесло. И я не кто-нибудь, а Купель.– Брешешь! – отскочил Яценко. – Купель давно в царстве небесном.– Дай токмо малость поотдышаться, я тебе покажу царство небесное! Веди к атаману!Один из дозорных станичников взвалил больного на плечи и понёс.У костра в глухой, почти непрохожей чаще Памфильев отдавал последние распоряжения споручникам:– Ежели губернаторский поезд проскочит третью рогатку – пускай его едет. А ты, Кисет, у оврага жди. Как знак подам, с затылка налетай. На кон…Фома на полуслове оборвал свою речь и схватился за пистоль.– Велик ли утёс? – крикнул он в темноту условный окрик.– До небес, – ответил вынырнувший из-за деревьев станичник и спустил наземь Купеля.Ватажники ахнули:– С нами крёстная сила! Оборотень! Свят, свят, Господь Саваоф!..– То я в царстве небесном, а то нечистая сила… Никакой я не оборотень! – через силу улыбнулся Купель.Фома и Кисет бережно перенесли его в берлогу.– Отдохни малость, – предложил атаман, взбивая слежавшуюся солому. – Да вольготней раскинься. Я нынче ложиться не буду.Давно уже Купель не испытывал такого блаженства! Он чувствовал себя счастливейшим человеком на земле. Все пережитое покрылось густым туманом, начинало казаться каким-то нелепым сном. В логове было уютно и тихо, как в зыбке. В ласковой дрёме смежались глаза. Над головой чуть шевелились вершины берёз.Казанский губернатор Пётр Матвеевич Апраксин был очень разгневан. Совсем распустились людишки! Ну какая тут работа особенная:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121