Эва почувствовала, как неизъяснимое блаженство обрушивается на нее. Она закричала и стала вырываться, в то время как его язык касался сокровенного бугорка, вознося ее выше и выше, пока она не впилась ногтями в его плечи, выкрикивая его имя. Эва не могла вздохнуть и на мгновение погрузилась в небытие. Когда же она пришла в себя, он был уже на ней, накрыл ее своим телом, его руки держали ее голову, его губы ловили ее страстные крики… и он вошел в нее…
Наполнил все ее естество.
Заставил ее выгибаться навстречу его медленным толчкам. Затем они стали быстрее и быстрее, вознося ее ввысь вместе с ним. Из ее горла вырывались стоны, когда она еще раз, теперь уже вместе с ним, воспаряла к вершине наслаждения.
В изнеможении они лежали рядом и тяжело дышали.
Снег царапал по стеклу. Буря набирала силу, а Эва чувствовала, что засыпает.
И когда она погрузилась в сон, ее руки нежно обнимали широкие плечи мужа. Женщина улыбалась.
Глава 22
Люсьен не спал.
Он лежал, опершись на локоть, и слушал, как ветер и снег с дождем шуршат по стеклу, барабанят в оконный переплет. Он не хотел уступать своему телу, которое требовало отдыха, не хотел вновь провалиться в кошмар. Какое счастье лежать рядом с ней, наслаждаясь ощущением ее тела в своих руках, ее запахом.
Она прекрасна. Она впервые отдалась ему без принуждения. Впервые надменная, презирающая всех Эва показала себя мягкой, нежной, и это прекрасно сочеталось с ее страстностью.
Люсьен улыбнулся. Такая Эва ему нравится.
В комнате стало холодно. Осторожно, чтобы не разбудить молодую жену, он взял толстое покрывало и укрыл им их обоих.
Она открыла глаза.
— Люсьен.
Он застыл. Она назвала его по имени! Не Блэкхитом, не герцогом, не его светлостью, а Люсьеном. У него защемило сердце.
— Ты назвала меня Люсьеном.
Она положила голову ему на руку и посмотрела на него с мягкой, но дразнящей улыбкой.
— Разве не так тебя зовут?
— Я не припомню, чтобы ты когда-нибудь меня так называла.
— Такого и не было.
Ей не было нужды объяснять ему, что она никогда прежде не называла его так, потому что этим разрушила бы барьер между ними. Назови она его так, это означало бы, что она принимает близость, к которой еще не готова.
Он протянул руку и провел пальцами по ее щеке.
— Скажи это еще раз, Эва. Мне нравится, как мое имя звучит в твоих устах.
— Люсьен.
Одного нежного, чувственного тона, которым она произнесла его имя, было достаточно, чтобы вновь возбудить его. Он вытянулся рядом с ней и провел пальцами по густым волосам.
— Ты вселяешь хаос в мое сердце, — пробормотал он.
— Что ж, герцог, если твое сердце такое слабенькое, то с тобой будет проще, чем я прежде думала.
— Ты так думаешь?
Они лежали, прижавшись друг к другу, и наслаждались покоем. Сейчас прекрасные глаза, глядевшие на Люсьена, не прищуривались в гневе и не метали молнии. Рот не кривился в презрительной усмешке, а улыбался почти по-детски. Он вздохнул, когда ее маленькая рука — рука, которая способна одним ударом свалить мужчину вдвое больше ее, рука, которая была столь же сильна, как и женственна, — погладила его по щеке.
— Ты так и не рассказала мне, — тихо сказал он, наслаждаясь ее ласковыми прикосновениями.
— О чем?
— Каким образом ты привела меня в бесчувственное состояние там, в Париже.
Она усмехнулась.
Он в ожидании поднял бровь.
— Ну что ж, хорошо, — сказала Эва и провела пальцами по его шее. — Здесь проходят артерии. Если найти нужное место и слегка надавить, то это на короткое время приведет к потере сознания.
— Ах вот оно как. Это ты узнала на Востоке? Она провела пальцами по его губам.
— Думаю, что должна извиниться за то, что сделала с тобой в ту ночь, но я никак не могла оставить тебя без присмотра, когда эликсир был так близко.
— А я полагаю, это я должен извиниться за то, что натворил с твоей жизнью во Франции. Это было не очень по-джентельменски, хотя я нисколько не сожалею о конечном результате.
Она тронула пальцем его нос.
— Я не знала, что ты так благожелательно расположен к Америке. Из-за тебя я была вынуждена покинуть Париж, мои усилия в направлении окончания войны между нашими странами потерпели крах. Но иногда судьба сдает нам все козырные карты. Я с радостью встречу твое выступление в парламенте, Люсьен, которое принесет независимость и мир моей стране.
— А я могу обещать, моя дорогая, что ради мира между нашими странами я буду работать не покладая рук.
— Да… да, мне кажется, я верю тебе.
— Ты должна мне доверять.
— Я не очень верю людям.
— Значит, для этого потребуется тренировка.
— Но я уже работаю над этим, тебе не кажется? В том смысле, что если посмотреть на нас, прямо сейчас, то создается впечатление, что мы нравимся друг другу, словно мы друзья, а не настороженные противники.
Он улыбнулся, когда ее пальцы прикоснулись к его колючей щеке.
— Моя дорогая Эва, я никогда не воспринимал тебя как противника.
— Как ты думаешь, Чарлз… он сможет когда-нибудь простить меня за то, что я с ним сделала в ночь ограбления?
— Я уверен, что, если ты попросишь у него прощения, он простит. — Он убрал волосы с ее лица. — Это так важно?
— Да, это важно. — Она посмотрела ему в глаза. — Потому что, видишь ли, Люсьен, мне тоже хочется того, что есть у моих своячениц. Счастливого брака. Веселых, озорных детей. Мужа, который лю… — Она вспыхнула. — Заботится и уважает меня.
— Очень возможно, Эва, что со временем и при благоприятных условиях между нами расцветет любовь. Но сначала должно прийти доверие.
— Ты веришь мне?
— Всем сердцем, — улыбнулся он.
Неужели он настолько сильней и смелей ее? Почему она не может ответить тем же?
— Люсьен, — нерешительно проговорила Эва, — помнишь, как ты однажды спросил меня об отце и о том, что он… сделал?
— Помню.
От страха у Эвы забилось сердце, стали влажными ладони. Верить ему было непросто. Труднее даже, чем согласиться выйти за него замуж. Она не была уверена, что сможет.
— Ты хочешь мне что-то рассказать, Эва?
— Да.
Эва закрыла глаза и отправилась в мысленное путешествие в прошлое.
— Я была единственным ребенком капитана, ставшего торговцем, — начала она. — Мы жили в Салеме, штат Массачусетс, городе красавиц. Моя мать была младшей дочерью английского баронета, поместье которого находилось около Бристоля, быстро развивавшегося портового города, как ты наверняка знаешь. Вот там она и встретила отца. Он был высок, красив и любил приключения. В общем, совершенно не подходил для женщины из такого благородного семейства. Родители запретили ей с ним встречаться, однако они, конечно же, находили возможность видеться… и мать вскоре обнаружила, что беременна. Мной.
Отец женился на ней, семья порвала с матерью все отношения, и он взял ее с собой в Америку, где стал одним из самых состоятельных людей Салема. Одним из самых ранних моих воспоминаний является собирающийся в морское путешествие отец и плачущая мать. Эта картина повторялась каждый раз. Дом становился тихим и спокойным. Я не смела заговорить и, стараясь быть незаметной, наблюдала, как отец молча пакует свой сундук, смотрела, как мать сидит и громко плачет с носовым платком в одной руке и с бутылкой в другой… стараясь добиться внимания и не получая его.
Это было великое представление, но он не обращал на него никакого внимания. А когда подходило время отъезда, он целовал мать в щеку — всегда формально, вкладывая в этот поцелуй не больше чувств, чем если бы прощался с собакой, — теребил меня по голове, будто бы любя, и все. Он плавал в Индию и возвращался через недели или месяцы с товарами: пряностями, фарфором.
Эва печально улыбнулась и, перебросив через плечо прядь своих рыжих волос, принялась плести косу. Ей нужно было чем-то занять руки.
— О, как я, бывало, просила его взять маму и меня с собой в путешествие! Но он никогда не делал этого. Он качал головой и говорил, что море не место для женщин. Я думаю, что это было просто отговоркой. Мама ни за что не поехала бы, даже если бы он этого захотел.
Закончив плести, она расчесала косу пальцами и принялась снова заплетать волосы. На этот раз туже, плотней, ее движения стали более резкими.
— Отец был моложав, привлекателен, богат и обаятелен. Слишком обаятелен. Это был тот сорт обаяния, перед которым женщины не могут устоять. — На ее лицо набежала тень. — Он много плавал, но каждый раз, когда он возвращался, пропахший ветром, солнцем и солью, привозил мне разные безделушки — то отрез шелковой материи, то мешок фруктов из какого-нибудь далекого порта. Я любила, когда папа возвращался с моря. Я любила отца.
— Любила его или боготворила?
— И то и другое понемногу. Я любила его… но я не знала, пока не наступил один ужасный день, что он не любил меня.
Ветер швырнул в стекло смешанный с дождем снег, сквозняк шевельнул тяжелые шторы. Люсьен подтянул одеяло и прикрыл им обнаженные плечи жены.
— Я не могла понять, отчего мама всегда так печальна, а в ее глазах всегда злоба, когда она говорит об отце. Она говорила о мужчинах ядовитым тоном, сквозь зубы. В ее голосе звучала такая ненависть, что я часто просто убегала из комнаты.
— Какие вещи?
— О, по правде говоря… ну, такие вещи, как «ты не можешь доверять ни одному из них, ни одному» или «никогда не влюбляйся, Эва, это лишь разобьет тебе сердце». Были и другие подобного рода советы, которым я, конечно, не следовала, пока не стало слишком поздно и для меня. Но до этого я дойду позже. Не могла я понять и того, почему она приглашает на чай соседок и закрывает двери, чтобы я не слушала их разговоров. Я прекрасно знала, что за закрытыми дверьми она поносит отца перед этими гарпиями и изображает из себя страдалицу. — Эва горько усмехнулась и провела ладонью по лицу. — О, если бы я только знала. В тот день, когда мне исполнилось девять лет, все открылось. Слезы заструились из ее глаз. Люсьен стер мокрые дорожки большим пальцем.
— Не обязательно рассказывать, если это доставляет тебе такую боль, моя дорогая…
Она помотала головой, ее глаза вдруг стали пронзительными.
— Нет… раз уж я начала, то должна закончить.
Мне было невыносимо оставаться в доме с мамой, видеть, как она пьет, проклиная отца, свою судьбу и всех мужчин на свете. Для меня было обычным сбегать из дома, переодевшись мальчиком, в компании мальчишек, которые собирались у доков в ожидании судов, стараясь впитать в себя хоть часть духа странствий, который дарило море. Несколько лет спустя, выдав себя за мужчину, я подделала рекомендации и поступила в Гарвард. Хотя парни в Салеме знали, что я девушка, в Гарварде я смогла одурачить всех. Я была высока, сильна, быстра, и так как я немного задерживалась в женском развитии, то в бриджах и сюртуке выглядела совершенным мужчиной. Те ребята в доках научили меня драться без правил. А те, что были в Гарварде, — она презрительно усмехнулась, — показали, как драться по-джентельменски. Но я ушла от темы, — спохватилась Эва. — Так вот, однажды, когда я была в доках с друзьями, подошел корабль, в котором я сразу узнала отцовский. Я разволновалась, как было всегда, когда он возвращался из путешествий, и побежала на берег, чтобы встретить его. Я все поняла прежде, чем он добрался до берега. Еще до того, как он меня увидел. — Она сделала паузу, ее лицо было неподвижно. — Там… там была женщина.
Я не верила матери, когда она поносила мужчин, всегда защищала отца, потому что считала, что он не такой. Но вот, вся в дорогих шелках и драгоценностях, которые, несомненно, оплатил он, стояла она — как доказательство слов матери. Это была красивейшая из женщин, каких я когда-либо видела, словно картинка, и она улыбалась соблазнительной улыбкой, глядя на отца, который греб на лодке к берегу. Его лицо ожило, на нем появилось выражение любви, чего никогда не было в присутствии матери, и он протянул этой… этой женщине руку и увел ее прочь… А для меня в этот момент перестал существовать весь мир.
— Он предал тебя, — тихо сказал Люсьен.
— Да. Предал. А я стояла там, униженная, лишившаяся дара речи от внезапного осознания, что мой папа изменник, и не только по отношению к маме, но и по отношению к моей вере в него. Это было непереносимо. Я заплакала. Мальчишки, которых я считала своими друзьями, смеялись надо мной, говорили, что мой папа «делает как надо» и мне пора посмотреть в глаза действительности. Я прибежала домой в слезах. Влетела в дом, увидела мать, сидевшую перед бутылкой, и выложила ей все. И вот тогда она рассказала мне правду. Что едва не умерла, рожая меня, после чего доктор порекомендовал ей больше не иметь детей.
— Боже милостивый, — проговорил Люсьен.
— Ты не похож на тупой клинок, Блэкхит. Уверена, что все остальное ты вполне можешь представить и сам. После моего рождения отец был так обижен на мать за то, что она не может принести ему наследника имени и состояния, что стремился лишь наказать ее за это. Он заводил одну любовницу за другой. Остальную часть детства я провела за тем, что смотрела, как каждый раз разные женщины встречали отца, возвращавшегося с моря, слушала бесконечные жалобы проклинавшей судьбу матери, ее непрерывные разговоры о бессовестности и неверности мужчин. Она пила все больше, и это должно было погубить ее. В конце концов она умерла. Отмучилась.
Люсьен почувствовал боль в сердце. Теперь ему все было понятно. С самого детства его жена держала обиду на мужчин: предательство отца помогло прорасти семенам недоверия. Он хотел бы своими руками задушить ее отца, который так страшно предал ее. Отчаянно желал доказать, что он совсем другой, что он никогда, никогда не изменит ей с другой женщиной, даже под страхом смерти.
— А твой отец, — тихо спросил он, — еще жив?
— Он погиб в море где-то у берегов Мадагаскара, туда ему и дорога.
— Эва.
Она закрыла лицо ладонями, тонкие пальцы виднелись сквозь густые вьющиеся ярко-рыжие струи волос.
— Мне жаль, Блэкхит, что я почти не в состоянии доверять тебе, что я такая… свихнувшаяся. Я обречена на такую же несчастливую судьбу, как и моя мать.
— Эва…
— Все эти годы она предупреждала меня, но я ненавидела ее за то, что она убила во мне прекрасную мечту о будущей счастливой жизни с милым, любящим мужем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33