Но вся эта история, должна же она когда-нибудь закончиться?
— Надеюсь. Бертрикс говорит, что понадобится меньше двух недель.
— Вот-вот. И слов на ветер он не бросает. Удивляюсь, как он вообще приобщил вас к своему расследованию. Заметьте, кстати, что мне это приятно. Но это еще не все, мой милый Норрей. Когда наста-
нет развязка, вы будете в первых рядах зрителей. Могу ли я на вас рассчитывать?
— Конечно, ведь я вам уже пообещал. Я подпишусь псевдонимом, но репортаж вы будете иметь.
Комб протянул мне на прощание руку:
— Ну вот и прекрасно. А вы со своей стороны рассчитывайте на меня. Я распоряжусь, чтобы вам не помешали.
О «небольшом авансе» он больше не заикался, очевидно, решил, что это ни к чему. На том мы и расстались, и те, кто читал в газетах мой репортаж (поданный от третьего лица, поскольку тогда я еще не решился до конца рассказать все. связанное с Лидией), смогли убедиться, что я сдержал слово.
Возвращаюсь к своему желанию немного поразмяться.
Кроме службы в армии, я никогда не прекращал тренировок трижды в неделю в физкультурном зале. В этом нет ничего сверхесте-ственного, и я вспомнил об этом для того, чтобы объяснить, почему в тот вторник, как и обычно, во второй половине дня поехал в Академию Бланки, на улицу Предместья Сен-Дени. Это совсем непохоже на клуб миллиардеров. Не случайно, когда я пришел, Рафаэль Бланки — думаю, фамилия эта вам небезызвестна: «Рафа», король «крюка» левой, экс-чемпион Европы в среднем весе; но спортивная слава так быстротечна! — «Рафа» как раз пришивал хромовые подошвы к паре сандалий.
— Обождите,— сказал он мне,— вы не ошиблись временем? Группа, которая тренируется в пятнадцать тридцать, прийдет, как всегда, в шестнадцать.
— Все правильно,— ответил я,— я специально пришел раньше, чтобы потренироваться в пустом зале. Да, месье Бланки, я хотел бы немного восстановить спортивную форму.
Рафа оставил подошву и шило.
— Что я слышу?
Нужно сказать, что если бы я пошел тем путем, на который меня направлял Рафаэль Бланки, я брал бы ручку лишь для того, чтобы подписывать контракты, предварительно согласованные с моим менеджером. Правда, лицо у меня было бы несколько помятое, и вместо того, чтобы сидеть среди зрителей ниже ринга, я выступал бы на этом самом ринге в трусиках, с боксерскими перчатками на руках. Не думаю, что смог бы пойти так далеко, как обещал мне Рафа, так как не имею, и хорошо это чувствую, той физической выносливости, которая необходима чемпионам, зато у меня есть неприятная тенденция слишком много размышлять. Короче говоря, отказавшись от такой прекрасной карьеры, я потом продолжал время от времени тренироваться, с большим или меньшим усердием наступать и защищаться, «качать маятник», как говорит Бланки. Между прочим, Бланки никогда
не отказывался от мысли наставить меня на путь истинный, несмотря на то, что начинать карьеру «профи» мне явно не улыбалось.
— Как для любителя, защищаетесь вы отлично,— хвалил он меня.— Я отшлифую вашу технику и подготовлю к чемпионату начинающих...
Самому мне мысль об участии в чемпионате начинающих казалась все более смешной. Но не таков был Бланки, чтобы отступаться.
— Идите быстро разденьтесь и поскачите пока со скакалкой,— распорядился он, сейчас я вами займусь.
В глубине зала какой-то посетитель со знанием дела тузил «грушу». В подвале, где была расположена раздевалка, заканчивала одеваться предыдущая группа. Никого из них я не знал. Я надел спортивный костюм, поднялся в зал и начал прыгать через скакалку перед зеркалом. Бланки готовил боксерские перчатки.
— Если ваша «дыхалка» в порядке, вам не составит труда восстановить навыки, месье Норрей.
Рафа, который называл меня «Норманденком», пока я пробовал различные профессии, а он надеялся сделать из меня настоящего боксера, начал называть меня «месье Норреем» с тех пор, как я стал журналистом. Престиж литературного творчества во Франции, что поделаешь!
— Впрочем, всему свой черед. У вас получится, вот увидите, у вас все получится. Хватит разминаться, давайте работать. Прямой левой.
Бланки выступал в полусреднем весе, хотя он, пожалуй, легче меня. С лошадиной силой я нацеливаю прямые удары в подбородок Бланки. Он отклоняется, гасит их перчаткой. Прямые обеими руками, хуки обеими руками. Мои удары пушечным эхом отдаются от перчаток Рафы.
— Неплохо. Левой — правой — левой... Так... Дублируйте левой, еще... Левой — правой — левой...
Я чувствую, что начинаю разогреваться, дыхание становится глубже, подключились резервные силы. Это помогает. Рафа меня успокаивает.
— Не так сильно. Вот так. А теперь передохните минуты две-три, походите по залу. Потом поработаете с малышом Люсьеном, он как раз ожидает партнера, а того нет. Не бойтесь! Всего две-три попытки! Вот увидите, Люсьен очень приятный человек! Люсьен!..
— Кто же этот Люсьен? Вроде уже где-то видел это лицо, очевидно, на чемпионате второй категории. В нем чувствуется профессионал. Лет двадцати пяти, чистенький, прекрасная мускулатура, бледноватое лицо.
— Добрый день, месье Норрей!
Он меня знает, и я не решаюсь спросить, как его зовут. Он жмет мою руку в огромной перчатке. Бланки зашнуровывает перчатки
Люсьену, а я тем временем прохаживаюсь по залу. По взгляду Люсьена я понимаю, что он рад побоксировать с журналистом. Это не злость, а скорее радость от возможности показать свой класс. Надежда, что при случае я вспомню его в своей статье.
— Ну-с, ребятки, начнем.
Я боксирую как любитель средней руки. У меня вовсе не плох удар левой. Я совсем не боюсь ударов, но старательно защищаю сердце, печень, желудок. Хватит! Я решительно начинаю наступать на Люсьена и почти сразу же пропускаю встречный левой прямо в нос. Оскорбительный удар. За ним еще один. Что происходит? А вот что: я думаю о другом. Не беспокойтесь, не о Лидии и вообще ни о чем, связанном с Тополиным островом. «Где я видел это лицо?» И его взгляд, с которым я встретился, меня смущает, вернее, смущает то, что я не могу его определить. Но это совсем не причина для того, чтобы тебе расквасили лицо. Я делаю над собой усилие и больше не смотрю в глаза Люсьену. Я заставляю себя смотреть на линию его плеч и думаю о том, что я здесь делаю перед этим подвижным соперником, и — — хоп! — бью левой. Еще раз. Прекрасно: вот она, безукоризненная и необходимая дисциплина мысли, мгновенная реакция. Однако Люсьен так просто не сдается. Техника у него бесхитростная, по крайней мере, не особо изобретательная, но он пользуется малейшим моим промахом, боксируя со мной как учитель. Тем не менее мы еще на что-то способны, даже забавно. Кто сказал, что бокс — спорт жестокий? Конечно, бывает всякое. Но со своей стороны я ни при каких обстоятельствах не испытывал ненависти к противнику в боксерских перчатках. Это всегда была какая-то животная радость, почти то же братское чувство, что у щенка, играющего с другим щенком. Возможно, чтобы стать чемпионом, надо быть злее. Когда я вижу бледное лицо Сердана, лицо почти искаженное...
— Брэк! — кричит Бланки.— Отдохните.
Отдых, следующий заход. Отдых. Третий заход. Надо мной понемногу берут верх, но я не «расклеился». Из замечаний Рафы видно, что он доволен. Брэк. Конец.
— Ну-ну, совсем неплохо,— хвалит Бланки.— Я с вами еще поработаю.
— А вы хорошо защищаетесь, месье Норрей,— говорит Люсьен. Волосы его немного взъерошены, кожа порозовела. Я любуюсь его мускулатурой. И так как напрочь бросил ломать голову над его фамилией, она сама всплывает в моей отдохнувшей памяти: Сюрло. Странно. Вчера, когда ее произнес комиссар полиции Кретея, она мне ничего не напоминала. Только теперь я вспомнил, что уже слышал ее.
— А вы случайно не родственник Сюрло, который живет в Кретее?
— Жозеф Сюрло? Это мой брат.
Теперь я понимаю, почему меня смущал его взгляд. Люсьен Сюрло пожимает плечами, начиная зубами развязывать шнурки на перчатках.
— Он ничтожество,— добавляет Люсьен.
— Вот-те на! Вы с ним не ладите?
Но Бланки подталкивает меня к раздевалке.
— Идите набросьте что-нибудь, черт возьми! Хотя бы майку. Вы остынете перед упражнениями.
Мне, однако, хочется поговорить с этим Сюрло.
— Я тоже наброшу майку,— говорит он.— Вам, месье Норрей, возможно, не понравилось, что я называю брата ничтожеством...
В раздевалке, провонявший потом и одеколоном, Люсьен Сюрло без лишних просьб сам рассказывает о своем брате.
— Заметьте, что он старший, но если бы я следовал его примеру... Все было благополучно, пока он не начал работать в Берси. Вы не знаете этих людей, месье Норрей. Нельзя сказать, чтобы по натуре они были хуже других. Но встают они рано, часа в четыре, в пять утра — я говорю о том, что было до войны. Перекусят чем-нибудь первый раз — ведь часто утром холодно — ну там, кусок хлеба, паштет, сыр...
— Ваш брат не показался мне слишком толстым.
— Обождите. Первый завтрак запивают литром вина. В девять едят снова; и снова литр вина, иногда — два. Клянусь, я не преувеличиваю. Через час настоящий завтрак. Лучше не говорить, сколько они всего выпивают, вы мне не поверите. И кофе, много чашечек кофе. Я забыл сказать об аперитиве...
— Понятно,— сказал я.
— Это продолжается после обеда и вечером. Кто может выдержать такой образ жизни? В тридцать лет мой брат был алкоголиком. Я называю вещи своими именами.
Мы поднимаемся из раздевалки в зал.
— Но ведь у вашего брата было время вылечиться. Берси — мертвый город.
Люсьен Сюрло пожал плечами.
— У него было еще больше времени спиться и пойти ко дну. Видели, с кем он живет? Вы думали, это наша мать? Нет, это его жена, месье Норрей. Когда я говорю «жена», вы понимаете, что имеется в виду. Она на двадцать лет старше него. Некоторые считают, что они достойны жалости. У меня это вызывает омерзение.
Чтобы перевести этот неприятный разговор на другую тему, я спрашиваю:
— А чем, кроме бокса, занимаетесь вы?
— Я художник, месье Норрей, художник-оформитель. Это честная профессия, если принять некоторые предосторожности. Я сам себе хозяин. У меня больше заказов, чем я могу выполнить. А еще я имею кое-какие доходы от бокса. Я не жалуюсь.
— Вы женаты?
— Да, у меня есть дочь. Мой дурак-брат ее не видел. Он даже не пришел на мою свадьбу. Я его приглашал, приглашал даже его... ну да, его жену. Они не пришли. В общем, что говорить...
Пришел солидный партнер, и Сюрло со мной попрощался: нужно приниматься за работу.
— Очень приятно было познакомиться, месье Норрей. Очень приятно было с вами побоксировать. Вам нужно серьезно взяться за бокс, Рафа прав...
Ну вот.
Много романтических приключений, сложных интриг завязываются, скрещиваются и развязываются благодаря какому-нибудь совпадению и, обратите внимание, что это случается чаше в жизни, чем в романах; даже намного чаще, ибо романисты редко прибегают к этому приему, подозрительному в глазах читателя. Что касается меня, то вы вскоре сможете убедиться, что моя неожиданная встреча в спортивном зале с братом Жозефа Сюрло не являлась ни завязкой, ни развязкой дела о трех убийствах. Я рассказал о ней, так как она естественно вплелась в ход этого дела, и я не имею права о ней умолчать. Но если бы я даже и не встретил Люсьена Сюрло и не боксировал с ним, я все-равно пошел бы к Бертриксу поговорить о Жозефе Сюрло. У меня возникла одна идея.
К Бертриксу меня проводили сразу же, как только я назвал себя. Детектив был в пальто.
— Я собираюсь уходить,— сказал он мне.
Именно так: не «собирался», а «собираюсь». Довольно жесткий взгляд. Куда только подевались сердечность и простота, согревавшие нашу первую встречу, наше неудобное, но прекрасное путешествие в Манд? И что тому виной? При виде моего разочарования Бертрикс немного подобрел:
— Я еду в Версаль на автомобиле. Каких-то полчаса, но мне необходимо побывать там лично. Сразу же после этого вернусь сюда. Если хотите, поехали вместе. Будет время поговорить. Это вас устраивает?
Я согласился. Пока мы ехали до ворот Сен-Клу, сгущались сумерки. Я рассказал о своей встрече с Люсьеном Сюрло и о том, что он мне сообщил о своем брате. Бертрикс слушал, не перебивая. Беседа продолжалась в машине между Парижем и Версалем. Бертрикс не отрывал взгляд от дороги. Вот этот разговор за исключением пауз и нескольких фраз, которые не имеют отношения к нашему делу.
Бертрикс.— О том, что Сюрло живет со своей старой любовницей я узнал сегодня утром. Большинство людей считают, что это его мать. Сюрло их не разубеждает. Она тоже. Такие жалкие пары встречаются чаще, чем думают. Что же касается его любви к спиртному, мне стало
известно, что Сюрло часто ходит в кафе «Пти-Лидо», где регулярно пьет аперитив и вино до обеда. Никаких уточнений я не получил. Я не знал, что он хронический алкоголик.
Норрей.— Почему вы не арестуете Жозефа Сюрло?
— Арестовать его? За что?
— За лжесвидетельство. Вы поймали его на лжи, когда он рассказывал, будто подвергся нападению. Эта ложь дает повод ко всяческим подозрениям. Что свидетельствует о том, что он не убийца или хотя бы не один из убийц? Убийства вполне могли совершить три разных человека, несмотря на постоянное применение серной кислоты. Представьте теперь, что Сюрло совершает третье убийство недалеко от своего дома. После этого он немедленно возвращается к себе и трижды стреляет из револьвера, чтобы отвернуть от себя подозрение. Я же ведь тоже стрелял по мнимому преступнику...
— Трудно предположить, чтобы Сюрло мог поднять такой шум, специально привлекая к себе внимание сразу после того, как лично совершил убийство. Психологически это мне кажется неправдоподобным. Кроме того, вы забываете, что остров тогда прямо кишел жандармами, и Сюрло не мог выйти из дому и вернуться туда незамеченным.
— Тем не менее убийца Стефана Бореля все же сумел совершить преступление при этих же обстоятельствах. Он проник через полицейское заграждение.
— Нет.
— Как это нет? Стефана Бореля убили за несколько минут до того, как Сюрло стрелял из револьвера.
— За несколько минут до того, или на несколько минут позже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25