Поэтому в спартаковской практике, как мы иронически говорили по этому поводу, было покончено с монархическим строем. Тренер любого ранга ограничивался в своеволии, как комплектуя команду, так и принимая меры воспитательного воздействия. «Вы что мне „булыгинскую думу“ организуете в виде вашего тренерского совета», – возмущался тренер, когда ему сказали об ограничении абсолютизма. «Всего-навсего рабочий контроль на производстве», – смеялись ребята.
К моменту игры с басками у нас уже существовал тренерский совет, немаловажную роль в котором играл «профессор» Исаков. Тренером был выдающийся спортсмен Константин Павлович Квашнин, идею создания правомочного тренерского совета он полностью поддерживал.
В те годы спартаковские футболисты имели привилегию. Им за счет общества предоставлялось право снимать дачи в Тарасовке. Поэтому все футболисты с женами и детьми – в те времена для игроков не было ограничительного возрастного ценза, большинство из них было женатыми – расселились рядом, за забором стадиона. Тренируйся хоть весь день – поле рукой подать.
На нашей даче было полно народу. Я среди остальных представителей мира искусства единственный спортсмен. Мои соседи по дому Яншин с Лялей, Лесли с сестрой моей жены Александрой и жена Ольга – работники театра.
– Вставай, Земфира, солнце встало! – прогудит, бывало, Платон Лесли, ставивший в театре «Ромэн» спектакль «Цыгане» по одноименной поэме Пушкина.
Это была счастливая для нас пора. Мы все время куда-нибудь торопились. Артисты мчались то на репетицию, то на спектакль, то на концерт. Платон то во МХАТ, то в «Ромэн», то в ГИТИС, где преподавал. Я – на работу, которую никогда не бросал, несмотря на все более возникающие трудности совмещать должность директора фабрики спортинвентаря с футболом. Про Яншина и говорить нечего: у него и МХАТ, и «Ромэн», и съемки в кино.
И мы спешили. Жизнь била ключом. Молодость и нетерпеливость неразделимы. Мы торопились обогнать время и забывали радоваться, вернее, не замечали радости своего бытия – было некогда. События наслаивались одно на другое и врастали в память вместе с новыми впечатлениями, с новыми героями и их незабываемыми свершениями.
Челюскинская эпопея, грозившая превратиться в трагедию, завершилась победой героев-полярников, вызвав всенародное ликование. И вот уже воскресает в памяти торжественное возвращение челюскинцев в Москву. Знакомство с первым Героем Советского Союза Анатолием Ляпидевским. Молодой, крепко сбитый, хороших средних пропорций, Ляпидевский впоследствии виделся мне в облике первого космонавта Юрия Гагарина. Та же притягательная улыбка, тот же открытый взгляд серых глаз.
– Ты понимаешь, – рассказывал он о своих переживаниях во время спасения челюскинцев, – загрузил самолет, теперь самое трудное осталось: оторваться от ледового аэродрома, неровного и предельно короткого!
У меня и сейчас мурашки бегут по спине, когда я об этом его рассказе вспоминаю сорок лет спустя, бегут так же, как и тогда, когда впервые слышал его в моей маленькой квартирке на Спиридоновке. В самом деле – «успею или не успею», один миг, не сумеешь вовремя выбрать штурвал на себя, и самолет врежется в заснеженные рапаки и наледи. И люди, только что испытавшие радость спасения – себя он в расчет не принимал, – обрекались на неотвратимую гибель. Один миг, но каких переживаний он стоил летчику! И он таки вытянул штурвал на себя, неимоверным усилием успел оторвать самолет за два-три метра до смертельной границы ледового аэродрома и взмыл вверх над гибельными торосами и рапаками Арктики, державшей в своем студеном плену человеческие жизни. Самолет Ляпидевского и доставил первых челюскинцев на Большую землю.
Рассудительный, спокойный, ровный, каким я знаю Ляпидевского вот уже скоро полвека, даже он, помнится, прибавлял обороты, когда заходила речь о предстоящей игре с испанскими футболистами.
– Во что бы то ни стало надо вытянуть штурвал! – не так уверенно, как до приезда басков на нашу землю, говорил я ему, рассказывая о предстоящей задаче…
К тому времени имя Валерия Павловича Чкалова достигло апогея славы и популярности. Еще до своих знаменитых перелетов он заявил о себе в летных кругах как о пилоте беспримерной отваги и мастерства. Рассказывали и о его лихаческих воздушных рекордах, в том числе о беспримерном пролете под Троицким мостом в Ленинграде.
Знаменитые рекордные перелеты – прежде всего беспосадочный от Москвы до острова Удд, через Северный полюс в Америку – принесли Валерию Павловичу всемирную известность. Чкалов стал желанным гостем всех творческих клубов. Был он и частым посетителем «Кружка». Там я с ним и познакомился. Собственно, не познакомился, а просто услышал однажды, как он ко мне обратился: «Здорово, Ондрей!» Я сидел с Яншиным. До чего же великий гражданин, каким мне виделся Чкалов, простодушно высказал свое приветствие с резко обозначенным ударением на «о»: по-погостовски, как мой друг детства Мишка Марьин. От него веяло простотой, былинной повадкой совершенно свободного в обращении и потому привлекательного в своей искренности человека. Весь его внешний облик: открытое, чуть побитое оспинками лицо, русоволосая голова, усадистая плотная фигура с сильным торсом – все дышало здоровьем, подчеркивавшимся неторопливой, уверенной походкой.
Он был очень пытливый и интересный собеседник. Любил театр и говорил на эту тему охотно и долго. За столом, в окружении Михаила Михайловича Климова, Александра Абрамовича Менделевича, Владимира Яковлевича Хенкина, нередко Ивана Михайловича Москвина и других корифеев театра и эстрады, Валерий Павлович мог с жаром отстаивать свою точку зрения на достоинства того или иного спектакля, даровитость или посредственность нового эстрадного исполнителя. Всегда это было как-то по-чкаловски непосредственно и откровенно, часто очень метко.
И к спорту, разумеется, он не был равнодушен. Сидя с ним на футболе, я не раз слышал его реплики по поводу «бескрылого футбола». «Сбились с атакующего курса» или: «Не высший пилотаж» – окал он на трибуне, когда игра не удовлетворяла его темпераментную натуру. Но не скупился и на похвалы: «Вот это по-нашенски!» – приветствовал он игрока, красиво забившего гол.
Встретиться в общественном месте, чтобы обсудить футбольную игру, с ним было невозможно. Однажды мы со стадиона заехали в ресторан «Прага», нам сопутствовал его друг Иван Спиридонович Рахилло. Не успели мы сесть за стол, как сбежались все посетители. И мужчины и женщины. «Чкалов! Чкалов! Чкалов!» Окружили столик плотным кольцом, каждый норовит руку ему пожать. Еле-еле протискались к выходу.
В свободное время Валерий Павлович любил развлечься бильярдом. В то время разыгрывался чемпионат страны по этому виду спорта. Финальная часть турнира проводилась в дубовом зале Союза писателей, сейчас в нем ресторан. Выступал там весь цвет бильярдного мира. Вот знаменитый Бейлис – Николай Иванович Березин, призадумавшись над позицией, воздержался от активного удара и отыгрался, что по футбольному означает – ушел в защиту. Чкалов, бывший среди зрителей, так и подскочил, что, мол, за трусость такая.
Чемпион партию проиграл. А Валерий Павлович, выговаривая Бейлису за чрезмерную осторожность, на возражения проигравшего, что шар был для активного удара чрезвычайной сложности, выхватил у него из рук кий, восстановил позицию, прицелился и труднейший шар «через весь стол» со звоном загнал в угловую лузу. В этом весь Чкалов. Вера в преодоление любого препятствия: безумство храбреца, проистекающее от природной талантливости и уверенности в своих силах.
Погиб он по какой-то роковой случайности. Накануне был в «Кружке». Играл в бильярд. Собирался на другой день пойти в театр. Был полон жизни и здоровья.
Когда в моем фанерном кабинете назавтра раздался телефонный звонок, то в его звуке почудилось что-то зловещее, предостерегающее. Чуются в таких звонках пронизывающие сердце тона. Отчего это происходит – объяснить не могу. Но и в данном случае я вздрогнул и поторопился снять трубку.
– Валерий Чкалов погиб, – услышал я голос журналиста Бориса Громова, одного из челюскинских сподвижников, в свое время чемпиона страны по спринту, моего давнего приятеля и одноклубника.
Сраженный невероятной новостью, я лишь прошептал: «Боже мой!» Непостижимость, неожиданность происшедшего ошарашила: как это так – Валерий Чкалов погиб?
Позднее выяснились обстоятельства катастрофы. При очередном испытательном полете забарахлил мотор. Пилот с трудом дотягивал до Ходынского поля. На беду, когда самолет пролетал над Хорошевским шоссе, из фабричных ворот вышла группа рабочих. Избегая возможных жертв, летчик вынужден был взять в сторону, потеряв надежду избежать аварии. Может быть, она и не закончилась бы летальным исходом – тело пилота осталось невредимым, но злой рок жестоко сгримасничал: при падении летчик головой ударился о валявшуюся близ дороги чугунную полуось с колесом, что и послужило, как объясняли, первопричиной его смерти. Надо же было именно здесь валяться проклятой полуоси.
Эта трагедия произошла позже, а пока Валерий при встречах тоже выговаривал мне, как и Бейлису, – чего, мол, вы их испугались, этих басков, смелее атаковать надо!
Я бы и рад атаковать, но у меня болела нога. Поскользнулся на тренировке во время удара по мячу, и в паху отозвалось резкой болью. Чего я только не предпринимал: и грязи, и физиотерапию, и массаж – ничего не помогало. Хожу – не болит, как только делаю рывок – словно шилом в пах колет!
– Ну что, Нога, – употребляя юношеское прозвище, сочувственно обращается ко мне Петр, – плохо с ногой?
Я безнадежно отвечаю: «Плохая нога». И мне завидно глядеть, как мои одноклубники с азартом тренируются – у них впереди баски! А я стою за бровкой поля, в какой уже раз проверяю больную ногу, пытаясь вытянуть ее, как говорят гимнасты, «впреднос», но куда там, нога бессильно опускается вниз.
Непреодолимое желание сыграть с испанскими футболистами заставляет меня прислушиваться, казалось бы, к самым невероятным советам. Наблюдая однажды за моими попытками вытянуть ногу после приема парафиновой процедуры, Евгений Захарович Архангельский порекомендовал мне применить лошадиные лекарства. У вас, мол, «брокдаун», и лечить его надо лошадиными средствами.
Я отправился к своему старому знакомому, выдающемуся жокею, впоследствии тренеру Джамбо Михайловичу Камбегову.
Поговорили о больной ноге. Джамбо вспомнил про Романиста. Был такой жеребенок. Незадолго до Всероссийского «Дерби» захромал. Вильям Кэйтон втер ему лекарство под названием «навикулин». Жеребенок вышел на старт как ни в чем не бывало. Побежал и приз выиграл. Все это он мне рассказывал, роясь в старинной укладке, на дне которой наконец обнаружил пожелтевший листок бумаги и, осторожно развертывая его, боясь порвать на сгибах, обратился ко мне:
– Вот рецепт, мне его сам Вильям Франкович записал. Попробуй, Петрович, потереть по больному месту, может, и ты вроде Романиста свой приз выиграешь.
Компонентов, входящих в состав лошадиного лекарства, насчитывалось более двух десятков. И камфара, и какие-то эфирные масла, и муравьиный спирт, и много другой разогревательной всякой всячины, и даже яичный желток.
Я посоветовался с Бондаревским. «Валяй, – сказал он, – хуже не будет!» Врач нашей команды Лев Осипович Кагаловский был очень удивлен количеством и сочетанием компонентов лекарства, а когда я ему сказал, что оно для лошадей, недвусмысленно посмотрел мне в глаза и протянул: «Н-да-а-а!»
Но, использовав свои обширные возможности по обеспечению футболистов редкими медикаментами, Кагаловский все составные навикулина достал, и целительный препарат был изготовлен по строгой методологии Кэйтона. Лекарство представляло жидкость с желтоватым оттенком, которую я не без опаски стал втирать в области пахового кольца.
Не знаю, как чувствовал себя во время процедуры Романист, но я при первом же сеансе втирания заржал от боли и забил ногой об пол, как копытом. Кожу палило огнем и мышечную ткань пронизывало иглами.
Лекарство оказалось чудодейственным. Впрочем, может статься, это было «чудо», совершенное баранкой, съеденной после трех калачей, и просто настал уже срок выздоровлению вследствие длительного лечения, которым я пользовался до навикулина, но факт остается фактом: несколько втираний – и боли стали ослабевать, я смог начать форсированную подготовку к встрече с басками. А спортивный накал вокруг гастролей басков все нарастал. Как снежный ком, катящийся с горы, увеличивается в размерах, так возрастали победы испанцев, одержанные в самых крупных футбольных центрах страны – Москве, Киеве, Тбилиси, Минске. Восторженные рецензии, хвалебные обзоры не были преувеличениями достоинств футболистов с Пиренейского полуострова, они действительно демонстрировали высшее мастерство.
Два имени чаще других упоминались в жарких спорах о предстоящих и прошедших встречах с испанскими футболистами – Луис Регейро и Исидро Лангара.
Я уже повидал их и в жизни и на поле.
Первый был капитаном команды. Небольшая узкая голова с темноволосой гладкой прической на пробор и с залысинами на висках. В облике нечто аскетическое, что не мешало разглядеть доброжелательность во взгляде черных, как маслины, глаз и мягкую открытую улыбку. Ладно, по-футбольному скроен: в меру высок, в меру широк, ни грамма лишнего веса. Своей игрой он подтверждал известное правило, что все звезды мирового футбола являются неутомимыми тружениками. Колесил по футбольному полю, не зная усталости. Настоящий капитан, личным примером увлекающий партнеров искать победу только в воротах противника. Его авторитет в команде был неколебим, поскольку покоился на выдающемся мастерстве, воспитанности и такте.
Второй – Исидро Лангара – поражал своей физической мощью. Это был самый габаритный центральный нападающий из элиты мирового футбола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34