В шкафу, конечно же, лежало белье.
Мне бы стало совестно, если бы мое желание докопаться до правды не было так велико. Оно было просто непреодолимо, я как-будто раздвоился; будь на моем месте вор-профессионал, и тот не двигался бы так четко и быстро. В этом шкафу ничего, кроме белья. А в комоде? Снова белье, ткани, нитки, мыло, шерстяная пряжа, одеколон, журналы мод. То, что Лидия оказалась «такой, как все», не привело меня в умиление. Я двигался к цели. Лишь на минутку остановился, чтобы удостовериться, что наверху еще разговаривают. Если кто-то ступит на лестницу, я услышу и успею выключить свет. Стол. В ящиках ничего, я хочу сказать, ничего такого, что бы меня заинтересовало: несколько писем от незнакомых мне людей, от родственников, насколько я мог судить из первых строчек, которые прочел; свидетельство о смерти Леонтины Сонье, которая умерла у себя дома, приняв святое причастие в 1935 году: это мать Лидии; кулинарные рецепты, переписанные рукой Лидии. Снова почерк Лидии, на этот раз стихи: стихи Рембо; откуда она взяла Рембо? На оторванном листке названия сочинений Поля Клоделя. Несколько секунд я с удивлением смотрел на листок, который легонько дрожал у меня в руке. Я положил его на место и продолжил поиски. Больше ничего интересного. Чисто по наитию я перешел к книжным полкам.
Теперь мною руководило не столько желание убедиться, узнать, сколько уверенность, что я не просто узнаю, а найду; я волновался, как охотничий пес, который все быстрее распутывает следы, будто добыча, вместо того, чтобы бежать, притягивает его невидимыми нитями. Вместе с тем надо понять, что возбуждение это было возбуждением Норрея действующего, который пылко увлекся делом; но в то же время я чувствовал в себе присутствие другого Норрея, который с ужасом ждал развязки. Пускай Лидия читает непривычные для простой трактирщицы книги, я об этом знал. Я пытался не делать никаких выводов, так как часто женщины выбирают себе для чтения книги, которые отвечают более высокому социальному положению; они могут даже сами для себя открывать вершины литературы, про которые не
подозревают их мужья или любовники. Но в таком случае я должен был бы найти на полках в комнате Лидии самые обычные книги, самые посредственные романы, сентиментальщину, с которой начинают женщины не очень высокой культуры. Ничего подобного. Трудно было сказать, были ли книги на этих полках почищены безжалостной рукой или подобраны сразу. Однако подбор был такой, как у опытного мужчины для поездки на дачу или на безлюдный остров. Между страницами в некоторых книгах были заложены фотографии. Лидия под деревом на какой-то поляне, в местности, не похожей на Тополиный остров; Лидия с группой парней и девушек более сельского, чем у нее вида, вероятно, где-то на каникулах у родственников; Лидия с какими-то людьми возле сельского домика, ничего интересного; Лидия одна на берегу моря возле бетонного блокгауза. Последняя фотография совсем недавняя, сделана, без сомнения, при оккупации, где-то на Ла-Манше или на Северном море. Кто ее там фотографировал при таких далеко не безопасных обстоятельствах? Я решил сразу же перелистать все эти книги; немного наобум я вытряхивал из них фотографии. Сейчас мне уже было безразлично, заметит ли это Лидия.
Наконец, в «Глазах Эльзы» Луи Арагона я нашел то, что так лихорадочно искал с самого начала и что так боялся найти. Книги стояли в алфавитном порядке, но я начал с конца. Я развернул тоненькую книжицу, и фотография выпала сама. Если бы обыск делал полицейский, он лишь взглянул бы на нее мельком и отложил. Нужно было так непосредственно быть заинтересованным в это дело, как я, чтобы сразу почувствовать интерес к этому небольшому прямоугольнику бумаги, вроде ревнивой жены, которая сразу чувствует, что перед ней свидетельство измены.
На фотографии были изображены несколько военных, очевидно, во время «странной войны» 1939—1940 годов. Улыбающиеся, сытые, с еще мирным выражением лица. Лица были довольно мелкие, так как офицеров и унтер-офицеров на фотографии было около двадцати: они жались перед кирпичной стеной домика, типичного для севера Франции. Но я сразу, ни минуты не колеблясь, узнал среди тех двадцати улыбающихся лиц черные фанатичные глаза Пьера Маргла. Я хотел узнать, и я узнал.
Между опасениями, подозрениями и догадками с одной стороны, и тем, что видишь собственными глазами, с другой, лежит целый мир. Да, действительно, мир изменился. Я еще не привык к тому миру, в который только что заглянул, я чувствовал какую-то подавленность, вялость, у меня кружилась голова. Я стоял в углу комнаты, держась за ручку двери, прежде чем осознал, что поставил на место «Глаза Эльзы». Автоматически я нащупал в кармане фотографию. Значит, я действительно ее туда положил. Дверь, у которой я оказался, вела в ванную, точнее, в туалетную комнату, соединенную с душем. Пол выстлан
красным кафелем, очень чисто. Справа, по всей ширине комнаты, огромный стенной шкаф, такой большой, что в нем спокойно мог бы спрятаться человек. Я раскрыл створки. Платья Лидии качались на плечиках, как жены Синей Бороды. Слева, в низу шкафа, стоял плетенный из лозы сундук. Когда я поднимал крышку, лоза стонала, как животное. Я прислушался. Наверху еще говорили. Я начал рыться в сундуке, где нашел мужское белье и два почти новых костюма. Действовал я почти что в темноте, ведь светила только настольная лампа в комнате Лидии. Я зажег свет в туалетной комнате. Костюмы явно не могли принадлежать дядюшке Сонье, его живот в них не поместился бы. Они были сшиты на мужчину приблизительно моего роста и моей комплекции. Я начал перебирать белье, не разворачивая, и наконец нашел две рубашки с метками: «П.М». Те же инициалы были вышиты и на носовых платках.
Я закрыл стенной шкаф и застыл посреди туалетной комнаты, как громом пораженный. Я повернул голову и заглянул в зеркало над умывальником, в котором отражалось незнакомое лицо с остекленевшим взглядом и впавшими щеками. Это был я. А передо мной дверь, противоположная той, через которую я вошел. Совершенно автоматически я собрался ее распахнуть, будто был уверен, что сразу же за ней увижу Пьера Маргла собственной персоной. Но в ту секунду, когда я уже был готов взяться за ручку, кто-то с противоположной стороны повернул в замке ключ. Беззвучно. То есть я услышал скрип в замке, и все. Я толкнул дверь. Заперто. Мне не показалось.
Не думаю, чтобы кто-нибудь испытывал более неприятное ощущение. Ни слова, ни звука. Только рука, которая повернула ключ. А наверху все еще говорили. Кто же там говорил? И где я? Я выпустил дверную ручку и вернулся на середину туалетной комнаты. Машинально включил свет. Задержал дыхание, прислушиваясь. Голоса наверху смолкли.
Мне показалось, что на меня падает бомба: по лестнице кто-то сбегал. Я прикипел к месту, делая над собой неимоверные усилия, тщетно пытаясь вспомнить, что я собирался делать при чьем-то приближении. Выключить лампу. Когда эта мысль наконец всплыла в моем смятенном мозгу, было уже слишком поздно. Лидия входила в комнату. Я стоял на пороге ее туалетной комнаты, к ней лицом, немного наклонившись вперед, и, возможно, производил впечатление не вполне нормального.
Она быстро открыла дверь, закрыла ее за собой и увидела меня. Левой рукой она еще держалась за дверную ручку. Вид у нее был испуганный. Нас разделяли четыре метра. Я сделал движение вперед. Она втиснулась в стенку так, будто я уже прикоснулся к ней. Никогда бы не подумал, что у нее в глазах может быть такой ужас. Я шагнул еще ближе к ней и позвал:
— Лидия...
— Что вы наделали? Вы с ума сошли! — прошептала она в отча-яньи.
Плащ, перекинутый через ее руку, соскользнул на землю. Правой рукой она схватилась за стену. Что я наделал? Потрясение Лидии передалось и мне. Я почти забыл, что в сундуке... А что может быть за той дверью туалетной комнаты?
— Послушайте, Лидия...
— Слишком поздно!
Да, слишком поздно. По лестнице кто-то шел. На светло-зеленом фоне стены лицо Лидии выделялось маленькой бледной маской. Я видел, как вздымались ее грудь и плечи. Губы ее прошептали какое-то слово, которого я не понял. Я попросил, чтобы она повторила. И услышал что-то вроде:
— Прячьтесь... Стенной шкаф...
Тоже слишком поздно. Я услышал голос дядюшки Сонье:
— Ты здесь?
Дверь открылась. На пороге он остановился и вопросительно посмотрел на меня:
— Мне показалось, что здесь кто-то есть...
Я его не узнавал. Впрочем, конечно, я его узнал: новым было мое впечатление от него. Дядюшка Сонье снял фартук. Без синего фартука, без тряпки в руках, без стойки с бутылками дядюшка Сонье перестал быть трактирщиком; и даже перестал быть дядюшкой Сонье. Передо мной стоял грозный медведь; в просторном свитере, в старой охотничьей куртке. Он стоял и ждал, сжав у бедер огромные кулачища. Я не испугался. И если бы не полные ужаса глаза Лидии, я скорее всего обратился бы к Сонье непринужденным тоном. Во всяком случае, стараясь сохранить достоинство. Но Лидия, казалось, была готова упасть в обморок.
— Я понимаю, что мое присутствие здесь не вполне прилично,— сказал я.
Услышав мой голос, Лидия встрепенулась. Она смотрела на меня так, как будто первые же мои слова должны были ее убить. Сонье немного повернулся в сторону дочери, и я увидел, как заходили желваки у него на скулах. Он молча смотрел на нее, а Лидия смотрела на меня. Я чувствовал, что должен произнести слова, которые должны решить мою дальнейшую судьбу — жить мне или нет.
— Я хотел вам сказать, что намерен жениться на Лидии.
Я увидел, что Лидия закрыла глаза, значит, я сказал то, что нужно. Воцарилась тишина, но какая-то качественно новая. Нестерпимое напряжение упало. Сонье повернул свою тяжелую голову ко мне.
— Жениться на Лидии?..
— Да. Лидия уже совершеннолетняя. Но я считаю, что у вас и без этого не должно быть возражений...
Сонье смотрел на меня. Он смотрел на меня так, будто хотел пробуравить насквозь, заглянуть вглубь, увидеть, что кроется за моими словами. А я в эту минуту не хотел ничего другого, кроме как спасти Лидию. А там поглядим.
— Вы хотите жениться на Лидии?
— Да.
Лидия раскрыла глаза и не отрывала от меня взгляда. Я легко угадал ее мольбу: «Не говорите больше ничего!» Сонье молчал. В доме стояла тишина. Что за ней скрывается? Наконец, Сонье раскрыл рот:
— А когда вы собираетесь жениться?
— Как можно скорее. Завтра, если это возможно.
— Завтра невозможно. Нужно обождать хотя бы две недели.
— Я имел в виду, что могу сразу же обручиться с ней. И буквально завтра начну хлопоты о свадьбе.
Не отрывая от меня взгляда, Сонье запустил гигантскую лапищу в свою спутанную шевелюру.
— А почему вы об этом заговорили только сейчас?
— Я хотел поговорить с вами на днях. Вы должны были заметить, что Лидия и я...
Сонье опустил руку.
— Так вы начнете хлопотать завтра?
— Да, завтра с утра. Обещаю.
Он никак не мог отойти от удивления. Оглянулся по сторонам, как будто в комнате еще мог кто-то прятаться. И снова вперил в меня взгляд.
— Хорошо.
Он снова оглядел меня с ног до головы.
— А теперь вы пойдете к себе?
— Да, я приду завтра утром за документами Лидии.
Я не солгал, у меня действительно было такое намерение. Я чувствовал, что от искренности зависит моя жизнь. Наконец, Сонье, казалось, сдался. Он повторил:
— Хорошо.
И отошел от двери.
— Если хотите выйти...
Я сделал шаг вперед. Ни слова не говоря, Лидия опередила меня. Она шла впереди до конца коридора, Сонье позади нас. Лидия открыла дверь, я попрощался:
— До завтра, Лидия.
Она не ответила. Я не видел ее лица, так как она стояла спиной к свету. Позади нее, немного сбоку, неподвижный Сонье. Лидия закрыла дверь дома.
Не помню уже, как я добрался домой. Мне казалось, что я только что сыграл трагический фарс. Кто из драматургов мог придумать сватовство, похожее на мое? Я поднялся по лестнице, зажег свет в кабинете и сел за стол. Абсолютно механически я открыл ящик. Револьвер лежал на месте. Я вынул его, резко встал из-за стола с бешенно колотящимся сердцем. Какой же я дурак! Это же полное безумие — оставить Лидию одну. Я был уверен, что ей угрожает смертельная опасность. Нужно немедленно возвращаться в кафе... Внизу раздался стук входной двери, шаги по лестнице. Передо мною стоял Пьер Бертрикс.
— Куда это вы? Что случилось? Будете вы говорить или нет, черт возьми!
Мне показалось, что язык прилип к небу:
— Сначала вы дадите слово, что при любых обстоятельствах Лидия...
Бертрикс яростно бросил шляпу на диван:
— Она невиновна, черт возьми, я это хорошо знаю! Если бы только вы сказали раньше...
И только теперь меня прорвало. При первых же словах Бертрикс забрал у меня револьвер и заставил сесть.
— Начнем с самого начала...
Сам он уселся на стуле напротив, сверля меня взглядом. Раз десять он меня останавливал, что-то спрашивал, но я хорошо понимал, что все это только для того, чтобы затянуть время. Ничто из рассказанного мной, казалось, его не удивило. Я еще говорил, когда он взял шляпу и сам протянул мне револьвер:
— Надеюсь, мы успеем вовремя. В следующий раз, полагаю, вы будете доверять мне больше.
Тем не менее я почувствовал, как он похлопал меня по плечу:
— На вас действительно нельзя обижаться. И люди с большим опытом, чем ваш, наверняка запутались бы в этом лабиринте.
Человек, который меня вел, остановился за деревом.
— Это здесь,— прошептал он мне.— Не уходите отсюда и не двигайтесь. Шеф будет здесь с минуты на минуту.
Луна только что скрылась. Темная масса трактира «Пти-Лидо» почти сливалась с темнотой. Мой провожатый прошел метров пятнадцать в направлении дебаркадера. Из черной тени моста Капитула вынырнул какой-то человек и тихо двинулся ему навстречу. После короткого совещания второй мужчина проследовал сзади меня по
направлению к куче дров, сваленных в десяти шагах от угла сарая, почти перед дверью. Над ним, на дороге, третий мужчина охранял дверь кафе. Пока они обменивались отрывистыми репликами с моим спутником, я заметил у него в руках автомат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25