21 марта 1762 года этот акт, оформленный в виде доклада Сената, был утвержден подписью императора. Духовенство пыталось напоследок получить оброк со своих крепостных, поэтому Петр III 4 апреля передал Сенату повеление о запрещении архиерейским домам и монастырям собирать деньги с принадлежавших им ранее крестьян. Основной целью секуляризационной реформы являлась передача государству доходов духовных феодалов, но ее значение этим не исчерпывалось. Тысячи монастырских крестьян были переведены на положение государственных, то есть неподвластных конкретным собственникам и лично свободных.
При рассмотрении законодательства Петра III бросается в глаза, что вышеназванные указы при всем их обилии и многообразии были приняты в течение первых трех месяцев его полугодичного царствования. Оно четко делится пополам с рубежом в начале апреля 1762 года. С этого времени и до середины мая Петр III принимал лишь акты частного характера, в большинстве малозначительные. Это можно объяснить тем, что император переключился на внешнеполитические дела, но допустима иная интерпретация. Вероятно, к середине своего правления внук Петра Великого несколько растратил реформаторский пыл и ощутил тяжесть самодержавной власти. Доказательством может служить создание особого государственного органа наподобие Конференции при высочайшем дворе, которая в свое время являлась верной опорой Елизавете Петровне. Восемнадцатого мая Петр III подписал указ о создании Совета при дворе, призванного заменить императора на время его поездки в Пруссию, а затем на войну с Данией. Но он еще никуда не успел уехать, как новое учреждение начало прибирать власть в свои руки.
В состав Совета вошли генерал-фельдмаршалы Г.Л. Голштейн-Готторпский и П.А. Ф. Голштейн-Бек, канцлер М.И. Воронцов, президент Военной коллегии Н.Ю. Трубецкой, возвращенный из ссылки генерал-фельдмаршал Б.X. Миних, генерал-фельдцейхмейстер А.Н. Вильбуа, генерал-поручики А.П. Мельгунов и М.Н. Волконский, а также Д.В. Волков, который, оставаясь в должности тайного секретаря, был 9 марта произведен в действительные статские советники и назначен членом Коллегии иностранных дел. Первоприсутствующими членами Совета считались голштейнские принцы, но его фактическим руководителем стал Волков.
Немецкий ученый А.Ф. Бюшинг, живший тогда в Петербурге, отмечал, что в Совете этот деятель «управлял умами всех членов и делал, что хотел". Миних, знавший учреждение изнутри, также утверждал, что тайный секретарь «стоял выше всех членов Комиссии (Совета. — В.Н .), так что решения Волкова составляли правительство при императоре Петре III». Практически все протоколы, указы и другие документы Совета написаны или отредактированы Волковым.
Новое учреждение получило чрезвычайно высокие полномочия. Петр III установил: «Исходящие из сего места указы будем Мы подписывать Нашею рукою, но о делах меньшей важности будут и они (члены Совета. — В.Н.) одни подписывать от Нашего имени во все места, по чему исполнять, как по Нашим собственным указам". Но отличить акты «меньшей важности» от более значительных не всегда просто, поэтому данную формулировку можно считать средством обмана (или самообмана) императора, который, по-видимому, был рад переложить на советников часть груза своей власти. В прежние времена правом подписи под указами от имени монархов официально располагали Верховный тайный совет и Кабинет министров, действовавшие при таких правителях, которые не слишком переоценивали свои способности и значение. Елизавета Петровна, чрезвычайно щепетильная в вопросах власти, официально разрешила членам Конференции подписывать только императорские акты распорядительного характера — рескрипты. В отличие от своей тетушки, Петр III фактически отказался от претензий на величие самодержца. Объективно это решение было правильным, поскольку в сложившейся к тому времени крайне неблагоприятной для режима Петра III обстановке коллегиальный орган власти мог попытаться скорректировать государственную политику и предотвратить переворот. В то же время нельзя говорить о полной самоустраненности императора от дел, поскольку его участие в работе Совета прослеживается документально.
В протоколе первого заседания нового органа отмечено: «Слушана кроткая идея его императорского величества о ближайшем способе [получения] потребных на войну денег». Речь шла о первом в истории России выпуске бумажных ассигнаций. Это решение с такой легкостью могло быть принято только Петром III, который редко задумывался о последствиях предпринимаемых им шагов. Несколькими годами ранее инициатор создания первых российских банков П.И. Шувалов отвергал возможность введения «банковых билетов» из опасений, что «бумажки вместо денег народу не только дики покажутся, но и совсем кредит повредится».
Совет постановил учредить новый Государственный банк с капиталом пять миллионов рублей бумажными деньгами, отпечатав «банковые билеты» достоинством от десяти до тысячи рублей, которые бы «в самом деле за наличную монету ходили». Выпуск медных денег решено было прекратить. Указ о создании банка был подписан Петром III 24 мая 1762 года.
В протоколе Совета от 1 июня 1762 года зафиксировано распоряжение присутствующего на заседании Петра III о том, чтобы Сенат не публиковал указы без предварительного утверждения их Советом. Волков составил следующий акт: «Всевысочайше повелеваем, чтоб отныне Сенат отнюдь не издавал в публику таких указов, кои в некоторой закон или хотя в подтверждение прежних служат, не представя наперед Нам и не получа на то апробации». В черновике этого документа он сначала написал: «не представя наперед собранию», как и было приказано императором, но потом, видимо, решил смягчить наносимый амбициям сенаторов удар. Этот указ, лишающий Сенат законодательных полномочий, никак нельзя отнести к разряду актов «меньшей важности», однако он был оформлен за подписями членов Совета. А 15 июня они от имени монарха подписали манифест, в котором объявлялось о незыблемости крепостного права и наказании тех, кто распространяет слухи о намерении императора освободить крестьян. Нет подписи Петра III и на распоряжении Совета от 6 июня о командировании кирасирского полка с артиллерией «для усмирения возмутившихся помещичьих крестьян». Непонятно, почему эти документы оформлены таким образом. Вряд ли они противоречили взглядам Петра III, который, по данным В.И. Буганова, «успел за шесть месяцев царствования раздать в крепостные более 13 тысяч человек».
Часть своих указов и распоряжений Петр III проводил помимо Совета, и тогда их опять же составлял Волков. Так был оформлен ряд важных назначений 9 июня, когда А.М. Голицын стал вице-канцлером, А.Б. Бутурлин — московским генерал-губернатором, Н.Ю. Трубецкой, А.И. Шувалов и К.Г. Разумовский — полковниками гвардейских полков (соответственно Преображенского, Семеновского и Измайловского). Еще одно принятое в этот день кадровое решение имело необычный характер. Б.X. Миних захотел, оставаясь членом Совета и живя в Петербурге, получить еще два назначения: главного директора Ладожского канала и сибирского губернатора. Свою просьбу он аргументировал тем, что сам строил канал и знает его лучше других, а за время двадцатилетней ссылки в Сибири успел ее основательно изучить и составить план улучшения дорог, развития земледелия и ремесел и т. д. Петр III не только удовлетворил оба эти желания, но вдобавок поручил ему заведование Кронштадтским каналом. При этом император распорядился директора Ладожского и Кронштадтского каналов А.П. Ганнибала «для его старости от службы уволить". Решение имело поистине уникальный характер: шестидесятипятилетний Ганнибал „по старости“ был заменен семидесятидевятилетним Минихом. Двадцать шестого июня в Ораниенбауме Петр III подписал тринадцать своих последних указов — гораздо больше, чем в любой другой день с конца марта. Он спешил покончить с вопросами внутреннего управления, предполагая заняться другими делами.

Враг самому себе
Внешняя политика Петра III полностью зависела от взглядов и устремлений этого человека, который, по словам Екатерины II, «был неукротим в своих желаниях и страстях». Неистовая любовь Петра Федоровича к прусскому королю делала неизбежным изменение внешнеполитической ориентации России и предрешала ее выход из Семилетней войны. В январе 1762 года любимый генерал-адъютант императора А.В. Гудович прибыл к Фридриху II с предложением о возобновлении «полезного обоим дворам согласия», на которое тот откликнулся с восторгом. Пруссия находилась в крайне тяжелом положении и была спасена от вероятного разгрома. Неудивительно, что Фридрих II в своих письмах Петру III называет его «величайшим из государей света», «достойнейшим из государей и лучшим другом во вселенной», «милостивым божеством, человеком, посланным Небом». В ответ российский император писал: «Ваше величество, конечно, смеетесь надо мной, когда вы хвалите так мое царствование, дивитесь ничтожностям, тогда как я должен удивляться деяниям вашего величества; добродетели и качества ваши — необыкновенны, я ежедневно вижу в вас одного из величайших героев в свете».
Двенадцатого февраля канцлер Воронцов вручил представителям стран-союзниц — послам Австрии и Франции, посланнику Швеции и резиденту Саксонии — декларацию о намерении России заключить сепаратный мир с Пруссией, что являлось формальным выражением разрыва союзнических отношений на период войны. В этом документе содержался также призыв к заключению всеобщего мира и добровольному отказу «союзных дворов» от сделанных в ходе Семилетней войны территориальных приобретений. Через два дня состоялся большой ужин в честь императора в доме канцлера, где присутствовали все аккредитованные в Петербурге иностранные дипломаты. Австрийский посол Мерси-Аржанто сообщил на другой день в Вену, что «государь очень много пил… сильно разгорячился и стал громко высказываться о нашем враге, причем выражал свое уважение, преданность и удивление к нему». Во время какой-то азартной карточной игры, начатой после торжественного застолья императором и другими гостями, «государь разгорячался от беспрерывной болтовни, от курения и пития все более и более до того, что он начал насмехаться над бароном де Бретейлем (полномочным послом Франции. — В.Н.) самым неприятным и, конечно, неприличным образом. Но так как речи русского государя были такого свойства, что смысла частию вовсе нельзя было понять, частию же он дополнял все гримасами, произведенными опьянением, то французский министр счел за лучшее показывать вид, будто он их вовсе не слышит». Но когда после очередной реплики Петра III Бретейль вынужден был сказать самым деликатным образом, что надеется на приверженность России прежней политической системе, «государь был так смущен этими словами, что как бы отрезвился на минуту, а потом ответил, гневно глядя на него, самым суровым тоном: „Я желаю мира, как я вам о том объявил, и если вы не согласитесь на него, то позаботьтесь о том, как выпутаться из дел; я объяснился, я солдат и не ветрен“. Франция и Австрия должны были убедиться, что у них больше нет союзника.
Радостным событием для Петра III стало прибытие в Петербург прусского посла Г.Л. Гольтца, который привез ему от Фридриха II орден Черного Орла. На первой аудиенции 24 февраля Гольтц был осыпан уверениями в дружбе и бесконечном уважении к прусскому королю, ясные доказательства которых император, по его словам, надеялся вскоре представить. Во время личных бесед Петр удивлял Гольтца своим знанием прусской армии: в каждом полку он мог назвать по именам несколько поколений старших офицеров. Вечером во время карточной игры он показал послу свой перстень с портретом Фридриха II. Все это оптимистично настраивало Гольтца в отношении предстоящего заключения мира между двумя державами.
Прусский посол имел предписание короля соглашаться на любые условия, вплоть до аннексии Россией Восточной Пруссии. Но никакие жертвы не понадобились: по договору «о Вечном мире» от 24 апреля Петр III вернул Фридриху II все завоеванные русскими войсками территории без какой-либо компенсации. Особенно поражает тот факт, что столь важный международный документ не обсуждался в Коллегии иностранных дел. Более того, он был целиком составлен Гольтцем, который прислал свой текст 21 апреля в Коллегию со следующей запиской: «Имею честь препроводить к его сиятельству г-ну канцлеру Воронцову проект мирного трактата, который я имел счастье вчера поутру читать его императорскому величеству и который удостоился его одобрения во всех частях». Канцлер поехал к императору и уговорил его исключить из текста договора только одно условие, явно несовместимое с достоинством России. Речь шла об обязательстве Петра III «стараться весьма о благополучии и выгодах» прусских земель до окончания их временной оккупации русскими войсками.
Невыгодный мир с Пруссией был воспринят в Петербурге с возмущением. Его условия не одобрялись даже такими верными сторонниками императора, как Волков и Мельгунов, но противостоять воле Петра III было бесполезно. Мерси-Аржанто справедливо отмечал, что «пылкое своенравие русского императора не допускает никаких разумных советов, особенно же в политических делах (в вопросах внешней политики, — В.И.). Только в делах внутреннего правления он принимает их несколько благосклоннее».
Однако в позиции Петра III нет ничего противоестественного. До вступления на престол он активно протестовал против участия России в Семилетней войне и открыто выражал несогласие с курсом елизаветинской внешней политики. Ориентация на Пруссию не без оснований представлялась ему выгодной не только для голштейнских, но и для российских интересов (именно такой курс обеспечил впоследствии внешнеполитические успехи Екатерины II). Планируя союз с Пруссией, было бы глупо аннексировать ее земли или требовать с нее контрибуций.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103