В недалеком тылу шла боевая учеба пополнения. Там штурмовались доты, воздвигнутые по приказу командира дивизии и расположенные в таком же шахматном порядке, как у противника. Оттуда целыми днями доносились пушечные и минометные выстрелы, разрывы снарядов и мин, пулеметная трескотня, крики "ура"; пехота атаковала "вражеские позиции", следуя не за условным, а за настоящим огневым валом, для чего была специально вызвана батарея Гунько. Сам Гунько неизменно находился на батарее и командовал огнем. По всему было видно, что он доволен. Он весело прикрикивал на своих молодцов:
-- Первое!..
И Печкин, бывший наводчик, а теперь командир орудия, оставшийся в числе немногих невредимых после июльских боев на Донце, так же весело и задорно отвечал:
-- Есть, первое!..
Наводил пушку тот самый маленький, щуплый пехотинец, которого Гунько задержал у своих позиций утром 5 июля 1943 года,-- теперь один из самых опытных бойцов на батарее. Гунько немного потолстел, но это нельзя было назвать полнотой,-- он только как бы стал шире, "осадистeй", как он сам шутил, еще уверенней и спокойней в движениях.
-- Огонь! -- командовал он все тем же свежим, отчетливым голосом, какой был у него там, на Донце, и артиллеристы, повинуясь этому голосу, быстро работали у орудия, действия их были точны, как бы заранее рассчитаны. Гунько так натренировал батарею, что огневой вал ложился впереди пехоты лишь настолько, чтобы осколки не задевали своих и чтобы подразумеваемому неприятелю за этим валом не было видно бегущих в атаку пехотинцев.
Генерал Сизов, полковник Павлов и подполковник Тюлин, солдаты которого обучались, подолгу находились в районе учений. То, что делалось сейчас тут, для них было важнее всего.
-- Хочу ночью вывести сюда второй батальон, товарищ генерал,-- доложил Тюлин.
-- Правильно,-- одобрил Сизов, которому все больше нравился этот молодой, в свое время допускавший немало ошибок командир полка.-- Завтра поучите людей преодолевать минное иоле.
-- Слушаюсь!
-- Только избегайте шаблона. Перед тем как отдать приказ, больше думайте. А то вот был у меня на финском фронте такой горе-офицер, который при любых случаях отдавал один и тот же устный приказ: "Ворваться. Забросать гранатами и с криками "За Родину!" -- вперед!" Помнится, такой приказ он отдал солдатам, выделенным для борьбы с финскими "кукушками". Лозунг, как видите, у него был неплохой, а пользовался он им неумно. Можно ли, в самом деле, забросать гранатами "кукушку", которая укрывается на вершине ветвистой сосны?.. Конечно нет. Разведчиков, уходящих в поиск, такой приказ мог бы, безусловно, погубить. Шаблон -- вот не менее страшный второй наш противник. И с ним надо бороться самым решительным образом...
Генерал, казалось, нисколько не изменился со времени Курского сражения. Только голова его покрылась сединой да под черными зоркими глазами легли чуть заметные полукружья мешков, не придававших, однако, его лицу старческой рыхлости.
Все усилия комдива были направлены на то, чтобы время, которое оставалось до наступления, употребить с максимальной пользой для войск. Для этого генерал не жалел ни своих сил, ни сил своих подчиненных.
3
Седьмого июня солдаты прочли в газетах "Сообщение штаба верховного командования экспедиционных сил союзников" о высадке англо-американских войск на северном побережье Франции. Сообщение было дано союзниками сенсационно. "...Мы вступаем в весьма серьезный период, и мы вступаем в него вместe с нашими великими союзниками с чистым сердцем и в доброй дружбе". По поводу этого патетического заявления маленький артиллерист из батареи Гунько, бывший пехотинец, заметил, свертывая папиросу:
-- В "весьма серьезный период" им нужно было вступить пораньше. Поздновато они хватились. Мы и без их помощи, глядишь, дотопали бы до Ла-Манша. Карты у нас есть. И географию мы знаем неплохо. Так, что ли, Ваня?
Ваня, замковый первого орудия, прочищая банником ствол пушки, не прерывая своего занятия, охотно согласился: .
-- Так.
Впрочем, к сообщению союзников скептически относились далеко не все советские солдаты. Большинство из них встретило открытие второго фронта с радостью, полагая, что это приблизит час долгожданной победы. В те дни не многие знали о том, что значит "чистое сердце" союзников и что по своей "доброй дружбе" англо-американцы оттягивали открытие фронта с единственной целью -- устранить как конкурента Германию, обескровить СССР, а затем стать господами положения. А пока что маленький артиллерист был недоволен лишь одним -- опозданием союзников. Он был глубоко убежден, как, впрочем, были убеждены в этом все наши солдаты, что Красная Армия управилась бы с немцами один на один.
-- Ты как полагаешь, сержант, управились бы? -- донимал он Печкина.
-- Еще бы. Не в такое время управлялись!
-- Во-во! -- радостно перебил Громовой.-- А как ты думаешь насчет сроков?
"Насчет сроков" у Печкина с маленьким артиллеристом были расхождения. Первый все-таки полагал, что после открытия второго фронта дела с разгромом немцев пойдут быстрее.
-- Нисколько! -- горячо отстаивал свою точку зрения Громовой.
В поддержку своих доводов он приводил очень много убедительных, по его мнению, аргументов. Но когда и их оказалось недостаточно, призвал на помощь замкового -- того самого солдата, к которому обращался первый раз. Но Ваня, продолжая орудовать банником, лишь промычал:
-- Не мешайте вы мне...
Первые дни сообщения союзников о ходе операций на Западном фронте интересовали наших солдат. Они следили по картам, отмечали продвижение англо-американских войск. Но потом бойцы совершенно охладели к этим сообщениям -- и охладели по разным причинам. Одних, к числу которых принадлежал и бывший пехотинец, вовсе не устраивало медленное, "ярдовоe", как иронически называли солдаты, продвижение союзных войск; другие ни черта не могли понять из (как будто нарочно запутанных) многословных сводок штаба верховного командования экспедиционных сил. Замковый Ваня, например, так и заявил, читая одно из сообщений:
-- Филькина грамота. Разве тут что поймешь? Пускай сами читают, кто их составлял. А мне время дорого. Орудие надо чистить...
-- Правильно, Ваня! -- одобрил бывший пехотинец, собираясь куда-то.
Учения кончились, и батарея стояла на отдыхе в одном километре от села Гарманешти. Поэтому Громовой решил проведать своего приятеля -- разведчика Сеньку Ванина, с которым он подружился уже давно, должно быть, с той поры, когда впервые встретились по пути на Харьков в 1943 году.
-- Разрешите, товарищ капитан? -- попросил солдат, подчеркнуто произнося слово "капитан",-- звание это Гунько получил совсем недавно.
Командир батареи разрешил.
В это время у разведчиков произошло такое событие.
В "Советском богатыре" наконец появилась Сенькина статья с интригующим клишированным заголовком: "По вражьим тропам". Шахаeв, по совету которого Ванин взялся за перо, немедленно провел громкую читку. Статья читалась в присутствии автора, который скромно умалчивал о том, что от его собственного стиля не осталось ровным счетом ничего, если нe считать громкой подписи, которую редакции сохранила полностью. Напротив, Сенька настойчиво уверял всех, и особенно Акима, в том, что редакция не сократила и не изменила ни одной строчки в его тексте и что, надо полагать, из него, Ванина, в конце концов выйдет толк.
-- Он, если и был, уже давно из тебя вышел,-- съязвил Пинчук.-- Наврал в своей статье целый короб; должно быть, у Геббельса научился врать-то. Это он только так брешет,-- и, глядя на новоявленного писателя с недоверием, спросил: -- А заголовок тоже ты придумал?
Сенька хотел было ответить утвердительно, но решил, что этому, пожалуй, уж никто не поверит. Признался:
-- Заголовок они сами сочинили. У меня был другой... А насчет вранья ты, Петр Тарасович, брось. Я шутить сам умею.
Никита Пилюгин смотрел на Ванина с нескрываемой завистью. Во время чтения статьи молчал. А потом не выдержал, заявил:
-- Не его это статья. И никакой он не автор! -- Слово "автор" больше всего возбуждало в Никите зависть, хотя он и не знал, что это слово означает.
Оскорбленный "автор" требовал возмездия, обозвал Никиту страшным словом "клеветник". Спорщиков несколько утихомирил Шахаев. Но Ванин все-таки не остался в долгу. Он немедленно рассказал разведчикам историю с Никитиным отцом, о котором как-то в минуту откровенности поведал Сеньке сам Никита. История эта следующая.
В хлев Пилюгиных глухой зимней ночью забрался волк и порезал всех овец. Обнаружив это несчастье, Никитина мать обрушилась на мужа с такой бранью, что тот вынужден был спасаться бегством к соседу своему, Патрикею. Но оказалось, что и у соседа та же беда: волк порезал и у него двух овечек. Вместо того чтобы посочувствовать ему в горе и поделиться своим, Никитин отец страшно обрадовался и бегом помчался домой. Прямо с порога он крикнул своей жене: "Не реви, дура!.. Чай, не у нас одних, у Патрикея тоже!"
-- Я тебе говорил, Никита, что и ты в батюшку своего удался, -- заметил Ванин в конце своего рассказа.
Сенька, очевидно, еще долго отчитывал бы своего обидчика, если б не увидел входившего во двор бывшего пехотинца: при посторонних браниться не хотелось -- это было бы не в правилах развeдчиков, превыше всего ставивших честь своего подразделения и ревниво оберегавших ее. Приятели потолковали вволю, а когда, артиллерист, разжившись у Ванина закуркой, ушел, Сенькa заговорил, присаживаясь рядом с Пилюгиным на Кузьмичовой повозке:
-- Нет, Никита, я -- автор. Самый что ни на есть настоящий автор! И кто знает, может, когда и писателем стану, буду романы сочинять, как Лев Толстой. A что ты думаешь? -- заторопился Сенька, перехватив недоверчивый взгляд Пилюгина.-- Захочу вот -- и стану писателем. Человек, он все сможет, коль захочет. Вот, например, сказать про тебя: захочешь стать настоящим разведчиком -- и станешь. На один уровень со мной подымешься. Понял?.. Впрочем, вряд ли. И насчет писателя, конечно, я того, хватил лишку,-продолжал Сенька уже с едва уловимой грустью.-- Для этого тонкость в голове нужна. А у меня нет такой тонкости. Вот у Акима -- у того получится. В общем, учиться нужно нам с тобой. Никита, вот что я тебе скажу,-- подытожил Ванин с неожиданной серьезностью и, приподнявшись, соскочил с повозки.
Подумав, сообщил:
-- Пойду соберу своих ребят, потолкую с ними.
-- О чем это? -- удивился Никита.
-- Знаю, о чем.
-- А все-таки?
-- Может, о международной обстановке вопрос засвечу. Ишь ты, какой любопытный! Приходи в мое отделение, послушаешь.-- И ушел, оставив Никиту в недоумении.
4
Аким Ерофеенко вот уже несколько минут находился в блиндаже начальника политотдела. Демин вызвал разведчика, чтобы сообщить о намерении командования послать его, Акима, на курсы политработников. До прихода Ерофеенко Демин был уверен, что Аким охотно согласится поехать на эти курсы. Однако полковник ошибся. Спокойно выслушав сообщение начподива, Аким попросил:
-- Разрешите, товарищ полковник?
-- Пожалуйста, говорите. Я вас слушаю.
-- Если можно, оставьте меня в роте.
-- Почему? -- Демин даже привстал из-за стола.-- Вы человек грамотный. Теперь вот вступили в партию. Из вас хороший политработник выйдет.
-- Возможно, товарищ полковник, политработник выйдет из меня и неплохой. Но я прошу, очень прошу, товарищ полковник, не посылать меня.-Аким спокойно глядел на Демина.
-- Да почему же? -- еще более удивился начподив, пристально всматриваясь в худощавое, умное лицо этого странного солдата.-- Должны же вы расти, в конце концов!
-- Все это так, но я прошу...
-- Однако же упрямый ты, братец мой,-- перейдя на "ты", улыбнулся Демин.
-- Я ж хохол, товарищ полковник.
-- Ну ладно. Но может быть, ты все-таки скажешь о причине своего отказа. Ведь есть же какая-нибудь причина?
-- Разумеется. Но боюсь, что мне трудно будет сказать о ней.
-- А ты все-таки попробуй. Глядишь, и получится.
-- Видите ли, товарищ полковник,-- начал Аким задумчиво.-- Я хочу... Понимаете, я хочу закончить эту войну... как бы вам сказать... непосредственно, своими руками, знаете ли... Остаться до конца солдатом...
-- Ну, ну! -- поощрил Демин, видя замешательство Акима.
-- Вот вчера я разговаривал с одним румыном. Учителем работает в Гарманешти. Узнав о том, что я интеллигент, он удивился: "И вы -- рядовой солдат?" -- "Рядовой,-- говорю,-- что ж тут такого? У нас есть рядовые и поученее меня".-- "Как же так? -- удивляется румын еще больше.-- У нас,-говорит,-- такие, как вы, все по штабам да по канцеляриям сидят. Могли же вы писарем хотя бы стать?" -- "Мог бы,-- отвечаю ему.-- У нас,-- говорю,-каждый второй солдат может писарскую службу нести..." Вы, товарищ полковник, удивляетесь, к чему, собственно, все это?
Демин улыбнулся:
-- Нет. Продолжайте.
-- И кто же, спрашиваю я этого румына, воевать станет, если вес эти солдаты подадутся в писаря? Смеется. "Не понимаю",-- говорит. A тут, собственно, и понимать-то особенно нечего. Со временем у нас в стране все станут интеллигентами. Так что же, выходит, в окопах и сидеть некому будет? Ведь Родину придется нам еще защищать, и, может быть, не раз...
-- Понимаю.-- Демин подошел к Акиму и положил свою руку на его острое, худое плечо.-- Мечтатель ты, однако, Ерофеенко, мечтатель... А впрочем, я не настаиваю. Можешь оставаться у развeдчиков. Только знаешь, ефрейтор, ты не все сказал. Ей-богу, нe все. Лучше уж говори до конца, а то сам за тебя скажу. Ты все еще думаешь о том случае с предателем Володиным? Так ведь?
-- Это правда, товарищ полковник.-- Аким вздохнул, потрогал очки.-Думал о нем! Мне все еще кажется, что я в неоплатном долгу перед ротой, перед своими товарищами солдатами.
-- Ну, это ты зря...
Договорить Демину помешал ординарец. Он вошел с улицы и доложил:
-- К вам румын, товарищ полковник.
-- Хорошо, зовите. Ну что ж, Ерофеенко, отложим наш разговор до другого раза. До свиданья!
Аким вышел. Через минуту в блиндаж протиснулась широкая плотная фигура Мукершану, который уже несколько месяцев находился в Гарманешти.
-- Пришел с вами проститься, Федор Николаевич! -- тщательно произнес он имя и отчество Демина, точно радуясь, что может произносить их правильно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40