— Жюстина.— Оставь ее в покое. — Рука пуэрториканца опустилась. — Вот, получай.Его движение было очень быстрым и ловким. Он научился этому на улице, где есть только одно правило: выжить любой ценой. Такие люди иногда опаснее профессионалов — в силу их непредсказуемости. Восьмидюймовое лезвие могло за какую-то долю секунды вспороть Николасу живот.Он блокировал удар левой рукой, а правой ударил пуэрториканца в бок. Не было слышно ничего, кроме музыки; их яростные движения сливались с движениями танцующих в едином мощном потоке.У пуэрториканца отвисла челюсть, и его голова откинулась назад, прямо как на картине Мунка “Крик”. Он попытался выпрямиться, но Николас ткнул его носком ботинка в подъем правой ноги. Пуэрториканец закачался на глазах изумленных соседей и, падая, задел кого-то вытянутой рукой.Все это выглядело довольно комично, но Николасу было не до смеха. И вот мы здесь Волшебный миг Среди нитей, из которых ткутся мечты... Жюстина посмотрела на человека, распростертого на полу; рядом с ним лежал нож.— Жюстина...— Как ты меня нашел? Что тебе надо?— Жюстина.— Я больше не могу. Прошу тебя, прошу. Неужели ты не понимаешь, я... И вот ты Несешься, как демон От станции к станции... — ... оплакивала тебя.— Жюстина, я пришел сюда...— Мне теперь все равно.— ... чтобы сказать, что я люблю тебя.Слезы катились из ее глаз. Воздух был насыщен музыкой: натужные голоса, вкрадчивый завораживающий ритм.— Прошу тебя. — Слышит ли она его? — Я люблю тебя. — Жюстина вдруг прижалась к Николасу. — Жюстина, я... Это не побочное действие кокаина Должно быть, это любовь Слишком поздно благодарить Слишком поздно снова опаздывать Слишком поздно ненавидеть Слишком поздно... Слишком поздно... * * * — Я плакал на песке перед твоим домом; такого со мной еще не бывало.И Николас подумал, лежа на диване рядом с Жюстиной: “Ты не прав, Кроукер. Я тоже способен чувствовать”.— Ты не должен этого стыдиться.— Я и не стыжусь.— Я счастлива. — Жюстина погладила его тонкими пальцами. — Оттого, что хоть чем-то тебе помогла. — Чулки на ее ногах шуршали как крылышки цикад. — Как ты помог мне.— Это новое для меня чувство. — Жюстина видела, как глаза Николаса обращаются куда-то внутрь.— Я обошелся с тобой очень жестоко. Но это... это была самозащита, своего рода инстинкт самосохранения. Я вдруг понял, как близко ты подошла к моей душе, и это напомнило мне...Ее длинные волосы коснулись его плеча.— О чем...— О море; это было много лет назад, в Японии. О пароме в густом тумане. — Николас замолчал, но его губы оставались полуоткрытыми, как это иногда бывает у спящего. — О девушке, которую я когда-то любил. Вся беда в том, что я думал, будто люблю ее до сих пор.— Где она теперь?— Не знаю. — Жюстина чувствовала, как поднимаются и опускаются его грудь и живот, мерно, будто прилив и отлив. — Она сказала мне, что любит меня. И она меня убедила — о, она умела лгать как никто другой.Жюстина улыбнулась в темноте.— Если бы ты был женщиной, ты бы сразу почувствовал ложь.— Иногда я думаю, что секс — это для животных. Некоторое время тишина нарушалась только далекими звуками улицы. Жюстину поразили не столько его слова, сколько горечь в его голосе; она поймала себя на непреодолимом желании угадать, что же произошло между ним и той девушкой.— Я ревную, — сказала Жюстина и подумала, что страшно рискует. — Я завидую ей, потому что ты столько ей отдал. — Он тихо лежал рядом с ней. — И это навсегда, Ник? — Он снова ощутил прикосновение ее волос. — Кого ты хочешь этим наказать?— С ней... я почувствовал... — Голос Николаса звучал напряженно. С чем он боролся?— Что?— Ничего. Просто это было сильное чувство.— Это так ужасно?— А потом она бросила меня. Она ушла с... — И Николас, задыхаясь от стыда, рассказал ей то, о чем никогда никому не рассказывал.Жюстина прикоснулась к его уху теплыми губами.— Николас, раздень меня.Николас потянулся и с треском расстегнул замок. Ее груди бледно светились в свете камина, как гребни волн на утренней заре. Николас почувствовал, как накатывает приливная волна и покрывает все его тело.— Мне так недоставало тебя.Жюстина почувствовала, как прошлое отпускает его.— Да. Мне тоже. Без тебя я казалась себе такой старой и усталой. — Она стряхнула с себя блузку.— Жюстина, я люблю тебя.Блеск в ее глазах манил Николаса как маяк на родном берегу.— Повтори еще раз.— Жюстина, иногда слова не имеют никакого значения.— А что имеет значение? Николас обнял ее.— Я буду держать тебя, — прошептал он. — А ты держи меня. Пальцы Жюстины пробежали по его коже. * * * Фукасиги, мастер кэндзюцу , проснулся на рассвете. В этот ранний час все было окутано туманом; знакомые очертания проступали неясно, словно на картине пуантилиста.Его разбудили какие-то смутные мысли. Он сразу же подумал о Николасе.Значит, пришло время. Несмотря на всю свою мудрость, Фукасиги почувствовал, как страх касается его своими легкими щупальцами. Он часто думал об этой минуте долгими бессонными ночами. Теперь он понял — он обманывал себя, надеясь, что этот день может никогда не наступить.И вот он пришел, спустя столько времени. Впрочем, Фукасиги прекрасно знал, что время само по себе ничего не значит. Долгие годы, проведенные в Китае и Японии, казались ему теперь далеким сном. Он знал, каких необычных капризов можно ждать от человеческого сознания, и подумал: что же было больше сном, а что — действительностью? В каком-то смысле Америка никогда не сможет стать такой же реальностью, как те дни и ночи на азиатском побережье, с их ароматами и тайнами.Тогда Фукасиги казалось, что у него впереди много, бесконечно много времени, чтобы разгадывать новые, все более интригующие загадки. Радость, которую он при этом испытывал, ни с чем не могла сравниться.Разумеется, несколько раз у него были причины усомниться в правильности избранного пути. В конце концов это был рискованный путь, где на каждом шагу подстерегали опасности, подлинные и мнимые.Фукасиги сел на футон, слыша как трещат его кости. “Магия, — размышлял он. — Господи, сколько домыслов вокруг этого слова. Типично западный подход”. Он не удержался от смеха.Он снова подумал о Николасе. Фукасиги не завидовал ему, в его сердце не было места зависти. Может быть, когда-то давно... Фукасиги пожал плечами.“Кто знает?” — подумал он, чувствуя как его охватывает неожиданное волнение. * * * Теперь ему казалось, что он отчетливо видит илистое дно, над которым неустанно снуют бесцветные рыбы, пробираясь сквозь водоросли, камни и песок.В этой части пролива Симоносэки не было покоя уже семьсот лет. С тех самых пор, как император Антоку-тэнно исчез в его волнах вместе со всеми другими мужчинами, женщинами и детьми рода Тайра.Здесь часто видели странных крабов Хайкэ (еще одно имя рода Тайра), у которых на панцирях были человеческие лица. По преданию, в этих крабах жили коми — духи воинов, побежденных в давних сражениях.Считалось, будто они не могут обрести покой, и поэтому рыбаки божились, что туманными ненастными ночами над неспокойными водами вспыхивают странные огни. Хэйкэ поднимаются из глубин и утягивают опрометчиво вышедших в пролив на морское дно. Рыбаки отказывались в такую погоду выводить свои лодки, даже если вода кишела рыбой.“Но теперь, — думал Сайго, — здесь стало еще более неспокойно”. Потому что к безрадостным и беспокойным душам Хэйкэ в этих водах присоединилась его собственная мертвая душа.Сайго видел прекрасное лицо, неподвижно лежащее на дне, еще более прекрасное теперь, когда смерть придала его чертам абсолютное совершенство. Традиционная героиня: почтительная дочь, покорная жена; все ее тяжкие грехи отпущены в последнем жертвоприношении.“Это было правильно, — рассуждал Сайго. — Это было справедливо. Эта смерть была предопределена”. Что еще он мог сделать?Сайго почувствовал, что ему становится тяжело дышать, и жгучие слезы заливают его мертвые глаза; он машинально начал читать сутру Хання-синкё: “Форма есть пустота, и пустота есть форма...Чувства, имена, знания — это тоже пустота... Нет глаз, нет ушей, нет носа, нет языка, нет тела, нет разума”...В темноте кроется грех; в темноте кроется смерть. Грех убивает душу, а лишить жизни существо, у которого нет души, — значит проявить милосердие.Но, но, но — как может любовь уживаться с грехом? Этот вопрос терзал Сайго долгие годы и определял всю его жизнь. И он снова задавал себе этот неразрешимый вопрос, и бил себя кулаками по лицу, пытаясь уничтожить в себе остатки сомнений. Ему не удавалось отогнать от себя воспоминания о ней, как не удавалось уйти от себя самого, и эти навязчивые мысли привели его к наркотикам. Кроме того, Сайго казалось, что наркотики придают ему силу.Но, разумеется, главным виновником его несчастий был Николас Линнер. Если бы не он... если бы не он...Сайго бил себя по лицу, и яркие огни вспыхивали у него в глазах, под закрытыми веками. Но даже они не могли заслонить до боли знакомую картину. Тусклые блики рыбы, играющей а заливе; зловещее завывание ветра; пелена снега, исчезающая в мрачных волнах; низкое черное небо. Он один в раскачивающейся лодке. Стад ли ветер гудеть сильнее после того, как раздался тяжелый всплеск? Знали ли Хэйкэ, что к ним устремилась еще одна нераскаявшаяся грешная душа? Над заливом вспыхивали призрачные огни, точь в точь как говорилось в легендах, и Сайго без устали читал молитвы, все, которые знал, пока нос лодки не уперся, наконец, в деревянный причал Симоносэки. Сайго вышел на берег и стоял там дрожа от холода, мокрый от морской воды и пота.По сей день он отчетливо слышал угрюмое завывание, словно демоны призывали его завершить оставшиеся черные дела.Наконец, тяжело дыша после наркотика, весь мокрый от пота, он погрузился в тяжелый сон, полный видений и грохочущих отголосков прошлого. * * * Николасу снился край земли. Оттуда дугой поднимался мост из дерева и камня, очень похожий на токийский Нихонбаси. И когда Николас вступил на этот мост, он увидел, что по обе стороны нет ничего, кроме густого тумана. Он оглянулся назад и с удивлением — но без всякого страха — обнаружил, что туман окутал землю; он уже забыл, откуда шел, и не знал, куда, будто туман был не только вокруг, но и внутри него.Примерно на полпути Николасу послышались какие-то неясные звуки. Звуки становились все отчетливее, и он понял, что это рыдания женщины.Скоро Николас различил в тумане темный силуэт, который постепенно превратился в фигуру молодой женщины, высокой и гибкой, одетой в облегающее платье из белого шелка. Платье было насквозь мокрое, будто женщина только что выбралась из моря, через которое, как предполагал Николас, был переброшен этот мост.Она стояла, прислонившись спиной к мокрым перилам, и плакала, закрыв лицо руками. Ее рыдания были такими жалобными, что Николас не мог не приблизиться.Когда он был уже в нескольких шагах от нее, он разобрал слова:— О, ты пришел. Наконец. Наконец! Я уже потеряла всякую надежду!— Извините. — Голос Николаса вибрировал в его груди, как под сводами огромного собора. —Но, мне кажется, мы с вами не знакомы. Вы, должно быть, ошиблись?Он пытался лучше разглядеть лицо женщины, но ему не удалось это сделать — лицо было закрыто ее ладонями и веером длинных черных волос, усеянных крохотными ракушками.— Нет, я не ошиблась. Тебя я искала все эти годы.— Но почему вы так горько плачете? Какое несчастье вас постигло?— Ужасная, постыдная смерть. И пока я не буду отомщена, моя душа вынуждена скитаться.— Не знаю, чем могу помочь вам, сударыня. Но если бы вы разрешили мне взглянуть на ваше лицо...— Это ничего не даст вам, — сказала женщина так печально, что у Николаса замерло сердце.— Значит, я был прав. Мы не знакомы. Она промолчала, а он не знал, что и думать.— Откройте ваше лицо, прошу вас Иначе я при всем желании не смогу вам помочь.Медленно, словно нехотя, женщина опустила руки, и Николас содрогнулся.Там, где должны быть глаза, нос, губы, — там не было ничего, только гладкая кожа...— Господи, Николас, что с тобой?Он дышал так тяжело, будто только что пробежал марафон:пот блестел на его лице как иней.Николас увидел над собой озабоченное лицо Жюстины.— Что случилось?— Не знаю. Ты кричал во сне.— Что?— Не знаю, милый. Что-то неразборчивое, не по-английски. Что-то вроде, — Жюстина наморщила лоб, — “минамара но тат”.— Мшавари ни тацу?— Да, это.— Ты уверена?— Да, конечно. Ты повторил это несколько раз. А что это значит?— Ну, буквально это означает “заменять кого-то”.— Не понимаю.— В Японии издавна считалось, что можно отдать свою жизнь, чтобы спасти жизнь другого человека. Это может касаться не только человека — например, дерева.— Что же тебе снилось?— Не помню точно.— Николас! — Жюстина в очередной раз удивила его своей проницательностью. — Кто-то отдал за тебя свою жизнь? Я имею в виду — во сне.Николас посмотрел на Жюстину и коснулся ее щеки; но не ее гладкую кожу он гладил, и не ее голос звучал у него в ушах.В той комнате благородной смерти, где капельки крови как рубины падали на пол рядом с изысканным кимоно его матери, Итами сказала:— Мы оба должны уехать, Николас. Здесь ничего больше нас не держит. Мы оба здесь чужие.— Куда вы поедете? — спросил он глухо.— В Китай.Николас перевел взгляд на ее бледное лицо.— К коммунистам.Итами слегка покачала головой.— Нет. Там есть и другие люди — они были задолго до появления коммунистов. Такие, как твой дедушка Со Пэн.— И вы оставите Сайго? Ее глаза сверкнули.— Николас, ты никогда не задумывался, почему я родила только одного ребенка? Впрочем, с какой стати тебе было об этом думать. — Губы Итами сложились в леденящую улыбку. — Скажу тебе только, что я сама так решила, хотя Сацугаи этого не знал. Да, я лгала ему. Ты удивлен? — Она немного отклонилась назад, словно колосок под внезапным порывом ветра. — Я не хотела больше таких детей. — Темные глаза Итами превратились в узкие щелки. — Ты меня понимаешь? Думаю, что да. Она бросила взгляд на свой окровавленный катана .— Ты ненавидишь меня? Я бы этому не удивилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61