Встречая ее взгляд, Гамзин наклонил голову с усами, подстриженными, как у Автономова. Лишь одной этой маленькой женщине с волосами цвета осенней листвы, казалось, не было дела до того, какой человек снизошел до разговора с нею.
– В таком случае, – сказала она, – я отказываюсь понимать, какой смысл в вашем, как вы говорите, творческом труде. Если он состоит в том, чтобы уметь сегодня обходить запретные зоны, оставляя их тем, кто отважится заглянуть в них завтра, то для этого, мне кажется, необходим не талант, а ловкость.
«Ай-яй, у кошечки коготки», – подумал Греков. Медленным движением руки откидывая со лба волосы, Галина Алексеевна ждала ответа. Легкий шок наступил после ее слов за столом. Рыжеволосый спутник Доброхотова хмыкнул. Гамзин со вниманием рассматривал на свет свой бокал, наполненный красным виноградным вином. Даже находчивая хозяйка этого салона не сумела сразу отреагировать должным образом, а лишь приоткрыла рот, взглядывая на гостя базедовыми глазами.
Впиваясь пальцами в поручни кресла, он подался вперед, смуглая кожа обтянула его скулы. Греков отметил, что оно стало почти хищным.
Но из горла Доброхотова вдруг вырвался не воинственный клекот, а хриплый смех, переходящий в глухое ворчание.
– Вы, должно быть, самая агрессивная женщина здесь на стройке. Это вам к лицу.
О, это был испытанный боец! В самое горячее время на литературных дискуссиях в Москве он не шатался. И он хорошо знал, когда время нанести удар, а когда лучше увернуться от удара, спрятавшись за щитом шутки. Лилия Андреевна тотчас же уловила струю.
– Я и забыла вам сказать, что Галина Алексеевна у нас хетагуровка.
– Но, Лилия Андреевна… – сердито запротестовала Галина Алексеевна.
– Не скромничайте, мне Федор Иванович рассказывал о вашей жизни на погранзаставе!… Представьте, эта очаровательная шатенка участвовала в бою с самураями. Даже бросала гранаты.
Облокачиваясь на спинку кресла, Доброхотов обнажил густые мелкие зубы.
– Интересно.
– Как вам, Лилия Андреевна, не стыдно, – краснея до корней волос, сказала Галина Алексеевна. – Все было совсем не так.
Но хозяйка уже вошла в роль.
– Излишняя скромность паче гордости. Вы обязательно должны рассказать об этом Степану Петровичу. Страна должна знать своих героев.
Все занялись тем, что наперебой стали уговаривать Галину Алексеевну. Только что такая храбрая, она затравленно озиралась. В тех уговорах, которые сыпались на нее со всех сторон, она чувствовала подвох, но что это за подвох, еще не успела догадаться. Вдруг, встречаясь со взглядом Грекова, она догадалась. Ее щеки запылали.
– Все-таки вы так и не ответили на мой вопрос: что должен был подумать юноша, который узнал в колонне преступников друга своего детства?
– Он должен был в первую очередь подумать, что каждый сам расплачивается за свои пороки, – грубо сказал Доброхотов. На какую-то секунду броня его самообладания раскололась, из щели выглянул совсем другой человек. Черты лица заострились, глаза сузились. Но тут же на губах у Доброхотова опять заиграла улыбка человека, уверенного в каждом своем слове. – Но все это, в конце концов, лежит не в русле моей темы. Надеюсь, мне позволено будет и впредь придерживаться своей темы.
– У каждого писателя есть главная тема, – подтвердил его спутник.
Занятый в основном освоением того, что было перед ним на столе, он не потратил времени даром. Нос его побурел, нижняя губа отвисла, а в движениях, когда он откупоривал новую бутылку, появилась даже грация. Лишь иногда он позволял себе подключаться в разговор. Но тут же снова поворачивался к столу, уверенный, что у его патрона здесь есть достаточно надежный союзник.
– У Степана Петровича тема героическая. – И Лилия Андреевна взяла с этажерки толстый том в синей обложке, положенный ею перед вечером сверху на другие книги. – Я, Степан Петрович, дважды читала ваш роман и просто готова была расцеловать вас за вашего Авдея. – Она смягчила свои слова улыбкой. – Это же настоящий богатырь, все остальные рядом с ним кажутся совсем мелкими.
Неизвестно, один ли Греков увидел и понял, почему при этих словах по лицу гостя пробежала тучка, а его адъютант, не забывавший придерживаться краем уха грани разговора, опять сдавленно хмыкнул и стал перепиливать ножом ребро корейки.
Не могло быть похвалы более опасной для автора романа, чем эта. Греков тоже читал роман и тоже нашел, что рядом с фигурой главного героя все остальные выглядели мелкими и пошлыми. Но в отличие от Лилии Андреевны он считал, что это являлось не достоинством книги на историко-революционную" тему, а уязвимым местом. И еще неизвестно, каким образом теперь ее автору удалось бы уклониться от тех лавров, которыми награждала его Лилия Андреевна, если бы ему не пришлось опять повернуться в ту сторону, откуда все время предпринимались на него атаки. Эта миловидная шатенка никак не оставляла его в покое, упорно возвращая в русло предыдущего разговора.
– Я согласна, – сказала она, – порок и преступление должны быть наказаны. Но, по-моему, есть еще и порок пороков: равнодушие. Идет человек, видит, что кто-то слева от него увязает в болоте, и закрывает ладонью левый глаз, чтобы не видеть. – Галина Алексеевна прикрыла свой левый глаз маленькой рукой. – Видит, что справа от него кто-то гибнет, – и закрывает правый глаз. – Она отняла руку от левого глаза и прикрыла правый. Но другой, не закрытый, глаз смотрел на Доброхотова беспощадно.
Теперь Греков воочию мог представить себе, как она могла на погранзаставе вскочить в одной рубашке на подоконник и бросать гранаты в самураев. Федор Иванович Цымлов однажды проговорился об этом Грекову за праздничным столом, когда выпил сверх меры и ему захотелось похвалиться своей боевой подругой. Сейчас она тоже бросила гранату в это болотце, спрятавшееся под колоколом огромного торшера. Такого взрыва здесь еще не слыхали.
На лице у Гамзина опять появилось скучающее выражение, он нагнул голову, исподтишка окидывая взглядом комнату. Можно было поручиться, что глаза его ищут шляпу. Спутник Доброхотова, налив себе в фужер водки, залпом выпил. Блондинка в белом и блондинка в красном переглянулись, Доброхотов же был явно растерян.
На помощь ему пришла хозяйка.
– А что думает об этом наша партийная совесть? – С ослепительной улыбкой повернулась она к Грекову.
– Она думает, – сказал Греков, – что в природе нет тем, на которые наложено вето. Если, конечно, на них не накладывает его наша собственная трусость.
Он только успел заметить, как на щеках этой маленькой женщины, жены Федора Ивановича Цым-лова, двумя пятнами вспыхнул румянец, а к смуглому лицу Доброхотова стала приливать серая бледность. Но в эту минуту открылась дверь, закрытая на другую половину дома. На пороге появился муж Лилии Андреевны – инженер Клепиков.
Известно было, что по субботам, когда у его жены собирались гости, он, пренебрегая своими обязанностями хозяина, не появлялся на этой половине дома. Он явно не одобрял этих вечеров у Лилии Андреевны и терпел их лишь постольку, поскольку они случались только раз в неделю, а он последнее время все чаще стал по вечерам задерживаться на плотине. Но сегодня против обыкновения остался дома. Открыв дверь, он остановился на пороге зала в своем кургузом, коротком даже для его роста, пиджаке, с большой логарифмической линейкой в руке. Лилия Андреевна так и бросилась к нему. Еще никогда его появление здесь не было так кстати.
– Кузьма! – воскликнула она. – Мы уже заждались тебя!
Оставшись бесчувственным к столь бурному проявлению ее радости, он острыми глазами на брезгливо сморщенном лице обвел присутствующих и остановил взгляд на Грекове. Греков ясно увидел в его глазах недоумение: лицо Клепикова совсем сморщилось, и он, отступая от порога, захлопнул дверь перед самым лицом своей супруги.
Греков решил, что и для него, пожалуй, не будет более удобного момента уйти отсюда. Благо, сидел он близко к двери, приоткрытой из-за духоты в сад.
Уже переступив порог, он услышал у себя за спиной возглас:
– Вас-то, Василий Гаврилович, мы не отпустим. Слыша энергичный стук каблучков за спиной,
Греков, не выдержав, трусливо спрыгнул с крыльца, прямо на клумбу и спрятался за углом дома. Каблучки выбежали на крыльцо.
– Где же вы? – Минуту или две Лилия Андреевна шуршала платьем на крыльце. – Плебей, – услышал он ее искаженный яростью голос. – Неотесанный, грубый плебей. – И она вернулась в дом. Еще не успев отойти от дома, Греков уже услышал, как она говорила там игривым голосом: – У нашего партийного вождя ревнивая жена. И кажется, у нее есть для этого основания.

28

Даже с танцплощадки уже не доносились звуки аккордеона Вадима Зверева, и по молодым голосам, звучавшим в разных концах поселка, можно было заключить, что ее посетители разбредались по домам ц укромным местечкам. Мимо двух или трех парочек, тесно слившихся на скамейках у ворот, Греков постарался прошмыгнуть теневой стороной улицы, не спугнув их, но у своего дома ему пришлось придержать шаги. Прямо перед его калиткой темнели две фигуры.
– Дальше, Игорь, ты меня не провожай, я дойду сама.
– До общежития еще целый квартал в темноте.
– Нет, как раз перед общежитием пятисотсвечовая лампа на столбе. Видишь, мошки вьются.
– Вижу, – ответил покорный юношеский голос, как будто мошки и в самом деле были тем доводом, против которого он уже не мог спорить. Но тут же неуловимо изменившимся голосом он сказал: – Тамара!
– Что? – Греков услышал, как и второй голос чутко изменился в тон первому.
– Это только мне запрещается провожать тебя дальше этого угла?
– Спокойной ночи, Игорь, – сухо и гордо сказала Тамара Чернова.
Фигура поменьше и потоньше отделилась от другой и двинулась по улице в тот конец квартала, где вокруг лампы смерчем клубились мошки.
– Ты меня не поняла, Тамара. – Греков увидел, как Игорь Матвеев догнал ее и взял за руку. Руку свою она отняла, но остановилась. – Я не для того, чтобы напомнить. Какое может иметь значение то, что было в прошлом. Если у тебя с ним все порвано…
– Ты опять, Игорь, спрашиваешь…
– Нет, я не буду. Мы постоим здесь всего десять минут – и ты пойдешь. Не знаешь, что это так пахнет? Очень похоже на твои духи, но еще тоньше. Вчера этого запаха здесь не было слышно.
– Розы. Они только сегодня расцвели. Я еще утром заметила, когда шла на работу.
– В это время года?
– Профан.
– В самом деле профан. Слышу; как будто действительно розы, но я всегда был уверен, что они только весной цветут.
– Тише. Здесь живет Греков.
– Нет, ты посмотри, Тома, на этот куст, на который падает свет. Я еще не встречал таких крупных. Сейчас я тебе нарву.
– Но здесь же живет Греков, – понижая голос, повторила Тамара.
– До него в этом доме жили другие люди, кто-нибудь из тех, кто теперь переселился отсюда, и розы принадлежали им.
– Нет, мне говорили, что Греков каждый раз, переезжая с места на место, возит с собой любимый сорт роз.
– Кто бы мог подумать? – с удивлением сказал Игорь. Он уже взялся за колья полисадника, чтобы перемахнуть на ту сторону, и остановился.
, – Посмотри, а эти пять растут вместе. Целый букет! – с чисто женской непоследовательностью закричала Тамара.
И этого оказалось вполне достаточно, чтобы тот, кто уже начал колебаться, перестал колебаться.
– Сейчас, – ответил он так же быстро, как перемахнул через палисадник, спрыгивая на мягкую, не далее как вчера вечером политую землю.
Нет, этого Греков уже не мог позволить. Выступая из своего укрытия, он уже совсем готов был обнаружить свое присутствие самым решительным образом, если бы не слова Игоря:
– Конечно, если сам посадил, то с моей стороны это действительно подло. Но если бы Василий Гаврилович был теперь здесь, он бы ни за что нам не отказал.
– У них еще свет в окнах. – Тамара Чернова, волнуясь, с этой стороны частокола подавала советы. – Ты не только с того куста рви, чтобы не так было заметно. Нет, на нем, пожалуй, самые крупные.
– И самые колючие. А, ч-черт!
– Ты что, решил все оборвать?! Я всегда считала, что Греков к тебе относится лучше, чем к кому-нибудь из других ребят, а ты его грабишь.
– Во-первых, я режу через одну, даже через две. Нельзя же, чтобы только они с Валентиной Ивановной радовались им. Собственность на красоту – самый худший вид собственности… К чему не вынудит любовь, – не то в шутку, не то всерьез заключил Игорь.
– Пора бы людям уже придумать какое-то другое слово, – презрительно заметила Тамара.
Игорь, орудуя ножиком в палисаднике, вскрикнул:
– Они кусаются!
– Не жадничай.
– Чем яростней шипы, тем ярче розы.
– А это уже из стихов Вадима Зверева. – Она пригрозила: – Сейчас я уйду!
Только после этого он послушался ее и, протягивая ей через палисадник лохматую охапку, сказал:
– Слово, Тамара, другое придумать можно, а…
Она немедленно перебила его:
– Кажется, мы с тобой уже условились.
Тем же путем перепрыгнув через частокол, Игорь очутился на улице. Лезвием света, падавшего из окна на кусты роз, прихватило й их лица: его большой чистый лоб под строгим, аккуратным зачесом ярко-каштановых волос, темные и, пожалуй, не в меру крупные, скорее, девичьи глаза и ее тоже каштановую с локонами головку.
– Все наши девчата в общежитии лопнут от зависти, – говорила она, прижимая к себе розы, на которые безропотно смотрел из своего укрытия их подлинный владелец.
И когда они уже отдалились от Грекова по улице, сопровождаемые запахом роз, увлажненных ночной росой, до его слуха донеслось:
– Хорошо, Тамара, будем как условились.
Да это был тот куст. Тамара лишь немного ошиблась: все другие кусты три года назад посадил под окнами дома Греков, а этот посадила Валентина Ивановна. Впрочем, это было одно и то же и теперь уже не имело значения.
За его спиной по безлюдной улице прошуршала автомашина. Повернув голову, Греков увидел, что она остановилась у большого столба с лампой, вокруг которой метались мошки. Человек, вышедший из машины, направился, пересекая площадь, к женскому общежитию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39