По дороге он встретил Бэт. Ему показалось забавным рассказать ей эту историю. Он знал заранее, какое это произведет на нее впечатление. Бэт сразу позабыла все свои романтические идеи насчет бунта против буржуазии. Кровь бакалейщицы ударила ей в голову, и она в негодовании закричала:
– Ну нет! Ну нет!.. Это уж слишком!.. Так не поступают!..
Марк рассмеялся ей в лицо. Она ушла от него с видом оскорбленного величия.
В лавку он больше не вернулся. Ему даже не пришлось отказываться от работы. Его просто уволили. Хотя против него не могли выдвинуть никаких определенных обвинений, но он показался подозрительным. Собаки учуяли в его шерсти запах леса.
Он еще глубже ушел в братство голодных. Никакой работы, нигде. И в карманах ничего, что можно было бы продать. Однажды вечером произошло то, чего он опасался: он нашел дверь своей комнаты запертой, его выгнали. Его решили доконать.
Стояла холодная февральская ночь, порывы северного ветра подметали улицы, мокрый снег, покружившись, таял на мостовой. Марк ежился в своем пальтишке и, опустив голову, напрягался, чтобы устоять против ветра. Он промок, был измучен и думал: «Сейчас я свалюсь…» И тут он столкнулся с женщиной, проходившей мимо, но не взглянул на нее. Чья-то рука взяла его под руку. Он встрепенулся…
– Ривьер!..
Рука не отпускала его. Он поднял блуждающие глаза… Рюш! Среди шума бульвара и бешеного рева ветра он не слышал, что она говорит. Она потащила его за угол, в защищенное место. Он не понимал, о чем она спрашивает, что он ей отвечает. Но ей и так все стало ясно. И она увела его. Он не сопротивлялся. Он дал себя дотащить до самой двери, не произнеся ни слова… А, это ее дом!..
– Поднимайтесь!..
Он поднялся по лестнице.
– Входите! Он вошел… Тепло комнаты, усталость, голод… У него закружилась голова… Рюш толкнула его в единственное кресло. Он чувствовал, как она расстегивает его набухшее пальто и высвобождает его руки из рукавов. Она что-то говорила, но он не понимал, звуки ее голоса сливались с бульканьем чайника, стоявшего на спиртовке. Она ходила взад и вперед, но он не пытался следить за ее движениями… Глаза у него слипались… На минуту он открыл их: около его губ находилась рука, она вливала ему в рот что-то теплое, подкрепляющее, и ласковый голос говорил ему: «Пей, мой маленький!..» У него не было сил посмотреть выше этой руки, но рука прочно засела у него в памяти. Много времени спустя, когда он возвращался мыслью к доброй самаритянке, перед ним вставало не лицо ее, а рука. В этом полубессознательном состоянии ему казалось, что с ним разговаривает именно рука… Струйка молока влилась в него, голова его откинулась на спинку кресла и тут же свесилась, шея затекла, но он не шевелился; он чувствовал боль во всем теле, а внутри – какое тепло!..
Добрые руки приподнимали его голову, но она снова падала… Еще один проблеск сознания, и он погрузился в забытье…
Когда несколько часов спустя он всплыл на поверхность, то увидел, что лежит вытянувшись, а кругом темно. На потолке, среди мрака, играл бледный отсвет улицы. Тихо, недоверчиво, не шевелясь, точно зверь, просыпающийся в лесу. Марк старался собраться с мыслями. Он медленно шарил вокруг себя ногами. Он лежал на матраце, раздетый, завернутый в одеяло. Под матрацем – плиты пола. Сверху – дыхание, шуршание простынь и голос Рюш:
– Ты проснулся? Тут он вспомнил все и попытался встать, но руки и ноги у него онемели, а Рюш сказала:
– Нет, лежи смирно! Он спросил:
– Но где же это я? Где ты? (Он не обратил внимания, что обращается к ней на «ты».).
– Не волнуйся! Ты в безопасности…
Он продолжал ворочаться.
– Нет, я хочу посмотреть…
– Хочешь, я зажгу свет. Одну минуточку…
Она повернула выключатель. Он увидел над своим лицом лицо Рюш. Ее глаза мигали. Оказывается, она устроила ему постель рядом со своей кроватью. Он сел, и его лоб оказался на уровне ее кровати. Его глаза забегали. Рюш в постели, стена, стол, вещи… Рюш погасила свет…
– Нет, погоди!..
– Довольно!
Он снова лег. Но все виденное, продолжало стоять у него перед глазами, и теперь он старался все осмыслить. Было тихо.
– Ой! – крикнул Марк.
– В чем дело?
– Мое платье!..
– Я его сняла с тебя.
– Ах, Рюш!..
– Оно промокло насквозь… Ничего не поделаешь! На войне как на войне!..
– Мне стыдно! Я к тебе навязался, я тебе мешаю, я беспомощен, как девчонка….
– Ну, ну! – сказал сверху смеющийся голос. – Ты мог бы, однако, не говорить гадостей про девчонок. От них тоже бывает польза иной раз.
– Да, от тебя! Но таких, как ты, поискать надо.
– Стоило только заглянуть в Валь-де-Грас.
Он почувствовал на своем лице длинную руку, свисавшую сверху; найдя его, она погладила ему лоб, веки, глаза, а потом шаловливо ущипнула за нос. Он старался поймать ее ртом, как рыбка, не вынимая рук из-под одеяла. Рюш сказала:
– Я уверена, что ты не знаешь одной нашей орлеанской поговорки.
– Какой?
– Кто не ночевал в Орлеане, тот не знает, что такое женщина.
Он заерзал.
– Я бы рад узнать…
Рука дала ему шлепок и скрылась…
– Нет, друг мой! Нет, друг мой! Сейчас не время узнавать что-либо!
Сейчас надо спать. Погасить все огни!
– Все?
– Все! И те, что горят наверху, и те, что горят внизу. Уже трубили зарю. Спи!
Он помолчал несколько минут, потом заговорил снова:
– Рюш!
– Я сплю…
– Только одно слово! Что это было? Что-то блеснуло у тебя на столе?
– Ничего!
– Револьвер?
– Да.
Она рассмеялась.
– Не против тебя, дурья голова!
– Надеюсь! Ты уверена во мне не меньше, чем в себе.
– Это еще не так много, – обращаясь как бы к себе самой, со смехом возразила она.
Но он услышал только ее приглушенный смех и снова задвигался.
– Неужели ты мне не доверяешь. Рюш?
– Отстань! Спать! Доверяю, друг мой! Настолько, насколько можно доверять мужчине…
– Или женщине.
– Или женщине… И знаешь что? Не жалуйся!
Я и так много тебе сказала… Но, вообще говоря, животным вашей породы лучше доверять, когда держишь в руке оружие.
– Para bellum! Готовь войну (лат.).

Вот так пацифистка! Бьюсь об заклад, что ты еще никогда не играла этой игрушкой! Да и знаешь ли ты, как с ней обращаться?
– Ну вот, миленький, если ты держал пари, ты проиграл! На что ты держал пари?
– На что хочешь!
– Ладно! Запомним!
– Когда ты играла? И с кем?
– Догадайся!
– Я его знаю?
– Только ты его и знаешь!
– Кто это?
– Я вас видела вместе на днях, на углу, возле кафе Суфло…
В мозгу сверкнуло: рука на перевязи…
– Верон! Она давилась хохотом, уткнувшись в подушку.
– Верон? Верон? Этот толстый боров?. Игра слов: verrat – по-французски – боров.


– Да! Он считает, что если имеешь дело с женщиной, то наиболее убедительный аргумент – это сила. И он попытался доказать это мне в боевой схватке. Тогда я решила убедить его, что вполне разделяю его взгляды, и нашпиговала ему плечо свинцом. «Ну что, дружище, кто слабей?» Если бы ты его видел! Он обалдел! Он разинул рот… Но зато потом что было!..
– Он все еще ругается, – прыснув, сказал Марк.
Они оба смеялись, как дети.
– А теперь спи! – сказала Рюш, вытирая себе глаза простыней.
Марк повиновался. Они задремали… Потом Марк, выйдя из оцепенения, приподнялся и сказал приглушенным, но страстным голосом:
– Рюш! Рюш!
– Ах, ты мне надоел! – ответила сонная Рюш. – Я больше не могу, я умираю… Оставь меня в покое!
Но он терся головой об ее закутанные ноги.
– Рюш! Рюш! Я восхищаюсь тобой… Я тебя глубоко уважаю…
Рюш была растрогана.
– Глупый! Молчи и спи! – оказала она.
Они проспали до утра.
Луч солнца, заблудившийся на старой улице, пустил Марку стрелу в закрытые глаза; Марк замигал и услышал, как Рюш полощется в тазу, за ширмой. Чтобы пробраться туда, ей пришлось перешагнуть через него. Она все еще смеялась по этому поводу, выжимая губку на свои длинные бедра, по которым стекала вода.
– Рюш!
– Мне некогда! Я занята!..
Обнаженная рука приветствовала его из-за ширмы.
– Что тебя так смешит?
– Ты!
– Смейся! Ты имеешь право! Инстинктивным движением она прижала к губам мокрую губку, посылая ему из-за ширмы воздушный поцелуй.
– Ах, я такая же глупая, как ты!..
– Почему?
– Не твое дело…
Ему не хотелось ни спорить, ни двигаться. Какая прекрасная ночь, какое хорошее пробуждение, какое блаженство! Он весь был еще во власти оцепенения… Но нет! Стыдно! Он выпрямился, как тростник…
– Я встаю…
– Нет, нет, подожди! Уткни нос в подушку! Я выхожу. Смотреть воспрещается…
Конечно, он посмотрел и увидел эту нимфу с ног до головы. Она бросила в него из глубины комнаты все, что попало ей под руку: подушки, полотенца, его брюки, которые высохли за ночь; он лежал, погребенный под грудой вещей.
– Утони и задохнись!..
Не успел он высвободиться, как она с быстротой фокусника оделась и вернула ему воздух и свет.
– А теперь одевайся! Я иду за провизией…
Оставшись один, он оделся. Рюш вернулась с молоком, хлебом и несколькими ломтиками ветчины. Они завтракали вдвоем и разговаривали. На молодое лицо, которое ночью терлось о ее ноги, Рюш смотрела своими глазами китаянки, в которых снова залегла отчужденность… Дурачок! Они обменялись улыбкой, понятной только им. Не говоря этого вслух, оба, каждый про себя, пришли к одному и тому же: «Подобную ночь повторять нельзя…»
– Вот что, – сказала Рюш. – Ты никакой работы не боишься?..
– Они все бессмысленны, – ответил Марк. – Но и мы сами не лучше. Так что нечего привередничать.
– Вот это я в тебе и люблю: ты горд, ты подчиняешься необходимости, но считаешь, что делаешь ей честь. Ты не брезгаешь.
– Я уже не брезгаю.
– Да, ты переменился за эти полгода! И к лучшему!
– Да ведь и ты тоже не из привередливых.
– Оба мы с тобой из хорошего дерева: из него делают стрелы…
– Но куда стрела метит?
– Да, в прошлом году я очень боялась, что твоя стрела попадет пониже пояса.
– Ты меня заставляешь краснеть… Что же, ты ясновидящая? Как ты догадалась?
– У тебя был такой вид, точно тебя стало засасывать.
– Я вырвался.
– Это уже немало! С тех пор я и начала тебя уважать.
– Почему ты мне не оказала?
– А зачем?
– Это могло бы мне помочь в такие дни, когда сам себя не уважаешь.
– Полгода назад это не имело бы для тебя никакого значения.
– Зато сегодня это имеет значение.
– Бедный парнишка! Тебя, должно быть, здорово выпотрошило!
– Не говори мне этого как раз в такой день, когда я начинаю наживать новый капитал!
– И я, конечно, кладу в него первую монетку… Ну что же, за твой будущий миллион! А пока, в ожидании чего-нибудь лучшего, пошел бы ты в студенческую столовую подавальщиком?
Марк проглотил слюну и храбро ответил:
– Если ты иногда будешь приходить туда обедать.
– Зачем?
– Если бы я прислуживал и тебе, это бы мне помогло.
– Ладно, поможем…
Она представила его заведующей, с которой была знакома, и Марк в тот же день приступил к работе, ободряемый взглядом и советами Рюш. Этого мало: когда волна посетителей схлынула, она усадила Марка за стол и сама подала ему обед. После этого все стало просто. Рюш дала ему взаймы, и он смог снять себе комнату в маленькой гостинице там же, в Латинском квартале.
Казалось бы, после всего этого они должны были встречаться часто. Ничего подобного. В первое время Марк еще заходил к ней по вечерам раза два или три, но ее не было дома. А быть может, она была дома и сидела, скрючившись, в своем углу, с сигаретой в зубах, обхватив ноги руками?
Эта странная девушка жила своей жизнью, закрытой для посторонних, и прилив симпатии, который в ту ночь сблизил ее с Марком, не воздал ему привилегии. Скорее наоборот, инстинкт подсказывал Рюш:
«Ага! Он отодвинул щеколду? Так повесим замок!»
В ее глазах никакое удовольствие не стоило независимости!.. Хороша она была, ее независимость, нечего сказать! И что она с ней делала, с этой независимостью? Смеясь над собой, она щипала себе пальцы на ногах:
«Дура!.. Ну и пусть! Я дура и дурой хочу быть! Мои пальцы на ногах принадлежат мне. И моя кожа – моя! И все мое – мое! Я вся, сверху донизу, принадлежу себе, и только себе! И никому больше! Ничего, подожди немного, моя милая! Хорошо смеется тот… ого! Мы еще посмеемся! Давай держать пари!..»
Это у нее была такая игра: держать пари с самой собой. Тут наверняка выиграешь! В особенности если сплутовать… А стесняться нечего!
Марк был бы способен понять ее инстинкт самозащиты. «Я берегусь. Берегись и ты!..» Но с него было довольно его собственных тайн, он не мог интересоваться тайнами Рюш. Да и потом его мужские предрассудки внушали ему, что девичьи тайны стоят не больше, чем кошачий помет. Правда, он любил кошек. Но кошка есть кошка. А мужчина – это человек.
Рюш тайком наводила о нем оправки, пока не убедилась, что он окончательно выплыл. Тогда она перестала им интересоваться. Лишь однажды она неожиданно пришла к нему. Было около полуночи. Марк выразил удивление, что она бегает по крышам так поздно. Действительно, в ее глазах сверкали какие-то кошачьи огоньки. Она была весела, держала себя непринужденно, и все же было в ее взгляде что-то чужое, неуловимое, похожее на глаза ночных птиц, бесшумно летающих по лесу. Невозможно угадать, где они будут спустя мгновение… Около часа ночи сова улетела, и он не пытался ее удержать. Они встретились снова только через несколько месяцев.
И как раз в это время – в начале апреля – вместе со стаями Перелетных птиц вернулась к нему другая птица: Аннета, упорхнувшая с дунайских болот.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
АННЕТА В ДЖУНГЛЯХ

Она там чуть-чуть не увязла!
В Париже она дала себя упаковать, как тюк, и увезти. Выбросить на время из головы все заботы – это было облегчение… На время… Но оно оказалось непродолжительным. Аннета не привыкла ничего не делать. Они путешествовали в роскошных условиях (опальные вагоны, первоклассные отели, автомобили и пр.) по Северной Италии и Венецианской области. Но самым отчетливым впечатлением, оставшимся у Аннеты от этих прекрасных мест, знакомых ей и любимых с детства, было впечатление холода и скуки.
Сначала это удивляло ее. Затем она поняла: роскошь изолировала ее, лишила контакта с землей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149