Заказывал тут сайт https://Wodolei.ru
Я знаю маленький ресторанчик на улице Анжу...
— В баре Сентра? Не слишком ли это для меня шикарно?
— Вы сами не знаете, что говорите, Лидия, нет девушки шикарнее вас. Я буду там в восемь, обещаю вам. Вы ведь придете, правда?
— Да, до вечера.
Она ушла. Потом обернулась, чтобы помахать мне рукой. Она плыла по площади Согласия, как корабль на морском просторе. А я стоял, привязанный к своему берегу, и уже отгонял одолевавшие меня мысли, потому что не хотел думать ни о чем, кроме этого, такого желанного силуэта... «Сумасшедший!», шептал мой внутренний голос. Но был ли я сумасшедшим? Едва только бежевое пальто Лидии исчезло за деревьями Кур-ла-Рэн, передо мной в ослепительном свете возникла единственная цель — «знать». Я достиг той точки, в которой моя жизнь соединялась с другой жизнью, и речь уже не шла о флирте или романе: моя судьба стала называться «Лидия». Мне необходимо было любой ценой узнать эту судьбу. «Сейчас мне нужно идти туда, куда я должна идти», сказала Лидия. И я узнаю, куда она пошла. Я бросился вслед за ней.
Никогда не испытывал я более сильного чувства вины, чем тогда, когда мне случалось наблюдать за людьми, которые об этом не знали.
Тогда чувствуешь себя так, как будто совершил больше чем нескромность — похищение чужого «я». Не выпуская из поля зрения Лидию, быстро идущую вдоль Сены, я говорил себе еще, что добровольно подвергаюсь огромному риску. Что если она увидит меня, что если спросит, почему иду за ней? Ну да ладно. Не менее страшным было бы «не знать». Вряд ли вообще было что-то более важное с того самого момента, когда меня перестало волновать то, что моим тестем будет кабатчик.
Лидия миновала мост Александра III и продолжала идти по тому же берегу. Мужчины оборачивались, когда она проходила мимо них. Время от времени она поглядывала на Сену, и я уже подумал, что она собирается спуститься на набережную. Но нет, Лидия дошла до конца Кур-ла-Рэн и пошла наискось к площади Канады. Там я чуть было ее не потерял, так как мне пришлось обогнуть площадь, и снова заметил бежевое пальто уже на углу улицы Франциска I. Какого черта нужно было дочери дядюши Сонье в этом квартале? Нас разделяли тридцать метров и строй американских солдат. Я слышал, как они окликали ее, говорили комплименты, который каждый вояка адресует женщинам в возрасте от четырнадцати до пятидесяти пяти лет. Лидия, конечно, даже не посмотрела в их сторону; она шла дальше, а потом свернула под портик справа. В глаза мне бросилась надпись: Дипломатическая миссия Канады.
Тут не место пускаться в комментарии, критиковать или сожалеть, как и подобает добропорядочному французу. Существует факт, который газеты, кстати, никогда не замалчивали: в декабре 1945 года канадская дипломатическая миссия в Париже в прямом смысле утопала в заявлениях французов, желавших покинуть родину. Я был уверен на девяносто восемь процентов, что у Лидии не было иной цели на улице Франциска I. В этом состояла моя первая посылка — пункт номер один.
Пункт второй. Убийства на Тополином острове несомненно обогатили преступника по меньшей мере на десять миллионов. Даже переведенная в доллары, эта сумма представляла собой существенные подъемные.
Пункт третий. Несмотря на то, что вся французская полиция была поставлена на ноги, Пьер Маргла оставался неуловимым. Но миллионы захватывают не для того, чтобы потом чахнуть с ними в какой-нибудь дыре.
Пункт четвертый. Лидия признавала сама, что с того страшного вечера она «уже. не такая» и «никто ничего не может для нее сделать». Вдобавок, эта девушка из кабачка знала, что означают имена Орфея и Эвридики. И, если она действительно слышала легенду по радио, то оставалось еще объяснить, почему она читала «Опасные связи», да еще
и выражалась совсем не так, как ее папаша-кабатчик и завсегдатаи «Пти-Лидо», а по меньшей мере как женщина, посещающая культурное общество.
Таким был итог, который я невольно подводил в мыслях, когда мое первое возбуждение уже прошло и я сидел за своим письменным столом в спортивной редакции. Мои товарищи, считавшие, что я уже окончательно освободился от временных обязанностей «репортера-происшественника», были бы весьма удивлены, если бы могли заглянуть в тот запутанный лабиринт, в котором я блуждал все это время.
В бар я пришел после Лидии, уже сидевшей за пустым столом.
— Я даже не знаю, что заказывают в таких кафе,— сказала она.— К тому же мне никогда не хочется пить.
Она все же согласилась на бокал белого вина. Держала она его очень просто, да и вообще вела себя совершенно непринужденно, но не так, как «хорошо воспитанная» молодая особа, а с несравненной естественностью и достоинством молодых, не прирученных животных. На нее уже засматривались несколько жалких пижонов, вытиравших стойку локтями. Я повел ее в свой ресторан.
— Лидия,— обратился я к ней, как только мы сели,— я должен сознаться: я за вами следил.
— Знаю, я вас видела. Вам придется еще немало поработать над собой, если вы хотите стать полицейским инспектором.
Слава Богу, она рассмеялась. На ней был голубой свитер, которого я раньше не видел, как всегда, с закатанными до локтей рукавами.
— Скажите мне хотя бы, что не очень на меня сердитесь... Лидия пожала плечами:
— Разве я пришла бы сюда? Вы ведете себя то как взрослый человек, то как ребенок, где уж на вас сердиться. Впрочем, мне нравится, что вы сами во всем признались. И какой же вывод вы сделали из вашей слежки?
Я положил свою руку на лежавшую на столе руку Лидии.
— Я понял, что вы хотите уехать отсюда, Лидия.
— Это правда. Мне нужно уехать.
— Нужно?
— Да.
Мы были одни в дальнем углу верхней части маленького ресторана, напоминавшего художественную мастерскую. На стенах висели довольно посредственные картины, меню не поражало воображение, но тут было уютно, мягко падал свет, в общем, можно было приятно отдохнуть. Здесь не хотелось думать об окружающих сумерках, обо всем том темном, неизведанном мире, который...
— Я знаю, о чем вы думаете,— мягко сказала Лидия.— Молчите, я уверена, что вы не можете думать иначе. Однако вы здесь, хотя сами сознались, что следили за мной, и держите мою руку. Я тоже не рас-
сказываю вам того, чего вы ждете от меня. Но успокойтесь, мой дорогой Робер, я — не чудовище. Все дело в том, что мое положение из разряда тех, которые описывают в трагедиях. Не правда ли, странно?..
Не знаю, точно ли я воспроизвожу ее слова, но смысл был именно такой. Она так и сказала «Странно», как будто тень страдания ее коснулась впервые в жизни, и эта тень и впрямь показалась молодому естеству скорее странной, чем страшной.
— Лидия, вы сами не выпутаетесь из всего этого. Позвольте мне помочь вам.
Лидия покачала головой.
— Никто не может мне помочь. Единственное, что вы сможете сделать... если сможете...
— Я смогу все, что угодно, вы же знаете!
— Это все забыть за тот краткий промежуток времени, который нам остался. Забудьте сегодня, что я Лидия Сонье из «Пти-Лидо». А в последующие дни, когда будете меня видеть, забудьте ту ужасную ночь...
— Я никогда не смогу забыть ту ночь, Лидия. Я снова вижу вас возле вашей двери, и я...
— Ах...
— Неужели вы хотите, чтобы я забыл и то мгновение?
— О, если бы все можно было остановить в то мгновение, чтобы оно длилось вечно...
«Чтобы оно длилось вечно...» Какими опьяняющими были для меня эти слова, прозвучавшие из прекрасных уст. Однако было и другое, о чем я не мог забыть.
— Лидия, тот человек, которого вы просили спрятать... Мой голос был глухим, низким, я сам его не узнавал.
— И что?
— Вы любите его?
Лидия отвернулась. Волна волос закрыла ей пол-лица.
— Я его никогда не любила.
— А он?
Лидия снова взглянуда на меня. В ее глазах была отчаянная мольба.
— Ради Бога, ради Бога, никогда не говорите мне об этом!
Я клянусь вам, что никогда не любила ни одного мужчину, никогда, никогда, до тех пор, пока...
Лидия вздохнула и вдруг закрыла лицо руками. Я с трудом разобрал ошеломившие меня слова:
— ...Пока я не встретила вас.
Я мысленно вижу нас снова, когда, немного позже, мы выходили из ресторана под руку, молчали в ночной тишине, потом бежали к метро. В метро толпа прижала меня к Лидии, а на автобусной платформе нас
качало, как на корабле, уносившем нас обоих вдаль, и волосы Лидии касались моей щеки. Мы сошли на улице Мулен-Берсон и пошли дальше, держась за руки. Мне казалось, что я, неудавшийся Орфей, сам веду Эвридику в ад. Мы прошли Дорогу рукава Капитула, мост Капитула; уже совсем стемнело. Я обнял Лидию. Когда я целовал ее, по ее щекам катились слезы.
— Это безумие, это безумие! — повторяла она.
Нас окутывал зимний ветер, но мы не чувствовали его ледяного дыхания. Наконец, Лидия ушла. Дверь «Пти-Лидо» закрылась за ней.
Ничто не помешает Земле вращаться. Я распахнул свои окна — знакомый пейзаж, который как будто застыл в холодном тумане. Я прошел мимо закрытых дверей «Пти-Лидо». Длинная прямая дорога, Париж. Бюро Пьера Бертрикса произвело на меня впечатление гостеприимного убежища, надежной защиты от окружающей враждебности.
— Извините, что потревожил вас в воскресенье. Но ни вы, ни я не можем терять времени. Я уже говорил, что не собираюсь удивлять вас, изображать Шерлока Холмса, да, впрочем, и вы не тот остолоп Ватсон. Мы продолжим расследование вместе, я постепенно буду сообщать вам новые сведения, а вы будете делать то же со своей стороны. Начнем по порядку.
Пьер Бертрикс открыл лежавшую на столе зеленую картонную папку.
— Облик Пьера Маргла проступает все четче. Он, возможно, не так прост, как казалось его воспитателям...
— Я вижу, вы времени зря не теряли,— заметил я.— Мы вернулись из Манда позавчера...
— Я работаю не один. Конечно, я не располагаю теми средствами получения информации, которые есть у полиции, но мне удалось привлечь себе в помощь несколько толковых и сообразительных сотрудников. Я направил их по следу Маргла. Вот результат... Извините...
Пьер Бертрикс закурил доверху набитую трубку.
— Посмотрим, что тут у нас есть,— продолжил он, переворачивая страницы досье.— Маргла Пьер, Луи, Мари, Андре, родившийся 16 марта 1902 года в Алэ, сын Маргла Жермена, Оноре, нотариуса этого города, и Маргла Луизы, Терезы, урожденной Лориоль. Потерял мать в возрасте десяти лет. Отец отдает его в пансионат иезуитов в Сент-Игнас-де-Манд. Характер, воспитание, я не буду к этому возвращаться, так как отец Этьен достаточно нас просветил. В пятнадцать лет Маргла лишается отца и переходит под опеку своего дяди, кавале-
рийского офицера Эвариста Лориоля. Малообеспеченный Эварист Лориоль продает контору Жермена Маргла, отчасти затем, чтобы иметь возможность оплачивать учебу своего племянника. Отравленный газом во время войны 1914—1918 гг., Эварист Лориоль также умирает в 1923 г. И вот Пьер Маргла, едва достигший совершеннолетия, остается один на всем белом свете. Тут нужно кое-что объяснить. Бывшие воспитанники иезуитов делятся на две категории. Первая, более многочисленная, включает всех тех, на кого навсегда наложило свой отпечаток полученное в колледже религиозное воспитание; вторая состоит из бунтарей, тяжело переносивших интеллектуальный и моральный диктат, и которые, яростно ему сопротивляясь, становятся впоследствии антиклерикалами и даже атеистами. Пьер Маргла имел возможность проявить такие настроения в тот период своей жизни, когда, будучи уже совершеннолетним, остался одиноким и абсолютно свободным. Он этого не сделал. Лучшее тому доказательство — его переписка с бывшим преподавателем. А когда между ним и его женой возникает какой-то непреодолимый разлад, он чувствует серьезные угрызения совести и в конце концов отдает это дело на рассмотрение римского суда, как и положено покорному сыну Церкви. Подтверждается наш вывод и сведениями, полученными из Боннея, согласно которым Пьер Маргла был ревностным католиком. Лейтенант запаса, танкист, он воюет в Бельгии в составе армии Жиро, потом его эвакуируют из Дюнкерка в Англию, после чего он возвращается во Францию. Маргла снова вступает в армию возле Эвре, попадает в плен, но сразу же бежит из концлагеря вместе с одним майором, также бывшим воспитанником Сент-Игнас, именно тем, адрес которого дал нам отец Этьен. Пьер Маргла пробирается в Лион и там, в скромном гостиничном номере, начинает писать. Над чем же он работает? Над большим философским трудом: «Проблема зла в современном мире». Послушайте-ка названия глав: «Бог и зло», «Гордыня — источник зла», «От самовлюбленности до идеи убийства», «Роль преступления в истории»...
— Каким образом, черт побери, вы обо всем этом узнали? С позавчерашнего-то дня!
— Вчера я лично виделся с боевым товарищем Пьера Маргла. Работая в Лионе, Маргла просил его разыскать некоторые книги по криминологии у парижских издателей. Кроме того, он доверил ему первую часть своего фундаментального труда, попросив ее прочитать и высказать свое мнение. Вряд ли стоит вам говорить, что мне нелегко было вызвать майора на откровенный разговор. Для него Маргла невиновен. Что касается рукописи, то он не хочет с ней расставаться. Он согласился лишь на то, чтобы я кое-что законспектировал для себя. Дальше. Эта кропотливая работа, конечно, не обогащала Пьера Маргла. Самый дорогой капитал, который он спас от военного лихолетья, состоял в коллекции марок, начатой еще в детстве, ценность которой со
временем неуклонно возрастала. Чтобы иметь средства к существованию, Маргла продал некоторые марки. Ему случилось осуществить выгодный обмен, удачно выступить в роли посредника, и тогда он понял, что комиссионный процент с этого отнюдь не громоздкого товара, в котором он, к тому же, прекрасно разбирался, может обеспечить его материально. В конце 1942 года, когда его побег из лагеря для военнопленных был уже забыт, он возвращается в Париж и поселяется в Боннее. Немного погодя он становится участником Сопротивления. К сожалению, майор оказался более сдержанным, чем я желал бы, рассказывая о деятельности Маргла в этот период, как-будто секреты его подпольной сети еще не подлежат огласке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
— В баре Сентра? Не слишком ли это для меня шикарно?
— Вы сами не знаете, что говорите, Лидия, нет девушки шикарнее вас. Я буду там в восемь, обещаю вам. Вы ведь придете, правда?
— Да, до вечера.
Она ушла. Потом обернулась, чтобы помахать мне рукой. Она плыла по площади Согласия, как корабль на морском просторе. А я стоял, привязанный к своему берегу, и уже отгонял одолевавшие меня мысли, потому что не хотел думать ни о чем, кроме этого, такого желанного силуэта... «Сумасшедший!», шептал мой внутренний голос. Но был ли я сумасшедшим? Едва только бежевое пальто Лидии исчезло за деревьями Кур-ла-Рэн, передо мной в ослепительном свете возникла единственная цель — «знать». Я достиг той точки, в которой моя жизнь соединялась с другой жизнью, и речь уже не шла о флирте или романе: моя судьба стала называться «Лидия». Мне необходимо было любой ценой узнать эту судьбу. «Сейчас мне нужно идти туда, куда я должна идти», сказала Лидия. И я узнаю, куда она пошла. Я бросился вслед за ней.
Никогда не испытывал я более сильного чувства вины, чем тогда, когда мне случалось наблюдать за людьми, которые об этом не знали.
Тогда чувствуешь себя так, как будто совершил больше чем нескромность — похищение чужого «я». Не выпуская из поля зрения Лидию, быстро идущую вдоль Сены, я говорил себе еще, что добровольно подвергаюсь огромному риску. Что если она увидит меня, что если спросит, почему иду за ней? Ну да ладно. Не менее страшным было бы «не знать». Вряд ли вообще было что-то более важное с того самого момента, когда меня перестало волновать то, что моим тестем будет кабатчик.
Лидия миновала мост Александра III и продолжала идти по тому же берегу. Мужчины оборачивались, когда она проходила мимо них. Время от времени она поглядывала на Сену, и я уже подумал, что она собирается спуститься на набережную. Но нет, Лидия дошла до конца Кур-ла-Рэн и пошла наискось к площади Канады. Там я чуть было ее не потерял, так как мне пришлось обогнуть площадь, и снова заметил бежевое пальто уже на углу улицы Франциска I. Какого черта нужно было дочери дядюши Сонье в этом квартале? Нас разделяли тридцать метров и строй американских солдат. Я слышал, как они окликали ее, говорили комплименты, который каждый вояка адресует женщинам в возрасте от четырнадцати до пятидесяти пяти лет. Лидия, конечно, даже не посмотрела в их сторону; она шла дальше, а потом свернула под портик справа. В глаза мне бросилась надпись: Дипломатическая миссия Канады.
Тут не место пускаться в комментарии, критиковать или сожалеть, как и подобает добропорядочному французу. Существует факт, который газеты, кстати, никогда не замалчивали: в декабре 1945 года канадская дипломатическая миссия в Париже в прямом смысле утопала в заявлениях французов, желавших покинуть родину. Я был уверен на девяносто восемь процентов, что у Лидии не было иной цели на улице Франциска I. В этом состояла моя первая посылка — пункт номер один.
Пункт второй. Убийства на Тополином острове несомненно обогатили преступника по меньшей мере на десять миллионов. Даже переведенная в доллары, эта сумма представляла собой существенные подъемные.
Пункт третий. Несмотря на то, что вся французская полиция была поставлена на ноги, Пьер Маргла оставался неуловимым. Но миллионы захватывают не для того, чтобы потом чахнуть с ними в какой-нибудь дыре.
Пункт четвертый. Лидия признавала сама, что с того страшного вечера она «уже. не такая» и «никто ничего не может для нее сделать». Вдобавок, эта девушка из кабачка знала, что означают имена Орфея и Эвридики. И, если она действительно слышала легенду по радио, то оставалось еще объяснить, почему она читала «Опасные связи», да еще
и выражалась совсем не так, как ее папаша-кабатчик и завсегдатаи «Пти-Лидо», а по меньшей мере как женщина, посещающая культурное общество.
Таким был итог, который я невольно подводил в мыслях, когда мое первое возбуждение уже прошло и я сидел за своим письменным столом в спортивной редакции. Мои товарищи, считавшие, что я уже окончательно освободился от временных обязанностей «репортера-происшественника», были бы весьма удивлены, если бы могли заглянуть в тот запутанный лабиринт, в котором я блуждал все это время.
В бар я пришел после Лидии, уже сидевшей за пустым столом.
— Я даже не знаю, что заказывают в таких кафе,— сказала она.— К тому же мне никогда не хочется пить.
Она все же согласилась на бокал белого вина. Держала она его очень просто, да и вообще вела себя совершенно непринужденно, но не так, как «хорошо воспитанная» молодая особа, а с несравненной естественностью и достоинством молодых, не прирученных животных. На нее уже засматривались несколько жалких пижонов, вытиравших стойку локтями. Я повел ее в свой ресторан.
— Лидия,— обратился я к ней, как только мы сели,— я должен сознаться: я за вами следил.
— Знаю, я вас видела. Вам придется еще немало поработать над собой, если вы хотите стать полицейским инспектором.
Слава Богу, она рассмеялась. На ней был голубой свитер, которого я раньше не видел, как всегда, с закатанными до локтей рукавами.
— Скажите мне хотя бы, что не очень на меня сердитесь... Лидия пожала плечами:
— Разве я пришла бы сюда? Вы ведете себя то как взрослый человек, то как ребенок, где уж на вас сердиться. Впрочем, мне нравится, что вы сами во всем признались. И какой же вывод вы сделали из вашей слежки?
Я положил свою руку на лежавшую на столе руку Лидии.
— Я понял, что вы хотите уехать отсюда, Лидия.
— Это правда. Мне нужно уехать.
— Нужно?
— Да.
Мы были одни в дальнем углу верхней части маленького ресторана, напоминавшего художественную мастерскую. На стенах висели довольно посредственные картины, меню не поражало воображение, но тут было уютно, мягко падал свет, в общем, можно было приятно отдохнуть. Здесь не хотелось думать об окружающих сумерках, обо всем том темном, неизведанном мире, который...
— Я знаю, о чем вы думаете,— мягко сказала Лидия.— Молчите, я уверена, что вы не можете думать иначе. Однако вы здесь, хотя сами сознались, что следили за мной, и держите мою руку. Я тоже не рас-
сказываю вам того, чего вы ждете от меня. Но успокойтесь, мой дорогой Робер, я — не чудовище. Все дело в том, что мое положение из разряда тех, которые описывают в трагедиях. Не правда ли, странно?..
Не знаю, точно ли я воспроизвожу ее слова, но смысл был именно такой. Она так и сказала «Странно», как будто тень страдания ее коснулась впервые в жизни, и эта тень и впрямь показалась молодому естеству скорее странной, чем страшной.
— Лидия, вы сами не выпутаетесь из всего этого. Позвольте мне помочь вам.
Лидия покачала головой.
— Никто не может мне помочь. Единственное, что вы сможете сделать... если сможете...
— Я смогу все, что угодно, вы же знаете!
— Это все забыть за тот краткий промежуток времени, который нам остался. Забудьте сегодня, что я Лидия Сонье из «Пти-Лидо». А в последующие дни, когда будете меня видеть, забудьте ту ужасную ночь...
— Я никогда не смогу забыть ту ночь, Лидия. Я снова вижу вас возле вашей двери, и я...
— Ах...
— Неужели вы хотите, чтобы я забыл и то мгновение?
— О, если бы все можно было остановить в то мгновение, чтобы оно длилось вечно...
«Чтобы оно длилось вечно...» Какими опьяняющими были для меня эти слова, прозвучавшие из прекрасных уст. Однако было и другое, о чем я не мог забыть.
— Лидия, тот человек, которого вы просили спрятать... Мой голос был глухим, низким, я сам его не узнавал.
— И что?
— Вы любите его?
Лидия отвернулась. Волна волос закрыла ей пол-лица.
— Я его никогда не любила.
— А он?
Лидия снова взглянуда на меня. В ее глазах была отчаянная мольба.
— Ради Бога, ради Бога, никогда не говорите мне об этом!
Я клянусь вам, что никогда не любила ни одного мужчину, никогда, никогда, до тех пор, пока...
Лидия вздохнула и вдруг закрыла лицо руками. Я с трудом разобрал ошеломившие меня слова:
— ...Пока я не встретила вас.
Я мысленно вижу нас снова, когда, немного позже, мы выходили из ресторана под руку, молчали в ночной тишине, потом бежали к метро. В метро толпа прижала меня к Лидии, а на автобусной платформе нас
качало, как на корабле, уносившем нас обоих вдаль, и волосы Лидии касались моей щеки. Мы сошли на улице Мулен-Берсон и пошли дальше, держась за руки. Мне казалось, что я, неудавшийся Орфей, сам веду Эвридику в ад. Мы прошли Дорогу рукава Капитула, мост Капитула; уже совсем стемнело. Я обнял Лидию. Когда я целовал ее, по ее щекам катились слезы.
— Это безумие, это безумие! — повторяла она.
Нас окутывал зимний ветер, но мы не чувствовали его ледяного дыхания. Наконец, Лидия ушла. Дверь «Пти-Лидо» закрылась за ней.
Ничто не помешает Земле вращаться. Я распахнул свои окна — знакомый пейзаж, который как будто застыл в холодном тумане. Я прошел мимо закрытых дверей «Пти-Лидо». Длинная прямая дорога, Париж. Бюро Пьера Бертрикса произвело на меня впечатление гостеприимного убежища, надежной защиты от окружающей враждебности.
— Извините, что потревожил вас в воскресенье. Но ни вы, ни я не можем терять времени. Я уже говорил, что не собираюсь удивлять вас, изображать Шерлока Холмса, да, впрочем, и вы не тот остолоп Ватсон. Мы продолжим расследование вместе, я постепенно буду сообщать вам новые сведения, а вы будете делать то же со своей стороны. Начнем по порядку.
Пьер Бертрикс открыл лежавшую на столе зеленую картонную папку.
— Облик Пьера Маргла проступает все четче. Он, возможно, не так прост, как казалось его воспитателям...
— Я вижу, вы времени зря не теряли,— заметил я.— Мы вернулись из Манда позавчера...
— Я работаю не один. Конечно, я не располагаю теми средствами получения информации, которые есть у полиции, но мне удалось привлечь себе в помощь несколько толковых и сообразительных сотрудников. Я направил их по следу Маргла. Вот результат... Извините...
Пьер Бертрикс закурил доверху набитую трубку.
— Посмотрим, что тут у нас есть,— продолжил он, переворачивая страницы досье.— Маргла Пьер, Луи, Мари, Андре, родившийся 16 марта 1902 года в Алэ, сын Маргла Жермена, Оноре, нотариуса этого города, и Маргла Луизы, Терезы, урожденной Лориоль. Потерял мать в возрасте десяти лет. Отец отдает его в пансионат иезуитов в Сент-Игнас-де-Манд. Характер, воспитание, я не буду к этому возвращаться, так как отец Этьен достаточно нас просветил. В пятнадцать лет Маргла лишается отца и переходит под опеку своего дяди, кавале-
рийского офицера Эвариста Лориоля. Малообеспеченный Эварист Лориоль продает контору Жермена Маргла, отчасти затем, чтобы иметь возможность оплачивать учебу своего племянника. Отравленный газом во время войны 1914—1918 гг., Эварист Лориоль также умирает в 1923 г. И вот Пьер Маргла, едва достигший совершеннолетия, остается один на всем белом свете. Тут нужно кое-что объяснить. Бывшие воспитанники иезуитов делятся на две категории. Первая, более многочисленная, включает всех тех, на кого навсегда наложило свой отпечаток полученное в колледже религиозное воспитание; вторая состоит из бунтарей, тяжело переносивших интеллектуальный и моральный диктат, и которые, яростно ему сопротивляясь, становятся впоследствии антиклерикалами и даже атеистами. Пьер Маргла имел возможность проявить такие настроения в тот период своей жизни, когда, будучи уже совершеннолетним, остался одиноким и абсолютно свободным. Он этого не сделал. Лучшее тому доказательство — его переписка с бывшим преподавателем. А когда между ним и его женой возникает какой-то непреодолимый разлад, он чувствует серьезные угрызения совести и в конце концов отдает это дело на рассмотрение римского суда, как и положено покорному сыну Церкви. Подтверждается наш вывод и сведениями, полученными из Боннея, согласно которым Пьер Маргла был ревностным католиком. Лейтенант запаса, танкист, он воюет в Бельгии в составе армии Жиро, потом его эвакуируют из Дюнкерка в Англию, после чего он возвращается во Францию. Маргла снова вступает в армию возле Эвре, попадает в плен, но сразу же бежит из концлагеря вместе с одним майором, также бывшим воспитанником Сент-Игнас, именно тем, адрес которого дал нам отец Этьен. Пьер Маргла пробирается в Лион и там, в скромном гостиничном номере, начинает писать. Над чем же он работает? Над большим философским трудом: «Проблема зла в современном мире». Послушайте-ка названия глав: «Бог и зло», «Гордыня — источник зла», «От самовлюбленности до идеи убийства», «Роль преступления в истории»...
— Каким образом, черт побери, вы обо всем этом узнали? С позавчерашнего-то дня!
— Вчера я лично виделся с боевым товарищем Пьера Маргла. Работая в Лионе, Маргла просил его разыскать некоторые книги по криминологии у парижских издателей. Кроме того, он доверил ему первую часть своего фундаментального труда, попросив ее прочитать и высказать свое мнение. Вряд ли стоит вам говорить, что мне нелегко было вызвать майора на откровенный разговор. Для него Маргла невиновен. Что касается рукописи, то он не хочет с ней расставаться. Он согласился лишь на то, чтобы я кое-что законспектировал для себя. Дальше. Эта кропотливая работа, конечно, не обогащала Пьера Маргла. Самый дорогой капитал, который он спас от военного лихолетья, состоял в коллекции марок, начатой еще в детстве, ценность которой со
временем неуклонно возрастала. Чтобы иметь средства к существованию, Маргла продал некоторые марки. Ему случилось осуществить выгодный обмен, удачно выступить в роли посредника, и тогда он понял, что комиссионный процент с этого отнюдь не громоздкого товара, в котором он, к тому же, прекрасно разбирался, может обеспечить его материально. В конце 1942 года, когда его побег из лагеря для военнопленных был уже забыт, он возвращается в Париж и поселяется в Боннее. Немного погодя он становится участником Сопротивления. К сожалению, майор оказался более сдержанным, чем я желал бы, рассказывая о деятельности Маргла в этот период, как-будто секреты его подпольной сети еще не подлежат огласке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25