А шестьдесят интернированных немцев, до войны занимавших видное положение, живут в Карнаке, в приличном пансионе, вместе с женами или любовницами, и пользуются полной свободой на территории в сто гектаров. После первых лет войны, когда озлобление к врагу притупилось, с военнопленными в некоторых местах свыклись: они понемногу вошли в нормальную колею провинциальной жизни; по молчаливому соглашению устанавливается новый порядок, и надзор за пленными почти уже не ощутим. Для Франца такое положение очень выгодно. Жермен считает, что это первые вехи на пути к освобождению.
По настоянию врача, семьи, Аннеты, Жермен дает согласие на отъезд.
Аннета уверяет его, что медлить больше нельзя, что надо поселиться в Швейцарии: ведь ему придется приютить Франца после побега. Жермен слушает ее недоверчиво:
– Аннета, только не лгите мне! Уж лучше дайте мне умереть здесь. Было бы непростительно втереть очки умирающему, сплавить его отсюда, усыпить несбыточными надеждами.
– Кто может отвечать за успех? – говорит Аннета. – Но я иду на все ради вас. Вы мне верите?
Он верит.
Накануне отъезда Жермен понял, что она рискует погубить себя ради него. У него чуть было не вырвалось:
«Аннета, я вас освобождаю… Я отступаюсь…»
Но страсть побеждает… Нет! Он не отступится! Пока остается хоть проблеск надежды!..
Расставаясь с ней, он говорит только одно слово:
– Простите!..
Но не объясняет – за что.
Пусть она погибнет за него! Ведь еще час-другой – и день окончательно померкнет…
Жермен уехал в начале августа в сопровождении матери и г-жи де Марей.
Аннета осталась одна со своим дерзким замыслом, который она обязалась осуществить.
Время для тайных планов было самое неподходящее. Опасность усилилась.
Правда, в первые месяцы 1917 года французское правительство вынуждено было отпустить вожжи, но за этим последовали крутые меры, волна доносов.
Власти, трусливо спасовавшие перед революционными стачками и весенними беспорядками, мстят после их подавления за свой страх, за свою трусость.
Начинается период борьбы с мнимыми заговорами «пораженцев» – период провокаций, применявшихся во всех союзных странах. Огромная фабрика клеветы заволакивает своим зловонным чадом небеса Европы и Америки. Немаловажная отрасль военной промышленности! «Сговор с врагом» – вот готовый лживый трафарет, оправдание любого гнусного доноса! «Священное единение против измены» – так именовалась новая лига, основанная в сентябре; она позорно насаждала бациллы взаимной ненависти, подозрений. Каждый вооружается для борьбы против своего соседа; люди боятся собственной тени.
Все лето Аннета нащупывает почву, не подвигаясь вперед ни на шаг. Все у нее срывается. Еще раз поехать к Францу – значит обратить на себя внимание. А письма читают. Как же сговориться с ним насчет плана бегства? И какого плана? Нечего и думать о том, чтобы пешком пройти через всю Францию: он будет арестован завтра же. Надо двигаться быстро, надо брать хитростью. По пути Францу придется сесть в один из поездов прямого сообщения, где состоится его встреча с Аннетой, – она проводит его до границы. Но поезда на Швейцарию проверяются при отходе и по прибытии. А кто выведет Франца из городка, где он интернирован, и доведет до поезда, сулящего ему свободу? Кто будет его проводником через границу? Одному человеку не под силу все это осуществить. А ведь Аннете некому открыться…
Ее выручает случай. На каникулы она возвращается в Париж. Она – в своей квартире и держит в руках треснувшее блюдо из китайского фарфора, одну из немногих вещей, оставшихся ей на память об изящной обстановке старого булонского дома, где две сестры провели медовый месяц дружбы.
Сейчас Сильвия как раз у Аннеты. Красивое блюдо, нарисованный на нем альпийский вид, глубокие синие тона горных вершин и горизонта – все это воскрешает в их памяти, картины прошлого. Сильвия дает сестре адрес хорошего мастера, который сумеет починить блюдо. Фамилия знакомая: Питан.
Аннета решила отыскать его. Застать его дома нелегко. Сильвия предупредила ее, что Питан постоянно в отлучке и лавка чаще бывает закрыта, чем открыта. Однако Аннета отправилась по данному ей адресу в предместье. Ей повезло: Питан дома.
Он очень удивился гостье. Предлог кажется ему не особенно правдоподобным, однако его грубые руки, как только в них попадают осколки фарфора, нежно, почти благоговейно касаются опавших лепестков этого ломкого цветка, рожденного огнем… Но кто же отправляется в такое далекое путешествие ради починки? Впустив Аннету, Питан не обнаруживает ни торопливости, ни удивления. Он вежливо усаживает ее и, стоя перед ней (стоя, он только чуть-чуть выше сидящей Аннеты), выслушивает гостью, устремив на нее мягкие, бархатные глаза. Этот человек, в жизни которого, по-видимому, женщине не было места, никогда не смущается, разговаривая с женщинами. Он без всяких затруднений находит с ними простой и естественный тон.
То детское, инстинктивное, что свойственно каждой из них, даже самой испорченной, сближает его с ними. Этот простодушный человек сразу угадывает все их уловки, их желания, как бы искусно они их ни замазывали, и ничему не удивляется. Он их не осуждает и не вступает в пререкания, даже если они ему лгут, если они говорят «да» вместо «нет». Он слушает, благожелательно кивая головой, хотя его серьезный взгляд показывает, что он слышит «нет», но, глядя на его добродушную улыбку, им не приходит в голову сердиться. Они видят в нем товарища, – на удочку его не поймаешь и сообщником не сделаешь, – сердечного и снисходительного товарища, который принимает их такими, как они есть, и уважает.
Между глазами Питана, который смотрит, как пудель на стойке, и ясными глазами Аннеты, этими ОКНА, – ми без занавесей, быстро устанавливается доверие. А имя Марка, произнесенное Аннетой, окончательно растапливает лед молчания. Желтое лицо Питана сияет, он усмехается в бороду.
– Вы госпожа Ривьер? Все, что Питан о ней слышал и что угадал сам, внушает ему уважение к матери Марка, и Питан спешит его засвидетельствовать.
– Вы меня знаете? – спрашивает Аннета.
– Знаю вашего мальчугана.
– Он на меня не похож.
– Конечно, нет. Он – как все мальчики. Он изо всех сил старается не походить на вас. Оттого-то я вас и знаю.
– Я его стесняю. Он от меня бежит.
– Не бегайте за ним! Жизнь – вроде как стежка. Она петляет. Вам надо только выждать. Чем дальше он от вас уходит, тем ближе к вам подходит.
Питан расцвел. Аннета смеется. Нашлось звено, которое сразу связало их: Марк. Они – друзья. Поговорив о Марке, Питан спрашивает Аннету:
– Чем могу вам служить, госпожа Ривьер? Вы пришли по поводу Марка?
Аннета слегка покраснела, смущенная тем, что он не поверил выдуманному ею предлогу.
– Нет, дело не в нем. Но вы угадали: я пришла к вам за советом. Простите, что я пошла окольным путем, вместо того чтобы сказать напрямик.
– О, я сразу смекнул! Не извиняйтесь. С ихним «священным единением» они добились того, что все теперь подозревают друг друга. «Поменьше говорите! Молчок! Берегитесь тех, кто вас слушает!..» Когда вы пришли (откровенность за откровенность!), я тоже решил держать язык на привязи.
– Я уже не держу его на привязи, – сказала Аннета, – делайте со мной что хотите.
Питану не свойственно самодовольство. Он добродушно говорит:
– Со мной можете не стесняться. Говорите, госпожа Ривьер! Мы с вами не того покроя, чтобы играть друг с другом в прятки.
Аннета просто, ничего не скрывая, выкладывает ему все. Питан, слушая, слегка вздрагивает, но не прерывает ее. Он дает ей досказать. Затек, покашливая, обращается к ней:
– А вы знаете, госпожа Ривьер, на что вы идете?
– Это неважно, – спокойно говорит Аннета.
Питан скова откашливается. Он мысленно спрашивает себя, что побуждает эту женщину поставить на карту свою жизнь, свою честь. У пего не хватает духа спросить ее об этом. Она догадывается.
– Вы хотите, господин Питан, задать мне какой-то вопрос?
– Извините, госпожа Ривьер! Но если вас интересует судьба этого военнопленного, то не лучше ли для него оставаться в безопасности, чем идти на риск?
– Дело не в его и не в моей безопасности.
Питан без околичностей спрашивает:
– Значит, вы любите того, другого? Щеки Аннеты снова окрашиваются румянцем. (Как еще молода ее кровь!).
– Нет, любовь тут ни при чем. Питан, уверяю вас! Ведь я уже стара.
Это мне не по возрасту. У меня этого и в мыслях нет. Я думаю только об их дружбе – не о дружбе со мной: что я для них? – об их взаимной дружбе.
– И ради этого?..
Питан не договаривает. Аннета спрашивает:
– Неужели не стоит ради нее пожертвовать собой? Питан окидывает ее взглядом. Она говорит, как бы в свое оправдание:
– Один из них умирает… И, значит, – не правда ли, Питан? – спорить тут не приходится.
Питан не спорит. Он понял. Самое безумие этого великодушного замысла такого свойства, что оно убеждает его. Он смотрит на Аннету, и в этом взгляде – глубокое уважение.
– Вы не осилите этого сами, – говорит он после некоторого раздумья.
– Если надо, постараюсь, – отвечает она.
Питан продолжает раздумывать: затем нагибается, – собирает двумя пальцами щепотку пыли с полу и подносит ко лбу.
– Что вы делаете? – спрашивает Аннета.
– Записываюсь в ваш батальон… Видите ли, госпожа Ривьер (он берет табурет, садится подле нее и переходит на шепот), у вас нет физической возможности сделать все сразу, поспеть одновременно туда и сюда. Вам нужна подмога… Не говоря уже о том, что у вас есть и другие обязанности: ваш сын. Тут нельзя рисковать, если есть другой выход. Попасться – значит набросить тень на его имя, на его будущность. Он вас за это не поблагодарит. Я же рискую только собой. О таком бобыле, как я, в наше время и задумываться не стоит. Разрешите уж мне – ведь я знаю все ходы и выходы – устроить вам это дело! На свой страх и риск! Сделаем, что сможем.
– Но, Питан, – взволнованно заговорила Аннета, – вы даже не знаете тех, для кого идете на риск!
– Я знаю, что такое дружба, – отозвался Питан. – Эти двое – друзья.
Вместе с вами друзей уже трое. А со мной – четверо. Дружба – это магнит.
Надо быть крепче железа, чтобы устоять перед ним.
– Нынешнему миру не так уж трудно устоять перед ним, – заметила Аннета.
– Всем известно, – сказал Питан, – что нынешний мир-это мир гигантов.
Но мы, госпожа Ривьер, мы с вами не заносимся так высоко. Мы люди простые.
Они занялись разработкой плана бегства. Питан, не задумываясь, взял на себя львиную долю. Уговорились, что именно он будет сноситься с пленным. И, когда наступит время, будет его проводником и сдаст его на руки Аннете в женевском поезде. Через своих друзей он наладит переход через границу. Но прежде всего надо изучить обстановку. Не спеша. В ближайшее время Питан под каким-нибудь предлогом съездит на место, соберет сведения; он встретится с Францем и осторожно расставит первые вехи. Питан призывал к осторожности, но сам разгорячился. Громадный риск этого предприятия его ничуть не смущал, хотя в случае провала его судили бы за шпионаж и государственную измену. Разумеется, он понимал, что рискует, но совершенно с этим не считался. (Кто знает, может быть, в глубине души этот риск даже привлекал его… Мы уже видели, что Питан хотел быть «съеденным»…) Его раззадорила фантастическая трудность этого замысла.
Он весь загорелся; он пригнул голову, глаза у него блестели, ноздри раздувались, но вдруг он рассмеялся в бороду и сказал:
– Госпожа Ривьер, прошу прощения! Оба мы с вами помешанные. В такое время, когда все идет прахом, и города и люди, я увлекаюсь починкой разбитого фарфора, а вы стараетесь склеить осколки дружбы… Ну не потеха ли? Что ж, посмеемся вместе! Кум Кола сказал: «Чем безумнее люди, тем они мудрее…» Как знать? Пожалуй, когда-нибудь окажется, что мы-то и есть мудрецы!..
На другой же день Питан занялся предварительной подготовкой. Но его ремесло, требовавшее выдержки, приучило его размерять свои движения. Он подвигался медленным шагом. Прошло лето. Когда Аннета вернулась из Парижа в школу, еще нельзя было установить точный срок побега. Заговорщики были связаны между собой крепкими нитями. Аннета уехала в свой городок, а Питан в тот же день отправился на швейцарскую границу, чтобы подготовить осуществление второй части плана.
Жермену, который находился в санатории близ Шато д'Экс, разумеется, было невтерпеж. В письмах он не мог быть вполне откровенным. И все же тревога и волнение прорывались в них слишком явно. Аннета писала ему:
«Вы хотите все провалить?»
Он двадцать раз напоминал ей про ее обещание:
«Клянитесь! Вы поклялись!..»
«… Я поклялась. Да. Ты крепко держишь меня. Ты, умирающий, увлекаешь нас за собою!.. Не дорого ты ценишь нашу жизнь… Бедняга! Я тебя понимаю… Я не отлыниваю…»
Она преподавала в школе уже третий год. Но ее положение изменилось.
Дом Шаваннов опустел. Она лишилась не только общества друзей, которые ей полюбились. Самое их присутствие ограждало Аннету помимо ее ведома. То, что она была допущена в их круг, может быть, только еще разожгло ревнивее злопыхательство городка. Но это злопыхательство не могло проявляться. Теперь же, когда щит, прикрывавший Аннету, исчез, не было необходимости ее щадить. Стало известно, что сестра Жермена, г-жа де Сейжи-Шаванн. одна из всей семьи оставшаяся в городе, не жаловала Аннету; после отъезда ее брата они перестали встречаться. Теперь можно было дать волю временно притаившемуся злословию. Уже два года кумушки, точно муравьи, собирали по зернышку терпеливые и злые наблюдения. Каждая приносила в общественный амбар свою лепту: их складывали в общую кучу. Сопоставляли все данные об Аннете: странная личная жизнь, загадочное материнство, непонятная холодность патриотических чувств и подчеркнутая снисходительность к врагу. Не нападая на след, все же судачили о ее прошлогодних поездках, о каких-то таинственных делах. Аннете пришлось передать Питану всю активную часть операций, так как за каждым ее движением следили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149