- Молодцы-удальцы, ночные дельцы, - любил приговаривать Шпак, бражничая после удачного дела.
Тихарь прибился к ним ненадолго. Хаза, воровская малина, пьянство - все это было ему не по нутру. Но в то время, он это понимал, одному было не выжить.
Шпак, поминая Креста, каждый раз подозрительно глядел на Тихаря.
- Покойничек-то был не прост, ох, не прост, - тянул он вкрадчивым голосом. - Не пьянствовал, марафетиком не баловался, с бабами, девками не загуливал. Куда деньги вот только девал, непонятно... Ты, часом, не знаешь, а Леха?
Тихарь, стараясь не выдать себя, отрицательно качал головой.
- Да куда мне. - Он, прикидываясь дурачком, не мигая, смотрел на главаря.
- Ну, ну... - Шпак сверлил его недоверчивыми маленькими глазками.
Леха старался быть очень осторожным, понимая, что Шпак ему не верит. Он уже не раз пожалел, что послушался Креста и сунулся в банду. Не выпустит его так просто главарь, не выпустит...
И опять вспоминались предсмертные слова умирающего Креста: "У Шпака защита, не то другие придушат". Может, и прав был умный вор, только здесь, в банде, от такой защиты волком взвоешь.
Скоро Тихарь заметил, что Шпак стал пускать за ним своих людишек. Вынюхивал, гад!
Леха, понимая, что добром все это для него не кончится, решил выжидать до последнего. А чего ждать? Или пулю получит, или на ножи поставят...
Ему помог случай. При очередной облаве банду Шпака сгребли почти целиком. Многих постреляли. Уйти удалось троим. В их числе был и Леха. Он, раненый, два дня пробирался к дому Креста на Дружбу. С бывшими подельниками распрощался навсегда и решил начать новую жизнь, жизнь волка-одиночки.
О его пристанище не знал никто, соседям он был не любопытен.
В тех местах: Тайнинка, Перловка, поселок Дружба, - кто только не обретался! Частные дома - и жизнь тоже индивидуальная, глухим забором от любопытного глаза огороженная. Сюда и менты соваться боялись. В те годы здесь часто бесследно исчезали люди. Страшные слухи будоражили население. Самое бандитское место. То в карты мужчину проиграют, то девчонку изнасилуют, то беременную женщину придушат. Народ верил и без особой нужды в те края не совался. Средь бела дня затащат в калитку, разденут догола, наиздеваются вволю и выбросят на проезжую часть. Хорошо, живого, а то и вовсе труп. Следов не найдешь.
Для Тихаря дом на Дружбе был самым безопасным местом.
Перед ним продолжали мелькать картины из далекой послевоенной жизни. Все это было в прошлом.
Тяжело поднимался он по ступеням в воровской иерархии. Пока не получил титул вора в законе, не стал авторитетом, через многое пришлось пройти.
Леха не изменял себе, выполняя важнейшую заповедь своего учителя, никогда не шел на дело без хорошей подготовки. Он не любил рисковать понапрасну. Его считали удачливым вором. Он привык все в жизни делать добросовестно, основательно. Наверное, так же добросовестно Леха работал бы на заводе, выполняя сменное задание мастера. Если бы у него была другая профессия.
Он был честным вором. Его авторитет был велик. Тихарь признавал за собой один грех, о котором знал только сам. Он не выполнил обещания, данного Кресту.
Клад, зарытый в подвале старого дома, остался лежать там до сей поры.
Он не был жадным и корыстолюбивым - так сложились обстоятельства. Сразу поехать к жене Креста опасался. Время послевоенное, неспокойное, облавы по поездам, обыски, патрули рыскали, а потом Гнус, шестерка Шпака, стал следить за каждым его шагом лучше сторожевого пса. Все думал, успеет, куда торопиться, побрякушки места не пролежат, а потом...
Грех на себя взял перед покойником, ох, грех! Не заметил, как само все вышло. Покорыствовался чужим добром. Будто черт под руку толкал: куда повезешь, кому? Такое богатство отдать... Вот и получилось, ни сам золотом ни воспользовался - рука не поднялась, ни другому кому не дал. А вещички там знатные спрятаны, одну из них понес оценить из любопытства, так у приемщика руки задрожали. Следом за ним на улицу выскочил, цену, шепчет, вдвое дам, только уступи. А сам трясется весь. С толком продать - надолго денег хватит.
Только теперь ему ничего не надо.
Удушающая волна накрыла Тихаря. Он попытался вздохнуть и не смог. Как будто многопудовая плита навалилась на грудь.
- А-а-а...
Что-то тяжелое затопало рядом с ним, а потом стихло.
Медсестра Мария Васильевна довольно шустрой для своих лет и комплекции рысцой пробежала по коридору.
- Александр Иванович! - пожилая женщина с шумом открыла дверь в кабинет врача: - Помирает...
Через минуту Мирзоян стоял в палате перед кроватью хрипло дышащего Тихаря.
- Помираю совсем... - Больной с трудом открыл глаза и уставился на белый халат Мирзояна. - Говорить хочу с тобой. - Он глядел на врача.
- Вам нельзя, - попытался остановить его тот.
- Можно, мне все... можно, - хрипло выдохнул Тихарь. - Пусть она уйдет. - Он едва ворочал языком.
Александр Иванович обернулся к медсестре:
- Лучше его не волновать. Оставьте нас, Мария Васильевна.
Та, скорбно поджав губы, вышла из палаты.
Тихарь с минуту лежал молча. Он собирался с силами, готовясь к разговору.
- Слушай меня... Я - вор в законе Тихарев Алексей Иванович. Богатым тебя сделаю, если выполнишь, что скажу. - Он торопился, сглатывая гласные, боялся, что не успеет. - Поедешь в Москву... Артем Семенович Беглов, телефон... - Он продиктовал московский номер. Скажешь, от меня, от Тихаря. Теперь запоминай, где казна спрятана... Он прошептал несколько незнакомых для Мирзояна слов. - Передай, он поймет. Ты слышишь меня? - вдруг встрепенулся он.
- Да, да, - от волнения голос врача стал прерывистым.
- Сделай, как говорю. Они тебя не тронут, не бойся. А за это... Тихарь смолк. - Пригнись, парень, сюда, я ничего не вижу.
- Здесь я, здесь.
Умирающий нашарил руку врача и вцепился в нее, как утопающий хватается за соломинку. Это на короткое время придало ему силы.
- Поселок "Дружба", станция Тайнинская, с Ярославского вокзала. Адрес... запоминай. - Он продиктовал название улицы и номер дома. Это мой дом. Балкончик там с зеленой решеткой... над терраской. Скажи, родственник, ключи в моей сумке найдешь. Не бойся, там народ... простой... - Последняя фраза далась ему с трудом. - Клад... в подвале зарыт. Под бочкой... Половина - твоя. Вторая - адрес в сумке... В Рыбинск отвезешь. Долг это мой. Повтори!
Мирзоян, как зачарованный, повторил слово в слово все, что прерывающимся голосом только что шептал старик.
- Память у тебя хорошая, - с огромным облегчением выговорил Тихарь. Он шумно вздохнул, громадный груз упал с души. Показалось, что стало легче дышать. - Сделай, как говорю. Артема не бойся. Где казна, укажи им, не тронут. А что в доме зарыто - тебе половина. Никто не знает. Сделай... Грех большой на мне.
Его тело судорожно дернулось. Мирзоян подумал, что он умирает, но это был еще не конец. Старик вдруг снова открыл глаза.
- Болт умирает, я... здесь. - Тихарь стал бормотать что-то несвязное, непонятное для врача.
Мирзоян попытался высвободить свою руку из цепких пальцев умирающего, но тот внезапно перестал бормотать и заговорил четким голосом:
- Они найдут тебя, парень, Артем найдет, если сдрейфишь. Сделай... как сказал...
От этих слов у Ашота по коже побежали мурашки. Стало зябко. Он всматривался в заострившиеся черты лица своего неожиданного пациента, ожидая услышать еще что-то, но старик молчал. Свободной рукой врач дотронулся до его лица и увидел, что голова старика безвольно откинулась на подушку.
Он был мертв.
Его открытые глаза упрямо смотрели на Мирзояна, которому он доверил свою тайну, и приказывали выполнить посмертную волю.
Ашоту за годы лечебной практики доводилось видеть чудаковатых, выживших из ума стариков и старух, но сейчас он ни на минуту не сомневался в том, что умирающий говорил правду.
Внутри пробежал нехороший холодок. Мирзоян содрогнулся, только сейчас осознав, в какую историю вляпался поневоле.
Ему стало страшно.
Глава 12
Артем Беглов сидел за столиком в ресторане казино "Белый жасмин".
Ресторан с варьете находился в нижнем этаже. Раньше это было обычное подвальное помещение. Юрий Петрович Яковлев, занимаясь реконструкцией особняка, не обошел вниманием и подвал. После евроремонта заваленные хламом комнаты превратились в чудо. Здесь появился особый шарм и уют, что отличало "Жасмин" от других подобных заведений.
Небольшой зал овальной формы вмещал определенное количество гостей. Чтобы попасть сюда, место нужно заказывать заранее. Публика сидела приличная, и, что особенно ценилось, здесь можно было не опасаться, что тебе в морду выплеснут бокал вина или опрокинут на голые плечи и шикарное платье разодетой спутнице соус или салат.
Порядок в зале поддерживался неукоснительно, и это определяло состав гостей. Здесь не было случайных посетителей. Не жаловали в овальном зале и представителей различных тусовок, от которых только и жди неприятностей и скандалов. Заведение не нуждалось в подобного рода рекламе. Задиристых девочек и мальчиков со свитой, обкуренных наркотиками, могли запросто вышвырнуть отсюда, если они нарушали заведенные правила. Известность и толщина кошелька не имели значения. В игорный зал казино их пускали - пусть покуражатся за собственные деньги, в овальный зал ресторана - нет.
Шеф-повар свое дело знал превосходно, его переманили из очень престижного места, увеличив и без того громадный оклад, и кухня заведения по праву славилась среди любителей поесть. Днем здесь собирались солидные деловые люди обсудить за превосходным обедом важные дела, а вечером... Вечером варьете, небольшой оркестр, расположенный слева на сцене под красивым навесом в виде перламутровой раковины. Музыканты называли это место "ракушкой". Отсюда ненавязчиво звучали в камерном уютном зале песни и романсы Валерии Стрелецкой и молодого высокого парня с нервным лицом, соло-гитариста, которого публика тоже успела полюбить. Его репертуар отвечал настроению клиентов.
Артем сидел один, ему было над чем подумать. Он вытащил из кармана драгоценную брошь, которую Гребень нашел у Тихаря, и уставился на изумруд, как будто в холодном безмолвном камне можно было найти ответ на его вопросы.
В зале стоял сдержанный шум, когда на сцене, в "ракушке", возникло пятеро музыкантов. Слаженно и мелодично зазвучали первые аккорды. Вдруг оркестр, подчиняясь невидимому дирижеру, смолк на мгновенье и тут же негромко полилась простая мелодия незнакомой песни, которую исполнял соло-гитарист:
Кому из нас в предзимье не знакома
Гнетущая - по времени - тоска.
Фантомами похмельного синдрома
Смурные наплывают облака.
Они похожи на мужские лица,
Помятые, небритые давно...
И хочется: кому опохмелиться,
Кому напиться - в общем, все равно...
Раздались хлопки.
- Во дает парень, верно схватил! - раздался восторженный возглас одетого в дорогой костюм мужика. Его кулаки, лежащие на льняной скатерти безупречной чистоты и свежести, были похожи на ковши шагающего экскаватора и вызывали невольное уважение.
Мужик встал и неверной походкой двинулся к сцене, на ходу вытаскивая "зеленые".
- Парень, еще чего-нибудь в том же духе, а? Сделай, прошу...
Певец продолжал выводить соло на гитаре, небрежно перебирая струны:
На улице серо и сыро,
А в комнатах мрак и хандра.
Вина бы сухого и сыра,
Да что-то не пьется с утра...
Публика оттягивалась, слушая исполнителя. Дальше солист пел о неразделенной любви, о тяжелом и безрадостном детстве. На Артема тоже накатили воспоминания. Случалось это редко.
Он вспомнил голодное детдомовское детство в далеком Ашхабаде в начале пятидесятых годов. Вместе с другими детьми Артем работал на приусадебном участке, принадлежащем детскому дому. Они выращивали такие громадные штуки, похожие на большие огурцы, он забыл, как они назывались. Их сушили, а потом из них получались отличные мочалки, вещь в быту необходимая. На городском рынке можно продать, деньги получить.
- Эй, мочалки, - дразнили их ребята постарше, - кончай мочало, начинай сначала. Айда дыни собирать, чего-нибудь и нам обломится.
Артем дыни собирать не хотел. Он все свободное время торчал возле своих грядок. Ему нравилось наблюдать, как чудные овощи росли не по дням, а по часам. Поливай только.
- И детскому дому польза, продадим на рынке, деньги выручим, учебники купим для школы, - приговаривал старый воспитатель, видя, как старательно Артем ухаживает за растениями, не обращая внимания на насмешки старших пацанов. - Земля, она ухода требует, ты к ней с добром, и она тебя отблагодарит. Так-то вот, сынок.
Воспитатель скоро умер, у него открылся туберкулез. Приехавший врач, брезгливо морщась, осматривал и выслушивал всю их группу, и бубнил:
- Не имел права с детьми работать, туберкулез в открытой форме.
Целую груду мочалок, уже приготовленных к продаже, сожгли, а грядки, где созревали плоды, сравняли с землей.
Артем смотрел на выдранные с корнем растения, видел, как языки пламени лизали красивые пузатые плоды, облитые бензином, и плакал. Они корчились в огне, как живые.
- Новые потом посадим, - говорил директор детдома.
Артем не хотел новых. Старый, умерший от туберкулеза воспитатель был самым добрым человеком на свете.
Вскоре после этого случая Артем подался в бега.
История с мочалками неожиданно напомнила о себе, спустя много лет, совсем недавно здесь, в Москве. Артем никогда не думал, что позабытый случай из далекого детства оживет в его памяти. Столько в жизни разного было понакручено, что, казалось, не одна, а целых десять жизней прожито. Все прошло, улетучилось бесследно, а вот, поди ж ты, помнит.
...У Беглова была назначена деловая встреча. Водитель "мерседеса", не доезжая до места, увидел большое скопление машин.
- Все, дальше не проедем, кого-то стукнули, гаишники оцепили. Водитель смотрел на хозяина. - Теперь только в объезд.
Артем с Вадимом и Гребнем выбрались из машины.
- Давай разворачивайся, - приказал он своему шоферу, - а мы пешочком пройдемся минут пятнадцать, не дворяне.
Втроем они нырнули в подземный туннель, чтобы перейти Можайское шоссе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45