Искренне Ваш, Жак Кавалье,
Управляющий отеля «Парк-Уорт.»
Глава 28
— Где тысяча долларов?
— Так-то ты меня встречаешь.
Мокси заявилась около полуночи. Переступив порог, бросила на пол дорожную сумку. Молния была сломана и из сумки торчали сценарий, задник кроссовки и кончик полотенца.
— Привет, — Флетч не поднялся с дивана.
— Привет.
— Похоже, ты совсем вымоталась.
— Я действительно вымоталась. Репетировала с полудня. А ты, я вижу сгорел.
В полумраке гостиной Мокси вгляделась во Флетча.
— Да, сгорел. Заснул на пляже.
— Весь сгорел?
— В каком смысле?
— Все тело?
— Нет. Кое-что осталось.
— Ладно, это неважно. До премьеры все пройдет. Завтра, конечно, ты будешь выглядеть довольно-таки странно. На репетиции.
— Я не собираюсь завтра на репетицию.
— Флетч, ты должен.
— Должен?
— Сэм не подходит для этой роли. Он слишком тяжеловесен. Слишком увлечен собой.
— Ты забыла упомянуть про его массивные ляжки.
— Глядя на него можно подумать, что мы репетируем «Трамвай „Желание“. Он не понимает, что наш спектакль комедия. Я сказала Полу, что завтра ты обязательно придешь.
— Пол — это режиссер?
— Пол — это режиссер. Он согласился попробовать тебя, хотя и знает, что ты никогда не играл. Естественно, в театре.
— Завтра меня в театре не будет. Ни завтра, ни послезавтра, ни в любое другое завтра. По-моему последняя фраза вполне сгодится для какой-нибудь пьесы.
— Конечно. Я же говорила тебе, что ты прирожденный актер.
— Сегодня я уже исполнял стриптиз. Причем без музыки.
Мокси вынимала вещи из дорожной сумки и выкладывала их на пол.
— Тебя похитила и изнасиловала банда мексиканских герлскаутов?
— Не совсем. Таможня. По пути домой. Таможенная служба Соединенных Штатов Америки. Они завели меня в маленькую комнату, заставили раздеться, а затем поковырялись во всех отверстиях. Спасибо, что не вспороли живот.
— Серьезно?
— Еще как серьезно. Мне это не понравились. Они прорентгенили мои башмаки, чемодан, зубы.
— Это ужасно.
— Они два часа возились со мной. Или во мне.
— Ради чего?
— Не могли поверить, что мужчина моего возраста будет добираться до Пуэрто де Сан-Орландо на трех самолетах, чтобы провести на пляже лишь тридцать часов. Я сказал им, что у меня появилось немного свободного времени и я использую его, как мне того хочется.
— Они приняли тебя за контрабандиста. Искали наркотики или что-то еще.
— Что-то еще, — Флетч подхватил с кофейного столика письмо из канцелярии мэра. — Разве можно так обращаться с Лучшим гражданином месяца.
Мокси присела рядом с диваном на колени, обняла Флетча.
— Ах ты мой бедненький. Тебе удалось пукнуть, когда они полезли тебе в задницу?
— Конечно, и наличные, больше тысячи долларов, говорили отнюдь не в мою пользу.
— В конце концов они извинились перед Лучшим гражданином?
— Они пообещали поймать меня в следующий раз. А теперь позволь спросить, где тысяча долларов?
— Какая тысяча долларов?
— Тысяча долларов, которую ты взяла из бумажника.
— А, та тысяча долларов.
— Та самая.
— Я купила свитер.
— За тысячу долларов?
— Юбку. Пластинки. И немного болонской колбасы. Хочешь сэндвич с колбасой?
— Мы могли бы обойтись более простой пищей.
— И машину.
— Машину!
— Маленькую машину. Меньше твоей.
— Что же это за машина?
— Желтая.
— Желтая машина. Понятно.
— Она так забавно бибикает.
— Маленькая желтая машина с бибикалкой. Я все правильно понял?
— Кажется, у нее есть двигатель. И замок зажигания, который, к тому же, и работает.
— Какое счастье. Кто полезет в двигатель при работающем замке зажигания. Последний может и обидеться.
— Мне нужна машина. До театра путь неблизкий.
— Значит, от тысячи долларов не осталось и следа.
— Ну что ты такое говоришь! У меня есть свитер, юбка, несколько пластинок, кстати, очень хороших, машина, колбаса. От тысячи долларов не осталось бы следа, если б я выбросила банкнот в окно. Хочешь сэндвич с колбасой?
— Естественно.
На кухне Мокси мазала горчицу таким тонким слоем, что колбаса даже не прилипала.
— Ты хочешь растянуть эту банку до тех времен, когда все люди станут свободными? — спросил Флетч.
— Что растянуть? — не поняла Мокси.
— Горчицу, — он взял у нее нож и банку с горчицей, от души намазал ее на хлеб.
— А что ты делал в Мексике? — полюбопытствовала Мокси. — Помимо контрабанды наркотиков и алмазов и прогулок на яхте?
— Я поехал повидаться с Чарлзом Блейном. Вице-президентом и начальником финансового отдела «Уэгнолл-Фиппс».
— Однако.
— И он сказал мне, — Флетч осторожно накрыл приготовленный сэндвич верхним куском хлеба, — что получал служебные записки от покойника.
— Кажется, я читала об этом в газете.
— Ты, как всегда, права.
— Так что ты узнал нового?
— Очевидно, их писал не покойник.
— Как приятно это слышать. А то мне уже стало как-то не по себе.
— Так от кого, по-твоему, он получал служебные записки?
— Должно быть, от мадам Палонки.
— Должно быть, — Флетч протянул Мокси сэндвич. — А кто такая мадам Палонка?
— Медиум из Сан-Франциско. Передает послания от умерших. Горчицы ты переложил.
— Кто мог ставить на служебных записках подпись «Томас Бредли» после смерти Томаса Бредли?
— Секретарь, привыкшая к установившемуся порядку?
— Кто управляет «Уэгнолл-Фиппс»?
— А кого это волнует?
— Полагаю, и они думали, что всем на это наплевать.
— Они были правы. А кто эти «они»?
— Великие «ОНИ». Понятия не имею.
— Но тебе-то не наплевать.
— Я должен с этим разобраться, или придется признавать, что я — ничтожество.
— Фу! Что за выбор! Быть кем-то или не быть никем… Что бы это значило? Быть кем-то или кем-то… Боже мой! Ты меня совсем запутал.
— Неладно что-то в Датском королевстве. Это из той же пьесы?
— В Датском королевстве все ладно, — возразила Мокси. — Я там была. И уж конечно, в Датском королевстве мне никто не дал бы бутерброд с таким слоем горчицы.
— Чарлз Блейн хочет узнать, кто же руководит «Уэгнолл-Фиппс».
— Флетч, а ты не думаешь, что это дело превратилось для тебя в навязчивую идею.
— Не так уж часто доводится видеть служебные записки от покойника.
— Согласна с тобой.
— И еще реже, по моему разумению, эти загадочные записки ставят крест на карьере человека, не имеющего к ним ни малейшего отношения.
— Поэтому ты упорствуешь в стремлении выяснить, кто написал эти бумажонки и почему они продолжают появляться в «Уэгнолл-Фиппс»?
— Я упорствую.
— А почему бы тебе не выбросить все это из головы, завтра поехать на репетицию, попытаться получить главную роль в пьесе «В любви», вместе со мной пролить на сцене семь потов, а потом насладиться грандиозным успехом? Возможно, в театре тебя ждет новая карьера.
— Возможно. Но даже в этом случае в меня будут тыкать пальцами, как в журналиста, который ссылался на покойника, как на живого.
— Ну хоть завтра приди на репетицию.
— Не могу.
— Почему?
— Лечу в Нью-Йорк.
— Летишь в Нью-Йорк? Нельзя этого делать!
— Можно. Дожидаясь тебя, я заказал билет на утренний рейс.
— Зачем тебе понадобилось лететь в Нью-Йорк?
— Потому что там живет человек, которого я еще не видел — сестра Томаса Бредли, Франсина.
— А что она может знать об этих служебных записках? Она живет в другом конце страны.
— Это я понимаю. Но она — единственная, кому выгодна смерть Бредли. Если не учитывать версию, что и миссис Бредли испытывает огромное эмоциональное облегчение, избавившись от муженька, который доставал ее похабными анекдотами.
— Я готова не учитывать эту версию. Но когда-то же надо остановиться! И тебе следовало сделать это давным-давно.
— Франсина Бредли, в скором будущем, должна приехать из Нью-Йорка и возглавить «Уэгнолл-Фиппс», — пояснил Флетч. — Том Бредли многие годы постоянно советовался с ней. Энид Бредли советуется и сейчас. Неужели тебе не кажется, что я обязан, по крайней мере, посмотреть ей в глаза и постараться понять, каково ее участие в этой истории?
— Подозреваю, что она посмотрит тебе в глаза и скажет, что ты — псих. Все это можно объяснить секретарской ошибкой, Флетч.
— Я так не думаю. И Чарлз Блейн так не думает.
— И потом, в утреннем номере «Ньюс-Трибюн» объявлено, что в пятницу утром пройдет церемония, связанная с присуждением тебе звания «Лучший гражданин недели».
— Позволь тебя поправить: «Лучший гражданин месяца».
— Ты не можешь лететь в Нью-Йорк. У тебя назначена встреча с мэром.
— Мэр назначил встречу с прессой. Меня там не ждут.
— Но почему, скажи на милость? Если мы сможем объявить к пятнице, что ты сыграешь главную роль в пьесе «В любви», которую в скором времени можно будет увидеть в театре «Кэлоуквиэл»…
— Каждый ищет свою выгоду.
— Естественно.
— В пятницу я буду в Нью-Йорке. Ты не ешь сэндвич.
Мокси отодвинула тарелку.
— С твоими кулинарными способностями, Флетч, тебе рано замахиваться на сэндвичи с колбасой. Пока твой предел — бутерброды с ореховым маслом.
Глава 29
Швейцар высокого, многоквартирного дома в престижной части нью-йоркского района Ист-Сайд зажал рукой микрофон телефона и в изумлении посмотрел на Флетча.
— Мисс Бредли говорит, что она вас не знает, мистер Флетчер.
Флетч протянул руку.
— Позвольте мне сказать ей пару слов.
— Разумеется, сэр.
Он отдал трубку Флетчу и отступил на полшага. Высокий, подтянутый, с цепким взглядом, скорее телохранитель, а не швейцар, и золотые галуны на его униформе смотрелись так же нелепо, как спинакер на авианосце.
— Мисс Бредли?
— Да? — голос глубокий, чуть хрипловатый.
— Мисс Бредли, моя фамилия Флетчер. Мне необходимо поговорить с вами о компании вашего брата, «Уэгнолл-Фиппс». Я специально прилетел из Калифорнии.
Последовала долгая пауза.
— Кто вы, мистер Флетчер?
— Я — репортер, бывший репортер, который написал статью для финансовой полосы «Ньюс-Трибюн», чего мне делать не следовало. И хотел бы уточнить некоторые детали.
— И чем я могу вам помочь?
— Не знаю. Но я поговорил с вдовой вашего брата, Энид Бредли, с вашей племянницей Робертой, с вашим племянником Томом…
— Вам нужно поговорить с Алексом Коркораном. Он — президент…
— С ним я тоже говорил. Как и с Чарлзом Блейном… несколько дней тому назад.
Вновь долгая пауза.
— Вы говорили с Чарлзом Блейном несколько дней тому назад?
— Для этого пришлось слетать в Мексику.
— Вижу, вы не из тех, кого не оторвешь от стула. Коркоран и Блейн не смогли вам помочь?
— К сожалению, нет.
— Честно говоря, не понимаю, какой помощи вы ждете от меня. Но поднимайтесь. Не могу же я дать вам от ворот поворот после того, как вы потратили столько денег, чтобы приехать сюда.
— Спасибо, — кивнул Флетч. — Я передаю трубку швейцару.
— Действительно, мистер Флетчер… я правильно произношу фамилию?
— Да.
— Вы могли бы сэкономить время и деньги просто позвонив мне из Калифорнии. Я наверняка сказала бы вам, в моих ли силах…
Франсина Бредли открыла дверь квартиры 21М, обежала Флетча удивленным взглядом и продолжила разговор, начатый по телефону внутренней связи.
И Флетч не упустил возможности внимательно разглядеть свою собеседницу. Светлые, тщательно уложенные волосы. Кожа, не чуждая дорогой косметики и массажа. Золотое ожерелье. Сережки, составляющие с ним единый гарнитур. Отлично сшитое зеленое платье с глубоким вырезом на груди. Очень стройная для ее возраста (сорок пять плюс-минус год) фигура.
— …О компании Тома мне известно не так уж и много, — она провела Флетча в просторную гостиную, обставленную дорогой мебелью. Через большое окно ее заливал солнечный свет. — Из сотрудников я никого не знаю. Я, конечно, в курсе производственных и финансовых дел. После смерти Тома, Энид частенько обращается ко мне. Энид, как вам, должно быть, известно, не сведуща в бизнесе.
Франсина встала спиной к окну, лицом к Флетчу, помолчала, словно гадая, на все ли возможные вопросы Флетча она уже ответила. Молчал и Флетч, а потому, чтобы заполнить паузу, Франсина указала на диван.
— Присядьте, пожалуйста. Меня ждут к обеду, но несколько минут у меня есть, так что давайте посмотрим, вдруг я действительно смогу вам чем-то помочь.
Сев, Флетч расстегнул пиджак и подтянул брючины, чтобы не помять свой новый костюм.
На кофейном столике лежали перчатки и сумочка Франсины.
— Я рад, что вы согласились встретиться со мной. — Франсина села в кресло так, чтобы свет из окна падал на нее сзади. — Возможно, вам поначалу показалось, что я не в своем уме, но я надеюсь, вы поймете, чем вызвано мое, пусть и несколько странное, поведение.
— Ваше поведение не кажется мне странным, — Франсина улыбнулась. — Просто… когда вы сказали, что вы репортер, бывший репортер, я подумала, что, открыв дверь, увижу перед собой… более зрелого мужчину, старше возрастом… которому пришлось многое повидать.
Улыбнулся и Флетч.
— Все дело в моем румянце во всю щеку. А причина тому — ежедневный завтрак из овсянки с апельсиновым соком.
Франсина Бредли добродушно рассмеялась. Теперь, когда его глаза привыкли к яркому свету, Флетч разглядел фотографии на книжной полке. Роберта Бредли, Томас Бредли-младший, школьные фотографии разных лет, две фотографии Энид Бредли, молодой и постарше, большая семейная фотография. Флетч догадался, что черноволосый мужчина, обнимающий Энид Бредли за талию, ее муж, Томас. Стену перед Флетчем украшала черно-коричневая мозаика. На низком столике у окна лежала другая, незаконченная.
— Мозаику на стене сделал ваш брат? — спросил Флетч.
— Да, — Франсина с грустью посмотрела на мозаику. Затем вздохнула и указала на вторую, незаконченную. — А над этой он работал. Том всегда останавливался у меня, приезжая в Нью-Йорк к здешним врачам. Эту мозаику он начал перед отъездом в Швейцарию. Я не стала убирать ее. Глупо, конечно. Но иногда я прихожу домой вечером и буквально вижу его, в халате и шлепанцах, склонившегося над мозаикой.
— Боюсь, мои вопросы покажутся вам необычными.
— Это ничего, — она глянула на часы. — За мной должны приехать…
— Я помню. Мое появление у вас вызвано тем, что при подготовке статьи об «Уэгнолл-Фиппс» мне показали недавние служебные записки вашего брата, которые я и процитировал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21