Возможно, я и был строг, но ведь для его же пользы. И вообще, в пятницу ничего такого не было, так, чепуха. А теперь она меня упрекает.
– Арана мне не говорил, – сказал Альберто. – А он всегда мне все рассказывал.
– Я же говорю вам, ничего не случилось. Он пришел домой на несколько часов, ему дали почему-то разрешение. Целый месяц его не выпускали. И не успел прийти, как сразу же ему понадобилось куда-то там пойти. Это невежливо, в конце концов! Как так, прийти домой – и тут же бегом на улицу! Я сказал ему, что он должен побыть с матерью, ведь она так сокрушается, когда он не приходит. И больше ничего. Ну не глупо ли, посудите сами? А теперь она говорит, что я мучил его до самого конца. Разве это справедливо?
– Ваша супруга, наверное, слишком встревожена, – сказал Альберто. – Это естественно. Такой случай…
– Да, да, – сказал отец Араны. – Просто невозможно заставить ее прилечь. Целый день провела в госпитале, ждала врача. И все бесполезно. Сказал: успокойтесь, имейте терпение, мы сделаем все возможное, мы вас известим – и все. Конечно, капитан – добрый человек, он пытается нас успокоить, но надо войти и в наше положение. Все это так невероятно после трех лет учебы – как могло случиться такое с кадетом?
– Не знаю, – сказал Альберто. – Трудно сказать.
Вернее…
– Капитан уже говорил нам. Мне все известно. Вы же знаете, военные любят прямоту. Называют все своими именами. Они не церемонятся.
– Он рассказал все подробно?
– Да, – сказал отец. – У меня волосы встали дыбом! Кажется, ружье зацепилось, когда он спускал курок. Понимаете? Отчасти виновато училище. Как же вас инструктируют?
– Он сказал вам, что Рикардо ранил сам себя? – прервал его Альберто.
– Это было несколько грубо с его стороны, – сказал отец. – Не надо было говорить это в присутствии матери. Женщины – слабые существа. Но ведь военные – люди прямые. Я хотел, чтобы мой сын стал таким же – твердым как камень. Знаете, что он нам сказал? «В армии дорого расплачиваются за ошибки» – так и сказал. Эксперты осмотрели ружье. Оно было в полном порядке, во всем виноват сын. Но у меня есть кое-какие сомнения. Я думаю, этот выстрел не был случайным. Но кто его знает… Военные лучше меня разбираются. Да и не все ли теперь равно?
– Так он и сказал? – настаивал Альберто. Отец Араны посмотрел на него.
– Да. А что такое?
– Ничего, – ответил Альберто. – Мы не видели. Мы были на холме.
– Извините, – сказал Паулино. – Пора закрывать.
– Вернусь-ка я лучше в госпиталь, – сказал отец. – Может быть, теперь нам удастся повидать его.
Они встали – Паулино помахал им рукой – и опять пошли по лугу, приминая траву. Отец Араны заложил руки за спину и поднял воротник пиджака. «Холуй никогда не говорил мне о нем, – подумал Альберто. – И о матери тоже».
– Можно просить вас об одном одолжении? – сказал он отцу Араны. – Я хотел бы повидать его хоть на одну минуту. Не сейчас, конечно. Завтра или послезавтра, когда ему станет лучше. Помогите мне пройти к нему. Скажите, что я ваша родня или друг семьи.
– Хорошо, – сказал отец Араны. – Посмотрим. Я поговорю с капитаном. Он кажется мне очень корректным. Правда, несколько суховат, как все военные. В конце концов, такова их профессия.
– Да, – сказал Альберто. – Военные все такие.
– Знаете? – сказал отец Араны. – Сын обижается на меня. Я это вижу. Я поговорю с ним, и, если он не совсем тупица, он поймет, что все делается для его же блага. Поймет, что во всем виноваты его мать и эта безумная старуха Аделина.
– Это, кажется, его тетя? – спросил Альберто.
– Да, – ответил раздраженно отец Араны. – Форменная истеричка. Воспитала его, словно девчонку. Покупала ему кукол, завивала волосы. Меня не проведешь. Я видел его старые фото. Мой сын ходил в юбочке и в буклях – вы понимаете? Воспользовались тем, что я был далеко. Не мог же я этому попустительствовать!
– Вы много путешествуете, сеньор?
– Да нет, – простодушно сказал отец Араны. – Я в жизни не покидал Лимы. И не собираюсь. Когда он ко мне вернулся, он никуда не годился. Как можно меня упрекать? Я хотел сделать из него мужчину. Что в этом постыдного?
– Я думаю, он скоро поправится, – сказал Альберто. – Я уверен.
– Может быть, я проявил излишнюю суровость, – продолжал отец Араны. – Но только из любви. Из настоящей любви. Его мать и эта дура Аделина никак не могут этого понять. Хотите, я дам вам добрый совет? Если у вас будут дети, держите их подальше от матери. Никто не умеет так портить ребят, как женщины.
– Ну вот, – сказал Альберто. – Мы пришли.
– Что там случилось? – сказал отец Араны. – Куда все бегут?
– Это сигнал, – сказал Альберто. – Зовут строиться. Мне надо идти.
– До свидания, – сказал отец Араны. – Спасибо, что побыли со мной.
Альберто побежал. Он догнал одного из кадетов. Это был Уриосте.
– Что это? Еще семи нет, – сказал Альберто.
– Холуй умер, – сказал Уриосте. – Сейчас объявят.
II
«На этот раз мой день рождения совпал с праздником. Мать сказала: „Иди скорей к крестному, а то он иногда уезжает за город". И дала один соль на дорогу. Я поехал к крестному, он жил очень далеко, за мостом, но его не оказалось дома. Открыла его жена, она никогда нас не любила. Посмотрела на меня угрюмо и говорит: „Мужа дома нет. Вряд ли вернется до вечера, так что лучше не жди". Домой, в Бельявисту, я возвращался с неохотой, уж очень я надеялся, что крестный подарит мне пять солей, как всегда. На них я думал купить Tepe коробку мелков, теперь уж как подарок, всерьез, и еще общую тетрадь в клетку, в пятьдесят листов, – у нее кончилась тетрадка по алгебре. Или пригласить ее в кино, конечно, вместе с теткой. Я даже все рассчитал: на пять солей я мог взять три билета на бельэтаж, и еще оставалось несколько реалов. Дома мать мне сказала: „Твой крестный такая же дрянь, как и его жена. Я уверена, что он был дома, скряга этакий". И я подумал: „Пожалуй, она права". А мать сказала: „Да, вот что, Tepe приходила. Она тебя зовет". – „Да? – сказал я. – Странно. Что ей надо?" Я в самом деле не знал, зачем я ей нужен, она звала меня первый раз, правда я кое о чем догадывался, но не совсем. „Она узнала, что сегодня мой день рождения, и хочет меня поздравить", – говорил я себе. Через минуту я уже был у нее. Дверь открыла тетя. Я поздоровался, она меня узнала, повернулась и ушла в кухню. Тетя всегда относилась ко мне так, будто я не человек, а вещь какая-нибудь. Я стою у открытой двери, не решаюсь войти, а тут появилась она и по-особенному так улыбается. „Привет, – говорит. – Входи". Я сказал только „привет" и через силу улыбнулся. „Поди сюда, – говорит. – Пойдем в мою комнату". Я молчу, иду за ней. Пришли в комнату, она открыла какой-то ящик, подошла ко мне, сверток держит и говорит: „Возьми, это тебе подарок". А я спросил: „Как ты узнала?" А она ответила: „Я еще в прошлом году узнала". Я не знал, что делать с пакетом, он был довольно объемистый и не завязан бечевкой. Наконец я решил, что его надо развернуть. Подарок был завернут в коричневую бумагу, точно такую, как в булочной на углу, и я подумал: наверное, она специально там попросила. Я достал вязаную безрукавку почти такого же цвета, что и бумага, и сразу понял, что это не случайно, просто у нее вкус хороший – вот она и позаботилась, чтобы безрукавка и обертка были в тон. Оставил я бумагу на полу, разглядываю безрукавку и все повторяю: „Ну и красота, вот спасибо, ну и здорово сделано!" Tepe кивала головой – она была еще больше меня рада. „Я связала ее в школе, – говорит, – на уроках рукоделия. Все думали, что это для брата". И громко засмеялась. Она хотела сказать, что уже давно решила сделать мне подарок, а значит, она тоже обо мне думала, раз дарит такое, значит, я для нее больше чем товарищ. Я все повторял: „Большое спасибо, большое спасибо", а она смеялась и говорила: „Нравится? Правда? Да ты померь".
Я надел безрукавку, и она оказалась чуточку маловата, но я быстро растянул ее, чтобы Tepe не видела, и она ничего не заметила, и так была рада, что сама себя хвалила: „Она тебе в самый раз, а я ведь не знала твоего размера, все сама рассчитала". Я снял безрукавку и хотел завернуть ее снова, но у меня получалось совсем не то, и она стала рядом и сказала: „Пусти, у тебя получается некрасиво, дай я". И она завернула сама без единой морщинки, и вернула мне, и тогда сказала: „А сейчас я должна обнять тебя и поздравить". И обняла меня, и я тоже обнял, и несколько секунд я чувствовал ее тело, а ее волосы коснулись моего лица, и я снова услышал ее смех. „Ты не рад? – спросила она – Почему у тебя такое лицо?" И я опять через силу улыбнулся».
Первым вошел лейтенант Гамбоа. Он еще в коридоре снял берет, так что теперь, войдя, он только стал навытяжку и щелкнул каблуками. Полковник сидел у письменного стола. За его спиной, в тумане, стелившемся за широким окном, Гамбоа угадывал ограду училища, шоссейную дорогу и море. Спустя несколько секунд послышались шаги. Гамбоа отступил в сторону от дверей и снова встал по стойке «смирно». Вошли капитан Гарридо и лейтенант Уарина. Их береты были засунуты за пояс. Полковник все еще сидел за столом, не поднимая головы. Кабинет недавно обставили заново, мебель блестела. Капитан Гарридо повернулся к Гамбоа; челюсти его ходили туда-сюда, словно он жевал.
– Где же остальные?
– Не знаю, сеньор капитан. Я назначил всем на этот час.
Вскоре в комнату вошли Кальсада и Питалуга. Полковник встал. Он был значительно ниже остальных, ужасно толстый и почти совсем седой. Из-за очков недоверчиво смотрели серые, ввалившиеся глаза. Он оглядывал всех по очереди.
Офицеры стояли навытяжку. – Вольно, – сказал полковник. – Садитесь. Лейтенанты еще помедлили, пока капитан Гарридо не выбрал себе место. Несколько кожаных кресел стояли полукругом, капитан сел рядом с торшером, лейтенанты – вокруг него.
Полковник встал и подошел к ним. Офицеры, несколько подавшись вперед, смотрели на него внимательно, серьезно, с уважением.
– Все в порядке? – спросил полковник.
– Да, сеньор полковник, – ответил капитан. – Его отнесли в часовню. Пришли родственники. Первый взвод стоит в почетном карауле. В двенадцать часов его сменит второй. Затем пойдут остальные. Уже принесли венки.
– Все? – спросил полковник.
– Да, сеньор полковник. Я сам прикрепил вашу карточку к самому большому венку. Еще принесли венки от офицеров, от родительского совета и от каждого курса по венку. Родственники тоже принесли цветы.
– Вы говорили с председателем совета относительно похорон?
– Да, сеньор полковник. Два раза. Он заверил меня, что придет все правление.
– Он задавал вопросы? – Полковник поморщился. – Этот Хуанес любит всюду совать свой нос. Что он говорил?
– Я старался не вдаваться в подробности. Сказал только, что умер кадет, не указывая причины. И еще сообщил, что мы заказали венок от имени совета, а они должны оплатить его из своих фондов.
– Погодите, он еще будет расспрашивать, – сказал полковник, сжимая кулак. – Все начнут расспрашивать. В таких случаях всегда находятся интриганы и пролазы. Я уверен, что это дойдет до министра.
Капитан и лейтенанты внимали ему не мигая. Голос полковника постепенно повышался, последние слова он почти выкрикнул.
– Все это может иметь ужасные последствия, – добавил он. – У нашего училища много врагов. Им представился удобный случай. Они попытаются использовать это идиотское происшествие, чтобы оклеветать наше заведение, а следовательно, и меня. Необходимо принять меры. Для того я вас и созвал.
Лица офицеров стали еще более серьезными. Все закивали.
– Кто дежурит завтра?
– Я, сеньор полковник, – сказал Питалуга.
– Хорошо. На утренней линейке прочтете приказ. Пишите: «Офицерский состав и учащиеся глубоко скорбят по поводу несчастного случая, послужившего причиной смерти кадета Араны». Отметьте, что все произошло по вине самого кадета. Все должно быть ясно – тут не место сомнениям. Далее. «Все это должно послужить предостережением и побудить всех к более строгому выполнению устава и инструкций». И так далее. Напишите все сегодня же вечером и принесите мне черновик. Я сам отредактирую. У кого находился в подчинении этот кадет?
– У меня, сеньор полковник, – сказал Гамбоа. – Он из первого взвода.
– Соберите весь курс перед похоронами. Проведите с ними небольшую беседу: мы искренне сожалеем о случившемся, но в армии нельзя ошибаться. Всякая сентиментальность преступна и т.д. Вы останетесь со мной, и мы обсудим этот вопрос. Но сначала давайте покончим с похоронами. Вы говорили с родителями, Гарридо?
– Да, сеньор полковник. Они согласились на шесть часов вечера. Я разговаривал с отцом. Мать очень расстроена.
– Пойдет только пятый курс, – прервал его полковник. – Потребуйте от кадетов абсолютного молчания. Нельзя выносить сор из избы. После завтрака соберем всех в актовом зале, и я поговорю с ними. Всякий нелепый казус может привести к скандалу. Министр будет недоволен, а доносчики всегда найдутся – вы знаете, что я окружен врагами. Так, начнем по порядку. Лейтенант Уарина, позаботьтесь о том, чтобы военная школа предоставила нам машины. Вы проследите за отправлением. Машины вернете в положенный срок. Понятно?
– Да, сеньор полковник.
– Питалуга, вы отправитесь в часовню. Будьте полюбезнее с родственниками. Я сейчас же пойду и лично выражу им свое соболезнование. И смотрите, чтобы кадеты соблюдали строжайшую дисциплину в почетном карауле. Не потерплю ни малейшего нарушения! Вы отвечаете. Нужно создать впечатление, что пятый курс очень удручен его смертью. Так будет лучше.
– Не беспокойтесь, сеньор полковник, – сказал Гамбоа. – Все кадеты его взвода очень взволнованы.
– Вот как? – сказал полковник, с удивлением глядя на Гамбоа. – Почему?
– Они очень молоды, сеньор полковник, – сказал Гамбоа. – Старшим по шестнадцать лет, семнадцатилетних совсем мало. Они прожили вместе с ним три года. Как же им не волноваться?
– Почему? – повторил полковник. – Что они говорят? Что делают? Откуда вы знаете, что они взволнованы?
– Они не могут заснуть, сеньор полковник. Я обошел весь корпус. Кадеты лежат на койках и говорят об Аране.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45