Императрица Елизавета Петровна начала свое правление в возрасте неполных тридцати двух лет, следовательно, была уже женщиной со сформировавшимся характером, взглядами и привычками. Встречающееся в литературе мнение о ее совершенной неподготовленности к государственному управлению не соответствует действительности. Екатерина I привлекала свою дочь к делам, что не могло пройти бесследно для Елизаветы. Кроме того, цесаревна имела собственную Вотчинную канцелярию и весьма разумно вела хозяйство в своих великокняжеских имениях. Все это давало возможность будущей императрице приобрести определенный опыт для предстоящей государственной деятельности.
Елизавета Петровна обладала многими данными для успешного правления. По словам Б.X. Миниха, она «была одарена от природы самыми высокими качествами, как внешними, так и душевными… У нее был живой, проницательный, веселый и вкрадчивый ум и большие способности». В апреле 1743 года английский дипломат К. Вейч отмечал, что «ни одна принцесса в Европе не входила на троны, обещая быть более великим человеком, и провидение ее достаточно одарило всеми качествами и всеми талантами, нужными для того, чтобы быть любимой и уважаемой своими подданными и другими нациями». Некоторые современники утверждали даже, что «она была образцовая монархиня, в которой соединены были все свойства великой государыни и правительницы, хвалы достойной».
Однако имеется немало свидетельств о том, что прекрасные качества Елизаветы Петровны не находили себе нужного применения. Тот же Миних заявлял, что «императрица не управляла ничем, и формою государственного управления при ней был произвол ее фаворитов». Вейч перечеркивал свой отзыв о Елизавете заключительной фразой: «но ее любовь к удовольствиям портит все". Другой иностранный дипломат утверждал, что «умственная леность… препятствует ей исполнять многие из обязанностей, неразлучных с ее высоким саном. Из великого искусства управлять народом она усвоила себе только два качества: умение держать себя с достоинством и скрытность".
Многие современники сходились во мнении о душевных качествах Елизаветы Петровны. По словам А.Т. Болотова «она была государыня кроткая, милостивая и человеколюбивая и всех подданных своих как мать любила». И. Позье писал, что «Елисавета Петровна была от природы добра и необыкновенно приветлива в обращении со всеми, кто имел счастье приблизиться к ней». Иоганна Елизавета Ангальт-Цербстская (мать Екатерины II) утверждала, что «у императрицы Елисаветы сердце доброе, великодушное, человеколюбивое. Доброта и скромное веселонравие составляют сущность ее нрава".
Но более проницательные люди глубже поняли особенности характера Елизаветы. Леди Рондо писала в 1735 году: «Приветливость и кротость ее манер невольно внушают любовь и уважение. На людях она непринужденно весела и несколько легкомысленна, поэтому кажется, что она вся такова. В частной беседе я слышала от нее столь разумные и основательные суждения, что убеждена: иное ее поведение — притворство». Емкую характеристику Елизаветы дал французский дипломат Ж.-Л. Фавье: «Сквозь всю ее доброту и гуманность… в ней нередко просвечивают гордость, высокомерие, иногда даже жестокость, но более всего — подозрительность… Императрица Елизавета вполне владеет искусством притворяться. Тайные изгибы ее сердца часто остаются недоступными даже для самых старых и опытных придворных…» Натура императрицы действительно была сложна и противоречива, и Рондо также полагала, что «никто не может читать в ее сердце».
Многие современники, в особенности иностранные дипломаты, писали о лени, беспечности и легкомыслии Елизаветы Петровны, которая среди развлечений не находила времени даже для подписания бумаг. М.М. Щербатов впоследствии также отмечал, что «не токмо внутренние дела государственные… но даже и внешние государственные дела, яко трактаты», месяцами оставались без движения «за леностью" императрицы. О „врожденной лени“ Елизаветы писала и Екатерина II. Она же сообщила в своих записках интересны факт к вопросу о медлительности императрицы в решении дел: у Елизаветы „была привычка, когда она должна была подписать что-нибудь особенно важное, класть такую бумагу, прежде чем подписать, под изображение плащаницы, которую она особенно почитала; оставивши ее там некоторое время, она подписывала или не подписывала ее, смотря по тому, что ей скажет сердце“.
Основным качеством Елизаветы Петровны как человека и как политика была осторожность. За всю свою жизнь дочь Петра I не сделала ни одного поспешного и опрометчивого шага. Императрица принимала решения только после тщательного обдумывания разноречивых мнений своих советников. С.М. Соловьев прав в своем предположении, что именно это обстоятельство навлекло на Елизавету Петровну не всегда справедливые упреки в лени и беспечности. Великий русский историк отмечал, что, «выслушивая одно мнение, она принимала его и по живости характера не могла удержаться от выражения своего одобрения; не торопясь решать дело по первому впечатлению, она выслушивала другое мнение и останавливалась на новой стороне дела; приведенная в затруднение, сравнивая и соображая, она, естественно, медлила и тем приводила в раздражение людей, желавших, чтоб их мысль была приведена как можно скорее в исполнение. Они кричали, что императрица не занимается государственными делами, отдает все свое время удовольствиям". Елизавета Петровна действительно не отличалась аскетизмом, однако причина ее медлительности в решении дел заключалась не только в этом. О себе императрица говорила: «Я долго думаю, но если раз на что-нибудь решилась, то не оставлю дела; не доведши его до конца".
Елизавета умела объективно и трезво оценивать окружающих и выбирала себе по-настоящему умных и компетентных советников. Неизбежное соперничество между ними в стремлении подчинить императрицу своему влиянию нисколько ее не смущало. По словам С.М. Соловьева, «главным достоинством Елисаветы… было беспристрастное и спокойное отношение к людям, она знала все их столкновения, вражды, интриги и не обращала на них никакого внимания, лишь бы это не вредило интересам службы; она одинаково охраняла людей, полезных для службы, твердо держала равновесие между ними, не давала им губить друг друга".
Елизавета Петровна никогда не делала исключений ни для одного из своих приближенных и не ставила никого из них выше всех остальных. Фавье подчеркивал, что «она ни под каким видом не позволяет управлять собой одному какому-либо лицу, министру или фавориту, но всегда показывает, что делит между ними свои милости и свое мнимое доверие». Елизавета была чрезвычайно щепетильной в отношении своих прав и значения как самодержавного монарха. Французский дипломат отмечал, что российская императрица, «в высшей степени ревнивая к своему величию и верховной власти… легко пугается всего, что может ей угрожать уменьшением или разделом этой власти. Она не раз выказывала по этому случаю чрезмерную щекотливость".
Привычка Елизаветы Петровны класть документы перед их подписанием под плащаницу была одним из проявлений религиозности императрицы. Мемуаристы утверждали, что «она была набожна без лицемерства и уважала много публичное богослужение», «ее православие было искренно, и наружные проявления ее верований были по обычаю и по сердцу ее подданных». Императрица строго соблюдала посты, исполняла церковные обряды, совершала длительные путешествия на богомолье и особенно заботилась о строительстве новых церквей и монастырей. Вместе с тем французский дипломат не без иронии замечал, что религиозные чувства Елизаветы «нисколько не препятствуют наслаждаться жизнью. Эти подвиги, напротив, как бы служат противодействием греху и содействуют тому, чтобы поддерживать душу в равновесии между добром и злом. Таково учение монахов и попов, и императрица Елисавета с ним сообразуется». В.О. Ключевский писал, что «от вечерни она шла на бал, а с бала поспевала к заутрене». Выписанные ко двору малороссийские певчие и итальянские певцы, «чтобы не нарушить цельности художественного впечатления… совместно пели и обедню, и оперу".
Елизавета с младенческих лет знала народную жизнь. Вступив на престол, она по-прежнему находила удовольствие в общении с людьми из простонародья. Это не было лишь прихотью и, по-видимому, являлось одним из выражений свойственного Елизавете глубокого и искреннего патриотизма, неразрывно связанного с осознанием ею миссии российского монарха. Два иностранных современника в разное время отметили, что Елизавета Петровна «ни к какой иностранной нации… не показывает пристрастия» и «исключительно, почти до фанатизма, любит один только свой народ, о котором имеет самое высокое мнение, находя его в связи со своим собственным величием".
Характер и взгляды императрицы в немалой степени повлияли на образ ее правления и определили многие черты государственной политики ее времени.

Семья и престолонаследие
Одной из первых серьезных акций Елизаветы Петровны явилось решение вопроса о наследнике российского престола. В германском герцогстве Голштейн жил ее племянник, сын цесаревны Анны Петровны Карл Петр Ульрих, оставшийся к тому времени сиротой. Императрица вызвала тринадцатилетнего мальчика в Россию, окружила его заботой и обещала быть ему второй матерью. Во время коронации Елизаветы Петровны 28 апреля 1742 года ее племянник именовался пока лишь «владетельным герцогом Голштинским", поскольку до назначения его наследником российского престола ему предстояло перейти в православие.
Седьмого ноября того же года состоялось крещение юноши, который получил имя Петра Федоровича и титул великого князя. Вероятно, Елизавета Петровна отнеслась к этому событию несравненно более трепетно, чем сам новокрещеный. По словам очевидца, «императрица была очень озабочена; показывала принцу, как и когда должно креститься, и управляла всем торжеством с величайшей набожностью. Она несколько раз целовала принца, проливала слезы — и с нею вместе все придворные кавалеры и дамы, присутствовавшие при торжестве". В тот же день был издан манифест о признании Петра Федоровича наследником российского престола.
Летом 1743 года в Петербурге стали распространяться слухи о том, что Елизавета собирается передать престол своему племяннику. Двадцать девятого июня императрица рассказала французскому посланнику д'Аллиону, что «она, гуляя накануне в своем саду, встретила гвардейского солдата, который подошел к ней со слезами на глазах и объявил, что разглашается, будто бы она своих верных подданных хочет оставить и уступить корону племяннику своему. Я, говорила Елисавета, никогда в таком удивлении не была и сказала солдату, что это совершенная ложь и позволяю ему каждого, который станет то же говорить, застрелить, хотя бы то и фельдмаршал был». То же самое она рассказала воспитателю Петра Федоровича О.Ф. Брюммеру, который заявил, что подобные разглашения имеют одну цель — возбудить несогласие между нею и великим князем; из этого видно, как нужно приставить к молодому принцу таких людей, на которых она могла бы совершенно положиться". С этого времени Елизавета Петровна действительно взяла за правило держать наследника под бдительным присмотром доверенных людей.
Решение династических вопросов императрица сочла нужным вскоре продолжить, поспешив женить юного племянника. После долгих дипломатических дискуссий в невесты Петру Федоровичу была выбрана ангальт-цербстская принцесса София Фредерика Августа, прибывшая в феврале 1744 года в Россию вместе со своей матерью княгиней Иоганной Елизаветой. Княгиня происходила из Голштейн-Готторпского дома и была родной сестрой принца Карла Августа, того самого жениха цесаревны Елизаветы, который скоропостижно скончался в 1727 году вскоре после помолвки. Добрая память о нем особенно располагала Елизавету Петровну в пользу невесты племянника и ее матери. Во время их первой встречи в Москве 9 февраля Иоганна Елизавета поцеловала руку императрицы и сказала: «Повергаю к стопам вашего величества чувство глубочайшей признательности за благодеяния, оказанные моему дому". Елизавета Петровна ответила: „Я сделала малость в сравнении с тем, что бы хотела сделать для моей семьи; моя кровь мне не дороже вашей“. Между императрицей и княгиней завязался оживленный разговор, который Елизавета Петровна вдруг прервала и вышла в соседнюю комнату. Потом княгине объяснили, что императрица была поражена необыкновенным сходством ее с покойным братом; она не смогла удержаться от слез и поспешила удалиться, чтобы их скрыть.
Невеста Петра Федоровича, в то время пятнадцатилетняя девочка, сохранила яркие воспоминания о первой встрече с Елизаветой Петровной. Впоследствии она писала в своих мемуарах: «Когда мы прошли через все покои, нас ввели в приемную императрицы; она пошла к нам навстречу с порога своей парадной опочивальни. Поистине нельзя было тогда видеть ее в первый раз и не поразиться ея красотой и величественной осанкой. Это была женщина высокого роста, хотя очень полная, но ничуть от этого не терявшая и не испытывавшая ни малейшего стеснения во всех своих движениях; голова была также очень красива; на императрице в этот день были огромные фижмы, какие она любила носить, когда одевалась, что бывало с ней, впрочем, лишь в том случае, если она появлялась публично. Ее платье было из серебряного глазета с золотым галуном; на голове у нее было черное перо, воткнутое сбоку и стоявшее прямо, а прическа — из своих волос со множеством брильянтов». В тот же день Елизавета Петровна возложила на своих будущих родственниц знаки ордена Святой Екатерины.
Вскоре отношение императрицы к принцессе Иоганне Елизавете изменилось, поскольку та ввязалась в придворные политические интриги в пользу Пруссии и Франции. В мае 1744 года Лесток даже сказал ей:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103