Должность центрального из них выпадала на мою долю.
Приехал Лев Абрамович Кассиль. Позволю себе некоторое отступление.
…Было это очень давно. В те времена девушки в соревнованиях, по-видимому из нравственных соображений, выступали в широчайших шароварах, на голени – чуть ниже колена, стянутых резинкой и пузырившихся во время бега, словно корабельные паруса. А теннисистки играли в белых юбках длиной до щиколоток, по-теперешнему – «макси». Когда же Вера Николаевна Прокофьева, впоследствии заслуженный мастер спорта, прославленный капитан хоккейной команды «Буревестник», впервые появилась на стадионе в коротких трусах, то на первых порах ревнители нравственности восприняли «наглую выходку» как пощечину общественному мнению.
В лихорадке буден того беспокойного радостного времени я и встретил молодого человека, довольно высокого роста, с худым, несколько удлиненным лицом и удивительно пытливым взглядом. Однажды повстречавшись с ним уже нельзя было не узнать его при повторной встрече. Типографской несмываемой краской отпечатывался его облик в памяти.
В последующем, много общаясь с Львом Абрамовичем, мы пытались установить время, место и обстоятельства, при которых произошло наше знакомство, но так и не могли вспомнить. Ведь состоялось оно почти полвека назад.
Он говорил по этому поводу с присущей ему благодушной иронией: «Ну как уж вам запомнить, где и когда познакомились с каким-то Кассилем…» Он хорошо понимал юмор, любил шутку и потому, будучи уже маститым писателем, мог отнестись так в свой адрес.
А мне казалось, что я знал его без всякого первого знакомства, всегда, сколько себя помню. Знал с незапамятных юных лет как автора увлекательной и предельно искренней книжки «Швамбрания», как увлеченного романтикой спорта создателя неувядаемого образа дерзновенного «Вратаря республики» – Антона Кандидова. Знал как талантливого спортивного журналиста, глубоко понимающего спорт, со всей его психологической сложностью.
Лев Абрамович был сильный духом человек. Об этом свидетельствуют его творческий оптимизм, характеры его положительных героев, всегда стремящиеся к цели по линии наибольшего сопротивления. Он был сильным духом и в повседневной жизни – на суше, на воде, в воздухе. За многие десятилетия встреч мне довелось путешествовать с ним и в поездах, и на пароходах, и в самолетах.
Помню в 1935 году советская спортивная делегация возвращалась домой из Турции на небольшом суденышке черноморского пассажирского флота. Трофейный пароход первой империалистической войны, называвшийся «Принцесса Дармштадтская», после революции получил новое название «Чичерин».
В составе делегации был и Кассиль, ехавший в качестве специального спортивного корреспондента «Известий».
Стоило выйти из Босфора в открытое море – поднялась сильная качка. Ужин не закончили: чувствуя тошноту, пассажиры побрели из кают-компании к своим койкам. К ночи, когда шторм достиг двенадцатибалльной силы, морская болезнь свалила почти всех. Среди самых тяжелых больных был и Лев Абрамович. Когда я зашел в каюту, где размещались журналисты, я увидел его, лежащим навытяжку во всю длину койки, с бледно-желтым, отрешенным от всего лицом. С белой повязкой вокруг головы, он показался мне похожим на заболевшего Дон-Кихота. За бесстрастным выражением лица угадывались тяжелые, стоически переносящиеся страдания.
Его соседи по каюте Борис Михайлович Чесноков и радиокомментатор Вадим Синявский лежали на своих койках не в лучшем состоянии.
Всегда жизнерадостный Синявский на мой вопрос о самочувствии печально-иронически прошептал: «Ты что, не видишь? Мы вне игры…»
А когда наш корабль чуть не развалился пополам от подводного удара, после чего последовала команда капитана: «Все наверх!» – я среди суматошно бегущих на верхнюю палубу пассажиров, суетливо, в панической спешке, на ходу одевавших спасательные круги, как хомуты, через голову, увидел спокойно шествующего Кассиля.
– А что тут такое творится? – невозмутимо глядя на огромные потоки воды, перекатывающиеся через верхнюю палубу и заливающие кают-компанию, обратился он ко мне.
Высокий, худой, изможденный, обросший за долгие часы бессонных ночей, с олимпийским спокойствием пытавшийся взглядом распознать степень разбушевавшейся в беспросветном мраке стихии, он и впрямь мне представился «рыцарем печального образа», готовым вступить в борьбу с любыми враждебными силами.
А через день в «Известиях» была опубликована телеграмма, полная присущего ему оптимизма, в которой говорилось, что судно сидит на мели, а пассажиры в ожидании спасателей заняты на борту парохода ловлей перепелов…
Кассиль был другом футбола и спорта вообще. Его приезд в Тарасовку был к месту. Расширенный тренерский совет в мученических потугах искал оптимальный состав команды. Футболистов на сборе находилось много. «Спартаку» разрешили на эту игру использовать любых игроков из других клубов. Однако исключались те, которые против басков уже сыграли в предыдущих матчах. Поэтому были приглашены динамовцы из Киева – Щегодский и Шиловский, армейцы Малинин и Федотов. В порядке исключения к игре готовился и Петр Теренков из «Локомотива», забивший в первой встрече единственный гол в ворота басков.
Лев Абрамович подоспел как раз к тому времени, когда мы вконец запутались в подборе основного состава. Зашли в тупик, как в свое время с названием общества, и согласились с тем, чтобы состав определить путем тайного голосования с учетом мнения всех игроков.
«Ваше мнение?» – спросил я еще свежего, не утратившего ясности мысли от бесконечного заседания Кассиля, приготовившись выслушать длинный перечень возможных кандидатов на разные места, зная, что нет большего удовольствия для любителя футбола, как обсуждать «основной состав».
Ответ Кассиля и удивил и обрадовал, он был краток и гласил: «Кого угодно, куда угодно, но Федотов на левом краю – обязательно!»
Собранные бюллетени показали удивительное единодушие. Основной состав сложился из кандидатов, собравших подавляющее большинство голосов, во главе с центральным нападающим Бусей. Один голос был подан и за Джинала. Но это он сам проголосовал за себя.
Стартовый состав наш выглядел так – Анатолий Акимов, Виктор Соколов, Андрей Старостин, Александр Старостин, Александр Михайлов («Спартак»), Константин Малинин (ЦДКА), Виктор Шиловский («Динамо», Киев), Владимир Степанов, Виктор Семенов («Спартак»), Константин Щегодский («Динамо», Киев), Григорий Федотов (ЦДКА). На возможную замену предусматривались Петр Теренков («Локомотив»), Станислав Леута, Петр Старостин, Георгий Глазков («Спартак»).
Все организационные дела остались позади. Наступили дни предстартовой лихорадки. На передний край выводили заботы, как говорится, об умиротворении души спортсмена. Снять перенапряжение, спустить лишние пары. Лучшим способом во все времена считалось «лечиться» мячом. И мы до полного изнеможения били и били по воротам. С ходу, с полулета, с лета, с земли и с воздуха. Давно уже взмокли и майки, и трусы, и гетры, смеркается, а тренировка все идет. С интересом, даже с восторгом смотрят на эту футбольную канонаду зрители. А их много. Вон я вижу стоят у обочины Серафим и Георгий Знаменские, тут же Яншин и Кассиль. Вон слез с судейской вышки тренер по волейболу Григорий Берлянд, а рядом с ним его воспитанницы и одноклубники из других видов спорта. Все захвачены предстоящим поединком. Равнодушных нет ни среди волейболистов, ни баскетболистов, ни легкоатлетов. Тогда стадион в Тарасовке объединял дружный коллектив большого спартаковского спорта. Мы знаем – сегодня все с нами. И они знают, что мы ценим такое внимание и потому, можно сказать, идем на рекорд в тренировке.
А посмотреть, право же, есть на что. Григорий Федотов переместился в центр и с подач то Глазкова, справа, то Шиловского, слева, без ошибки вбивает с силой пушечного ядра кожаный снаряд и в верхние, и в нижние углы, кажется, намагниченных ворот, с такой точностью мячи ложатся в намеченную цель. На уровне высшего исполнительского мастерства и его партнеры – Владимир Степанов, Константин Щегодский. Вечером на террасе я вспоминаю первую тренировку басков на стадионе «Динамо», когда их пятерка нападающих с завидной точностью била по воротам Грегорио Бласко. «С оптическим прицелом стреляют», – пошутил тогда Яншин, смотревший на тренировку вместе со мной, сидя на трибунах. Спрашиваю его и Льва Абрамовича:
– Ну, как мы выглядим?
– Кажется, в составе ошибки нет, – отвечают в один голос и Яншин и Кассиль.
– Состав-то составом, – говорю я, – а вдруг Барсик?
Яншин вместе со мной от души смеется. А Лев Абрамович недоумевающе смотрит. Я объясняю ему – о суеверии, мол, смех. Вот в чем было дело.
Яншин пригласил меня как-то в гости. Он отмечал юбилейную дату выпуска студентов мхатовского училища. Говорил при этом: «Приходите на осетра». Я пришел немного раньше других. Он жил тогда на улице Кирова, на углу Банковского переулка в просторной квартире на восьмом этаже. Стол уже был накрыт. Посредине его красовалось огромное блюдо с заливным осетром, так целиком и приготовленным. Рыбина лежала, будто торпеда, во всю длину посудины. Она со спины отсвечивала темно-серой окраской и казалась только что выловленной из реки. Хозяин довольно улыбался, как, дескать, рыбка?! Похвастаться и вправду было чем: на удивление заманчиво выглядело блюдо, как только изловчился повар приготовить такой экземпляр? Стало понятно, почему Яншин так многозначительно приглашал «на осетра».
Вдруг я заметил, что Михаил Михайлович стал меняться в лице, устремив взгляд за мою спину. Я оглянулся и обомлел: сзади у двери стоял Барсик, любимец домработницы Аннушки, громадный рыжий кот, размером больше осетра: пума! Я знал его повадки. Кот мог внезапно взмахнуть на шкаф, а потом спрыгнуть вам на плечо, черт его знает с каким намерением. Выросши в дружбе с собаками, я к кошкам чувствую антипатию, если не сказать больше. Яншин меня уверил, что Барсик на этот вечер будет отправлен Аннушкой в гости к соседке. И вот он в двух шагах стоит и целит на меня зеленым глазом.
– Не трогайте его! – заорал я не своим голосом, изворачиваясь между мебелью, чтобы найти спасение в другой комнате. Однако кот направился следом за мной. А Яншин за котом, который, может быть, и в мыслях не имел преследовать меня. Я прибавил резвости. Барсик тоже: он бежал от хозяина. Возникла цепная реакция на повышение скорости. Я мчался через все четыре сквозные комнаты с быстротой ветра, яростно крича: «Не трогайте его!» Скачками увиливая от погони, напуганный, метался в стороны кот, а за ним расстроенный хозяин. На третьем витке квартиры, когда Яншин чуть было не изловчился ухватить руками «рыжее чудовище», но споткнулся, упал на пороге столовой – кот высоким прыжком взметнулся над обеденным столом и угодил прямо в блюдо с осетром, разметав рыбину во все стороны.
Именно в этот момент появились Ляля и Аннушка. Барсика Аннушка с жалобными причитаниями унесла на руках к соседке. Блюдо с останками осетра переправили на кухню.
А мы с Яншиным уселись друг против друга и стали безудержно хохотать.
– Вот так-то, мастер, не знаешь, где упадешь!..
Раздался звонок. Пришли гости.
Мне казалось, что все гости недвусмысленно поглядывают на стол – «ищут осетра». Хлебосольство Яншина знали все. Раз звал на осетра, значит, будет осетр. «Не ищите, не ищите: осетра не будет, Собакевич съел», – отшучивался Яншин, усаживая гостей за стол.
Вот почему я на удовлетворенный ответ Кассиля и Яншина по поводу состава заметил: а вдруг – Барсик? Осетр-то тоже был хорош, а ведь никто не попробовал. И Лангара мне представлялся куда опасней для нашей победы, чем «Собакевич» в доме у Яншина.
Наступил день игры. Июльское солнце заливало Тарасовку. Летний знойный день тянулся неимоверно долго. Но вот, наконец, подкатили несколько интуристовских «Линкольнов», с открытыми кузовами, мощные, быстроходные, со знакомой всей Москве эмблемой на радиаторе – никелированная борзая, вытянутая, как стрела, вперед. Во избежание задержек выехали на сорок пять минут раньше обычного. А может, и потому, что не терпелось, уж больно напряжение было велико.
Прошло сорок лет с того дня. Не заглядывая в записи, я могу почасно воспроизвести его течение. И если говорить о самых памятных днях в спортивной жизни – а ведь они есть у каждого, – то день встречи с басками займет не последнее место в пятерке самых волнующих футбольных воспоминаний, пережитых мною за время от первого до последнего посещения стадиона.
При выезде на основное шоссе черт пронес через дорогу перед Вашим автомобилем чьего-то Барсика. Вскоре раздался оглушительный выстрел. У одной из машин лопнула покрышка. Чиниться было некогда, и пришлось уплотниться. Жены из открытых машин были пересажены в автобус.
Повернув с 1-й Мещанской улицы (ныне проспект Мира) на Садовую-Спасскую, начали тревожиться: в направлении улицы Горького машины вереницей едва двигались. А когда с Садовой-Триумфальной сворачивали на улицу Горького, то попали в пробку.
Похоже, что весь город устремился в направлении Петровского парка. Призывы к милиционерам, к водителям – «пропустите нас», «мы спартаковцы», «без нас все равно не начнут» – пользы не приносили, мы двигались черепашьим шагом. Появилась явная угроза опоздать. Ничего другого не оставалось делать, как переодеваться в футбольные доспехи прямо в открытых машинах. И мы натягивали гетры, майки, трусы на глазах у самой доброжелательной публики в мире. На нас прямо-таки изливалась волна приязни, излучавшаяся из глаз и мальчишек и взрослых, облепивших кругом подножки, буфера трамваев, автобусов. Вздымались вверх руки, улыбались лица пешеходов, плотной нескончаемой лентой двигающихся по тротуарам, парковым аллеям к стадиону «Динамо». В потоке неисчислимых автомобилей всех марок и типов – как неожиданно много их оказалось в Москве!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34