Карпова отводит от себя ее руки.
– В твоей смене больше простоев.
– Пускай сам Вадим и говорит! – с белыми пятнами на покрасневшем лице кричит Карпова.
Вадим снова отвешивает пятой скамье поклон.
– Благодарю.
– Что же ты предлагаешь конкретно? – спрашивает у него Федор.
– Я уже не раз предлагал отказаться от раздельных бригад из нас и них .
Люся Солодова в непритворном ужасе поднимает от протокола стриженную под мальчика голову.
– Смешаться с ними ?
Вадим встряхивает чубом так, что он перехлестывает у него от левой брови к правой, закрывая глаз.
– Девчат, понятно, можно от этого избавить. На это немедленно следует вопрос Карповой:
– Почему?
– Это и так ясно. – Чуб Вадима опять укладывается на свое место. Тамара Чернова через плечо награждает его холодным взглядом.
– А я бы не возражала взять в диспетчерскую девушку из них.
Федор не упускает случая ввернуть, как это всегда делает Автономов:
– И ты полагаешь, что этот вариант?…
– Да, полагаю, – не дав ему договорить, отвечает Вадим.
– На каком основании?
Кто-то бросает из глубины юрты:
– На основании собственного опыта.
Скулы у Вадима вспыхивают и тут же бледнеют. Но он не оглядывается.
– Прошу без реплик! – И, опираясь обеими руками о стол, Федор напоминает: – Но, как известно, этот вопрос в нашу компэтэнцию не входит,

4

Только сам Федор и не замечал, как он подражает Автономову. Впрочем, для Грекова давно уже перестало быть секретом, что, например, и половина девушек здесь была откровенно влюблена в Автономова, а другая половина лишь не признавалась в этом, умея лучше прятать от посторонних взоров свои тайны. Не только молодые, но и люди многоопытные так или иначе испытывали на себе влияние Автономова и даже подражали ему в словах и в жестах, искренне думая, что это их собственные слова и жесты.
– Как тебе, Федор, не стыдно кривляться? – вдруг раздался негодующий голос.
Многие невольно пригнули головы потому, что это был голос диспетчера Черновой, которая по целым дням распоряжалась на эстакаде по динамику. Даже Федор не стал обижаться на Тамару, лишь проворчав:
– Ты, Чернова, можешь командовать у себя в будке.
При этом под столом его ноги в тапочках и в желтых носках почесались одна о другую.
Из сотен глоток грянул давно назревавший хохот. Не зная истинной причины этого всеобщего веселья и охотно отнеся его на счет собственного остроумия, засмеялся и Федор. Это вызвало новый взрыв. Тут же заблуждение Федора было рассеяно вопросом, заданным ему на южном русско-украинском наречии:
– Федю, будь ласка, скажи, гдэ ты соби эти классные карпетки оторвав: в универмаге чи у спецторге?
Застигнутый врасплох, Федор чистосердечно ответил:
– На правом берегу в ларьке сельпо.
После этого девчата уже стали, срываясь с мест, выскакивать из юрты.
Один Вадим остался совершенно серьезным и, неуловимо подражая Федору, сказал:
– В таком случае вышеупомянутый уважаемым председателем вопрос, возможно, входит в компэтэнцию нашего партийного руководства? – И он повернулся в ту сторону, где обычно предпочитал сидеть на комсомольских собраниях Греков.
Но в тишине раздался растерянный возглас Люси Солодовой:
– Товарища Грекова нет!
Федор возмутился:
– Как это нет? Он только что был!
– Да, как говорится, сплыл, – бросил Вадим. – Как почуял, чем запахло, так и…
Федор выпрямился за столом. Еще неизвестно, какой бы силы гнев обрушился на голову Вадима, если бы Федора не определил Игорь Матвеев.
– Это ты действительно сморозил, Вадим.
Вадим движением головы перебросил чуб справа налево.
– Факт налицо.
– Вадим! – понижая голос, повторил Федор. Он тоже был явно смущен исчезновением Грекова, которого всего пять минут назад видел на его обычном месте у входа.
Но Вадим уже ожесточился.
– Я уже двадцать третий год Вадим. Сбежал ваш товарищ Греков с собрания! Фьють! – Вадим присвистнул.
Это было уже выше сил Федора. В тенорке у него появился металл:
– Това-арищ Вадим Зверев, выйдите из зала! Вадим сочувственно улыбнулся:
– На этот раз, Федя, ты в самом деле загнул. Все засмеялись. Все согласны были с Вадимом, что Федор хватил через край. Это было тем очевиднее, что нельзя было назвать более неразлучных друзей, чем Федор, Вадим и Игорь. Все трое в один час и в одном вагоне приехали на стройку. Все они поселились в общежитии в одной комнате. Даже их ковбойки в крупную клетку были куплены в магазине универмага в один и тот же день. Поэтому последние слова Федора были восприняты как веселая шутка. Однако не из тех был Федор Сорокин, чтобы позволить поставить свой авторитет под удар.
– Товарищ Зверев, – повторил он дребезжащим тенором, – я попрошу вас покинуть собрание.
Самоуверенная улыбка сбежала с бледно-загорелого лица Вадима. Он понял, что Федор не склонен к шуткам.
– Зa что?
Ответ Федора прозвучал с неумолимой четкостью:
– За выпад против партийного руководства!
– Ну, если ты все это так поворачиваешь… – криво улыбаясь, сказал Вадим и встал, вскидывая на руку аккордеон. Хромированный звук пронесся под крышей юрты, и Вадим, опустив голову, быстро вышел.
Еще минуту в юрте длилась тишина, а потом колыхнулись ее брезентовые стены. Те же самые девушки, которые больше всего возмущались на собрании поведением Вадима, теперь вознегодовали против Федора.
– Нет, скажи, за что?!
– Он же ничего не сказал!
– Это произвол!
Та же Люба Карпова, которая чаще других вступала на собраниях в схватки с Вадимом, встала и заявила:
– Это нельзя так оставлять! Требую поставить на голосование! Собрание обязано сказать свое слово.
– Голосовать, голосовать! – закричали и все другие девчата, для которых изгнание Вадима означало также и крушение их надежд потанцевать после собрания под его аккордеон на танцплощадке.
Греков очень удивился бы, увидев, что яростнее всех наскакивает на Федора всегда такая застенчивая секретарь политотдела Люся Солодова.
– Ты не секретарь комитета! – вскочив за столом президиума, кричала она, потрясая перед, лицом Федора кулаками. – Ты… сатрап!
Откуда же было знать Грекову, что у его секретаря-машинистки есть в жизни одна всепоглощающая страсть – танцы – и что есть у нее единственное место на земле, куда она каждый вечер спешит как на свидание.
Тучи сгущались над головой Федора. Даже Игорь присоединился к всеобщему протесту:
– Это, Федор, уже слишком. Предлагаю, пока не поздно, вернуть Вадима. Берусь догнать.
Обстановка складывалась для Федора явно неблагоприятная. Признаться, он и сам не ожидал, что его мера воздействия на Вадима вызовет такую бурю. Но не в такие ли моменты и должна проверяться закалка комсомольского вожака? Федор стоял, упершись руками в стол и наклонясь вперед. И таким же, как у Автономова, трубным голосом он сказал:
– Нет, на поклон мы к нему не пойдем. Во-первых, Вадима Зверева давно пора проучить. Во-вторых, тот, кто хочет его догнать, пусть и догоняет. Повестка исчерпана. Собрание считаю закрытым.
Девчата ответили ему исступленным воем. Но Федор рассчитал безошибочно. Тут же все они хлынули из юрты в надежде, что им еще удастся догнать Вадима и затянуть его с аккордеоном на танцплощадку.

5

Если бы Греков знал, за что изгнали с собрания Вадима, он бы, может, и вернулся, чтобы восстановить справедливость. Но к тому времени он уже находился далеко, шагая по свеженамытому гребню плотины на правый берег. Не спускаясь к дороге, он махнул рукой водителю, и тот сообразил, что Греков хочет пройти трассой намываемой земснарядами плотины пешком, а машина должна ехать внизу.
На границе правобережной зоны Греков заглянул в будку вахтера, чтобы позвонить домой. Вахтер – молодой узбек – знал Грекова уже три года, но вдруг потребовал у него пропуск.
– Что это тебе вздумалось, Усман? – поинтересовался Греков, пока тот рассматривал пропуск. – Разве ты меня не знаешь?
– А вдруг, товарищ Греков, это совсем и не вы.
– То есть как?
Черные красивые глаза Усмана стали печально-недоуменными.
– Так спокойней будет, – сказал он, аккуратно складывая и возвращая Грекову пропуск. – Меня товарищ Козырев научил. Я не потребовал у него пропуска, а он на меня рапорт подал. Его я тоже три года знаю.
В будке на проходной Грекову пришлось пробыть несколько дольше, чем он думал. Телефонистки коммутатора, как всегда, долго не отвечали, и дома у Грекова взяла трубку не жена, а пятилетняя дочь Таня.
– Ты, папа? – переспросила она, посвистывая сквозь свои два выпавших зуба.
– А почему ты еще не спишь, Таня?
Он слышал в трубке ее дыхание и представил себе ее глаза: серо-зеленые, самые любопытные на земле. Она, конечно, прижимает трубку к уху левой рукой. Он немного гордился, что его дочка тоже левша.
– Хочу дождаться Алешу.
– Но это уже будет совсем поздно. Пароход приходит в двенадцать.
– Я, папа, буду ждать, – сказала Таня.
Бесполезно было бы и, откровенно говоря, ему не захотелось ее переубеждать. Его и самого беспокоило, как она встретится с Алешей. Это будет ее первая встреча с тринадцатилетним братом, который жил в городе со своей матерью. До этого бывшая жена Грекова наказывала его тем, что не отпускала к нему сына. И вдруг она сменила гнев на милость.
– Хорошо, Таня, позови к телефону маму.
Однако не так-то просто было справиться с Таней, когда она завладевала трубкой. Ее дыхание участилось. За этим обязательно должен был последовать один из ее вопросов:
– Сейчас позову? Кстати, ты где?
И это слово «кстати» она могла унаследовать только от того, кто чаще других у них в доме разговаривал по телефону.
– Я, Таня, по дороге на правый берег.
Тут же он пожалел о сказанном. Она немедленно просвистела:
– К Федору Ивановичу?
– Мне, Таня, некогда. Зови маму.
– Если только ты пообещаешь мне привезти эту монету, – медленно сказала Таня,
Он удивился:
– Какую монету?
– Ты уже забыл? – Ее дыхание в трубке совсем участилось. – На этот раз я заставлю тебя ее привезти.
Теперь он вспомнил. Как-то дома за ужином он рассказывал, что земснаряд вымыл из-под яра горшок с древними монетами, и тогда же неосмотрительно пообещал одну из них привести Тане.
– Обязательно, Таня, привезу,
– Не забудешь?
– Но только на время.
– Я только поиграюсь и отдам.
Трубка верещала так громко, что Усман, слушая, улыбался.
– Теперь, Таня, давай маму.
Оказалось, и на этом ее претензии к нему не окончились.
– Ты не так меня попросил,
– А как надо попросить?
– Ты должен сказать: пожалуйста.
Он покорно повторил:
– Пожалуйста, позови маму.
Вот только тогда услыхал он, как она спрыгнула со стула на пол. Ее голосок заверещал уже вдали от трубки:
– Мамочка, тебя папа к телефону.
В ответ послышались те шаги, которые он узнавал и по телефону.
– Я слушаю тебя, Вася.
Он спросил у жены, не сможет ли она, если его задержит что-нибудь неотложное, встретить Алешу.
– Конечно, смогу… Но ты постарайся не задержаться.
И опять повторилось то же, что испытал он, разговаривая с Таней: он представил себе глаза жены. Они были такие же, как у Тани, серые, но иногда и совсем зеленые. Когда Греков спрашивал у жены, что с ними происходит, она, смеясь, отвечала, что это зависит от цвета платья.
Он вышел из будки и пошел по влажной карте намыва на правый берег. Ему нравился этот путь плотиной, местами уже намытой, местами еще только угадываемой по тем эстакадам, которые сооружались для пульповодов. Вечер уже стекал со склонов восточных холмов в пойму Дона, окутывая сизой мглой рассыпанные по зелени займища белые острова станиц и темные острова уже поредевших вербных лесов и левад. Оттуда докатывался гул: саперы выковыривали аммоналом из земли пни деревьев, вырубаемых перед затоплением поймы. Дон изгибался посредине займища, блистая чешуей. Над ним нависал крутой правый берег. Когда-то, уже очень давно, по всей его бугристой цепи стояли сторожевые посты против хазар, половцев, ногайцев. Не одна голова в феске, в чалме, в железном шлеме скатилась с этих суглинистых яров в Дон. Но и теперь, как и тогда, несется по низменной степи, закусив удила, ветер. Так же гикает и бубенчато рассыпается над руинами того самого Саркела, где археологи снимают лемехами бульдозеров и сдувают кисточками древний прах с надгробных плит, спеша прочесть письмена предков, пока еще не скрылась навсегда под водой эта донская Атлантида.

6

Он не видел начальника правобережного района Цымлова еще с тех мартовских дней, когда ледоходом угрожало снести железнодорожный мост через Дон, по которому из центра страны шел на стройку основной поток грузов. Поля льда надвигались с верховьев на временные деревянные быки. Цымлов, протянув на мост связь, трое суток командовал оттуда обороной. Вольнонаемные и ЗК баграми отпихивали льдины от быков, а саперы, спускаясь на лед, ставили динамитные шашки. Гремучие взрывы вместе с лаем минометов, из которых солдаты артдивизиона разбивали лед, напомнили местным жителям о войне.
– Слух подтвердился, – привставая за своим столом, в конторе района, без всякого предисловия заговорил Цымлов.
Поднимая брови, Греков тщетно пытался призвать на помощь память.
– Какой слух?
Цымлов не без торжественности поклонился.
– С последним этапом соизволили благополучно прибыть…
Со стороны могло бы показаться, что Цымлов тяжеловесно шутит, но Греков уже вспомнил.
– Нельзя сказать, чтобы вовремя.
– Просочился сквозь все фильтры.
Сидя в кожаном кресле, Греков через стол всматривался в притененнее зеленым абажуром лампы лицо Цымлова.
– Вы уже нащупали его?
– Нет. Но влияние уже чувствуем.
– Например?
– Например, на того же Молчанова.
– Не может быть!
– Мне самому не хотелось верить! Сами знаете, какой был орешек. И вот, когда уже появилась надежда…
– А если его перевести в район к Гамзину?
– Вряд ли, Василий Гаврилович, это теперь поможет.
– Почему?
– Потому, что все эти воры в авторитете спохватились, что их влияние падает, и приняли свои меры. Они оставались сравнительно спокойными, когда не было этой системы зачетов, а» когда увидели, к чему это ведет, ударили в набат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39