Звуки ее отражаются от заточенного лезвия и уходят прочь, в черноту, взвихренным полумесяцем темной энергии. Его затуманенный разум теперь проясняется.
Он идет к ней.
К краю черных вершин, которые корчатся, извиваются, напоминая сейчас не сверкающий обсидиан, а чешуйчатую шкуру. Кошмарная тварь крепко сжимает ее, черная, страшная… Чудовище хочет смерти. Его смерти. Но Ронина ничто уже не остановит, любовь пульсирует в нем, вливает в него силу, умноженную его страхом, и он снова и снова наносит удары, и его длинный клинок поет свою неистовую песнь рядом с ее белым телом. Два пятна отражения во мраке бездны. Песнь смерти.
Вершины крошатся, содрогается воздух, поток горячей и липкой слизи – и она падает ему на руки, а меч поет гимн разрушения…
Ронин, иди…
Черные бакланы устремляются к черным солнцам. Совсем рядом взрываются черные звезды…
…уходи, сейчас же. О, Ронин…
Влага у него на щеке. Клинок, живущий своей, независимой жизнью, взывает к отмщению. Горячий ветер становится ледяным, и холод сковывает пространство, когда три черных солнца сливаются воедино, сотрясаясь от взрыва, направленного внутрь…
Сейчас же, сейчас же…
И, совершив мощный прыжок, Ронин уносит ее прочь, в зеленый туман, в свет прозрачного моря, сияющего в глубине ее глаз, в густой воздух Ханеды.
Она прерывисто дышит в его могучих руках, когда его губы ищут ее губы. Он открывает глаза и накрывает ее обнаженное тело своим черным плащом. Она отворачивается и выдыхает:
– Быстрее. Он знает, и он идет. Забери меня отсюда.
Вложив меч в ножны, он бросился к окну, прижимая ее к себе. Ставни заперты на замок. Он схватил ее за руку и потащил прочь из комнаты. На полутемный балкон. Сверху доносятся чье-то отрывистое восклицание и приглушенный рокот. Низкий голос Никуму. Мимо закрытых дверей. Грохот башмаков. В дверь, из которой он вышел в первый раз. Шум погони уже приближается.
Через тускло освещенную комнату, к распахнутому окну. Глоток свежего ночного воздуха, как пьянящий эликсир. Вытолкнуть ее на раскидистые ветви криптомерии. Потом назад – в комнату.
В дверь, сверкая глазами, ворвался Никуму с обнаженным мечом.
– Где она?
– Возможно, вы начинаете понимать. – Второй голос снаружи, с балкона.
– Кто вас звал! – зарычал Никуму.
– Вы, конечно, – спокойный и ровный ответ.
Похоже, это еще больше разъярило Никуму, и он бросился на Ронина.
– Я убью вас за это! Она моя!
Рослый Никуму занес над Ронином длинный буджунский клинок. Он был стремителен и напорист, но далеко не безрассуден. Ронин, почуяв опасность, отразил удар, одновременно забрасывая обе ноги за оконную раму. У него за спиной дерево разлетелось в щепки, и он метнулся в противоположную сторону. Другой удар пришелся поперек окна. Камень рассыпался облаком пыли в тот самый момент, когда Ронин прыгнул и, проскользив вдоль толстой ветки, спустился по корявому стволу на землю, где его ждала Моэру.
Он запрокинул голову, вглядываясь во тьму. Фигура Никуму в окне. Зыбкий двойник – его тень. Шелковый халат развевается на ветру. Казалось, там стоит не человек, а призрак.
– Я буду травить вас, как диких зверей! – истошно завопил он, широко размахнувшись мечом.
Сверху посыпались куски камня и дерева.
– Считайте, что вы уже оба покойники! Да, покойники!
Когда они бежали сквозь заросли криптомерий, до них донесся какой-то звук. Ронин так и не смог определить, что это было: взрывы дикого хохота или отголоски рыданий.

* * *

– Теперь нам некуда больше идти, – тихо сказал Оками. – Одно только место осталось…
– Да. И я даже знаю какое.
В голосе Ронина звучала усталость.
– Неужели?
Удивление на лице буджуна.
– Замок куншина.
Они сидели под навесом террасы придорожной тихой гостиницы, выстроенной на высоких пурпурных утесах, устремленных крутыми обрывами, словно в безумной попытке самоубийства, в сторону бурных волн далеко внизу. Холодный свет полумесяца превращал пену прибоя в яркие бриллиантовые блестки, а водяную пыль – в платиновые кружева.
Ветер с моря раскачивал темные сосны, напоминавшие дремлющих стражей, чуть выше по склону и справа. Слева вниз уходили утесы, заросшие густым кустарником.
Где-то проухала снежная сова.
Перед ними на вымощенной камнем террасе, покрытой татами, стоял низкий лакированный столике дымящимся чаем. Наполовину пустые чашки. Тарелочка с рисовым печеньем. Оками с лицом, выражающим полную безмятежность, сидел напротив Ронина. Моэру осталась в комнате, забывшись тяжелым сном.
– Боюсь, – заметил Оками, – наше маленькое предприятие было большой ошибкой. Теперь Никуму наш враг, а в Эйдо трудно найти более могущественного, свирепого и безжалостного противника.
– Он держал ее против воли. Если б вы видели…
– Она все же его жена, Ронин…
– Разве это лишает ее права на свою собственную жизнь? Или такие у вас обычаи – дивные традиции буджунов?
Набежавшие тучи ненадолго закрыли луну. Когда ее мраморный свет засиял опять, Оками спокойно проговорил:
– Друг мой, я понимаю…
– Прошу прощения за грубость, Оками, но должен сказать вам, что вы никогда не поймете. Мы с Моэру связаны между собой какими-то странными узами. Я сам еще не разобрался какими.
Помолчав, Ронин добавил:
– Она может со мной говорить.
Оками долго смотрел на море, потом налил еще чаю – себе и Ронину. Держа фарфоровую чашечку кончиками пальцев, он медленно отхлебнул ароматной горячей жидкости.
– Нет смысла жалобиться и стенать, когда что-то уже случилось, – произнес он негромко. – Простите меня, друг мой. Как бы там ни было, она с нами. Такова наша карма.
– Так что насчет куншина?
– Во-первых, – заговорил Оками деловитым тоном, – он единственный из буджунов на Ама-но-мори, способный отразить все возможные поползновения со стороны Никуму. А Никуму будет мстить…
– Но Никуму – его друг.
– Позвольте мне закончить, пожалуйста. Нас еще может спасти свиток дор-Сефрита, поскольку, как говорят, Азуки-иро обладает кое-какими древними знаниями, оставшимися после воинов-магов. Если это действительно настолько важно, тогда у него не останется выбора. Ему просто придется поумерить пыл Никуму. Во всяком случае, до принятия какого-либо решения.
– А потом?
Оками пожал плечами.
– Когда он увидит, что вы принесли, он, возможно, начнет понимать, что зло подобралось так близко к нему, что уже отравляет и Ама-но-мори. Сасори необходимо уничтожить. Если Никуму их нынешний вождь, значит, он умрет первым.
Оками ушел к себе в комнату, а Ронин еще долго сидел на террасе, вслушиваясь в бесконечный грохот прибоя, накатывающего на пурпурные утесы. В ветвях сосен запутался серый туман, похожий на рыхлую паутину, сотканную каким-то гигантским пауком. Звезд уже не было видно. Луна зашла еще раньше.
Он вглядывался в туман, в самые сокровенные недра своей души. И он дал клятву. Его никто не остановит. Никто. Ни Никуму. Ни Маккон. Ни даже сам Дольмен. Он завершит свою миссию, ради которой и появился здесь, поскольку у него тоже есть карма, слишком сильная, чтобы ею можно было пренебречь. Пока у него еще нет ясного представления о том, что именно он будет делать. Но это уже не имело значения. В глубине души он понимал, что судьба всего мира не будет – не может – решаться Никуму или куншином. Она не может зависеть от воли какого-то одного человека. Человеческая жизнь определяется множеством обстоятельств, то же самое происходит и с ходом истории. Сам он – воин. Боевые линии в его жизни расчерчены давно и закалены кровью, болью и утратами. Такое не забывается. Мороз его забери, Никуму! И куншина… если он примет решение выступить против него. И еще одно понял Ронин этой ночью: он приближается к водовороту событий, к которым стремился всю жизнь. То, что должно случиться, случится уже очень скоро.
А что с Моэру?
Ее прохладные пальцы легли ему на шею.
Она присела рядом с ним.
– Свободна.
Ее голос ласкал его слух.
– Ты услышала, что я думаю о тебе?
Она запрокинула голову, радостно рассмеялась.
– Это словно второе рождение.
Яркий свет переливчатой зари, уже разгорающейся за устремленной ввысь вершиной Фудзивары – тонким мазком кисти по небу, мягко оттенял ее черты. Сероватая зелень и дымка. Темная прядь упала ей на глаза, и Моэру подняла тонкую руку, чтобы убрать с лица волосы. Он остановил ее. Их пальцы сплелись.
– Как? – спросил он.
– Пойдем со мной.
Они поднялись и прошли по татами к ограждению террасы. Она замерла, положив руки на деревянные перила. Ронин встал рядом. Они соприкасались плечами и бедрами.
– Мы расстались, когда я во время атаки сошла с «Киоку». Был шторм, который не был штормом. – Она повернулась к нему; ее длинные волосы разметались по ветру. – Что это было?
– Не знаю. – Он не был уверен, что это правда. В голове все смешалось.
– Смотри, – показала она. – Заря.
Одинокие сосны, чернеющие на фоне разорванного розового горизонта. Величественная Фудзивара. Панорама Ама-но-мори.
Ее лицо было бледно-розовым в утреннем тумане. Развевающийся на ветру шелковый халат, который купил ей Оками в гостинице, резко контрастировал с ее черными волосами. Держа руку у шеи, она поглаживала миниатюрный серебряный цветок на цепочке.
– Я вернулась сюда из-за сакуры, что ты мне подарил.
Утренний ветер трепал ее волосы, и теперь Ронин видел ее как бы сквозь переменчивые кружева, закрывавшие ей щеки и полные губы.
– Я так обрадовалась, когда они появились. Волны уже отнесли «Киоку» далеко от нас. Мы сражались, но нас было мало. Моряки погибали один за другим. В конце концов я осталась одна.
В отдалении послышался крик. Они повернулись в ту сторону. Над пенящимися волнами уже появились первые чайки, низко летавшие над отливавшим медью морем в поисках пищи. Свет восходящего солнца окрасил их белое оперение в розовый.
– Эту сакуру сделал Никуму и придал ей особые свойства. Когда в совете решили заслать буджуна на континент человека, куншин настоял на том, чтобы ему дали какой-нибудь тайный знак с тем, чтобы в случае чего – если с ним что-то случится на континенте, если кто-то начнет ему противодействовать, – об этом узнали бы на Ама-но-мори. Никуму придумал сакуру. Он знал, что буджун не расстанется с ней, пока жив. Они знали, что их человек погиб, но не знали, кто завладел сакурой. Никуму решил, что тот, у кого теперь сакура, наверняка имеет отношение к смерти буджуна. Поэтому он пришел за мной.
Наблюдая за рассветом, Ронин мысленно вернулся в тот день, когда для него потемнело солнце над обсидиановым кораблем, уносившим Моэру.
– Значит, он прилетел.
Она повернулась к нему; в глазах ее промелькнул испуг.
– Да, но откуда ты знаешь?
– Я видел… кое-что, вдалеке.
– Их принесли боевые кони древнего Ама-но-мори… его и еще трех воинов.
– И они вчетвером разгромили целый корабль?
– Разве они не буджуны?
– Ты все еще носишь сакуру. Он узнает, где мы.
– Нет, когда я вернулась на Ама-но-мори, она перестала действовать как маяк.
– Почему ты ее не сняла?
– Это твой подарок.
– Ты его жена?
Она и бровью не повела.
– Я уверена, что ты знаешь. Оками наверняка сказал.
– Хочу услышать это от тебя.
– Я – жена Никуму.
– Тогда что ты делала на континенте человека?
Она повернулась спиной к свету, что разливался по склонам Фудзивары. Ее стройное тело, прижавшееся к нему, затрепетало.
– Как ты меня освободил?
Шепот, ласка, тепло. Что еще крылось за этим вопросом?
– А почему твой супруг держал тебя взаперти?
– Супруги, как и все люди, могут быть добрыми или злыми.
Ее бездонные глаза стремительным водоворотом увлекали его на дно.
– А Никуму какой?
Глаза на мгновение закрылись, преградив ему доступ к взвихренной вселенной. Когда она снова открыла глаза, они блестели от слез.
– Ни то ни другое. Все вместе.
– Загадки.
Он смотрел, как у нее по щекам медленно катятся слезы. Достаточно протянуть руку, коснуться… Только не станет он этого делать. Пока.
– Он боится.
– Чего?
Слезинка на мгновение задержалась на высокой скуле, вздрогнула и упала на татами.
– Он больше не тот Никуму. Что-то…
– Почему он стал вождем сасори?
Она покачала головой:
– Не знаю. Пока меня не было, с ним что-то произошло, что-то ужасное.
– Выходит, Оками прав – он предался злу.
– Нет-нет. – Она схватила его за руки. – Просто он изменился. Иногда… иногда он такой же, как раньше, а потом вдруг становится… как сумасшедший.
Радостные крики чаек. Нашли, наверное, пищу. Небольшими плотными стайками они скользили над самой водой и безостановочно галдели.
– Ронин, я опасаюсь, что он одержим.
– Чем?
– Сейчас при нем постоянно находится один человек…
– Да. Я видел его. Но у него нету власти Никуму.
– Ты должен кое-что сделать.
– Я? – Он чуть не рассмеялся ей в лицо. – Мороз меня побери, Моэру, этот человек жаждет моей смерти! А ты просишь меня помочь ему?!
– Только если ты можешь.
– Что за бред!
Ее лицо приблизилось к нему, на длинных ресницах застыла влага.
– Как ты меня освободил?
– Я не задумался об этом.
– Да, конечно. Если бы ты задумался, хоть на миг, у тебя ничего бы не вышло. Никуму убил бы тебя.
– Что-то злое таится в Ханеде, Моэру.
– Да, но это не Никуму. Он – человек, а не какой-нибудь монстр.
– Но то, что он сделал с тобой…
– Ронин, ты должен ему помочь!
– Но я не знаю…
– Только ты, и никто другой, смог меня освободить…
– То, о чем ты меня просишь, это – безумие…
– Только твоя сила…
– Холод его побери…
– Он сделал меня немой…
– …нет!
– …чтобы я не могла говорить с тобой.

Даже сквозь туманную пелену ливня, низвергающегося с алого неба в сполохах молний, он разглядел эту исполинскую сосну. Расположенные в несколько ярусов ветви выдавались вперед, словно руки, протянутые к небесам. Они раскачивались под порывами ветра, под струями дождя. Рядом с этим величественным и могучим деревом даже каменный замок куншина казался игрушечным.
Они стояли у рва, кутаясь в промокшие насквозь плащи. С полей их плетеных шляп ручьями лилась вода. Мост из глины и дерева протянулся дугой надо рвом, обозначавшим границу владений вождя буджунов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37