Я младенец, я заново рожден.
Это сработало.
– Вот ваш костюм и галстук. Появляйтесь у офицера по условно-досрочному освобождению каждую неделю. Устройтесь на работу. Обзаведитесь постоянным жильем. Держитесь подальше от криминальных элементов. Не посещайте салуны и бары. Не ввязывайтесь ни в какие истории.
Он вдохнул охлажденного воздуха. Ощущение было просто замечательным.
Деревянная стойка оказалась прямо за входной дверью. Войдя с залитой солнцем улицы, он первым делом споткнулся о ножку высокого стула и какое-то время, прежде чем усесться, привыкал к здешнему освещению.
На стене за стойкой висели несколько картинок, на которых были изображены неприхотливые радости истинных любителей пива. На одной из них рыбак стоял по колено в воде в озере и держал в руке полный бокал, а на заднем плане красовался, глядя на него, олень.
Официантка – с большими титьками и крутыми бедрами, малость пучеглазая милашка с «башней» волос в стиле пятидесятых, перебирала за стойкой ножками в ботфортах. Ее буфера были втиснуты в прозрачный лифчик, а брючки (может, и трусики) представляли собой три ленточки голубого цвета.
– Мне бы пивка, – сказал он.
– Это можно. Это у нас имеется.
– Только холодного.
– Какого сорта?
– А какое у вас разливное?
– Разливное у нас «Коорс».
– И все? А разливного «Хейнекена» у вас нет?
– Разливное у нас «Коорс». «Хейнекен» у нас бутылочный.
– А на карточке написано, что «Хейнекен» есть и в розлив.
– А ты всегда веришь тому, что написано?
– Собственным глазам верю.
– Ну и?..
– Давай разливного.
– Значит, «Коорс».
– Я понял.
Она, застучав каблучками, отправилась налить ему пива. Дала отстояться, потом долила до верху. Подошла к нему и поставила кружку на стойку. Приняла доллар, сказала:
– Это будет доллар с четвертью.
– Доллар с четвертью за восемь унций?
– Включая варьете. А ты что думал? Отошла в дальний конец бара, вертя жопкой так.
чтобы он налюбовался на свои доллар с четвертью.
Встала, сложив руки на животе, принялась смотреть на двух мужиков, играющих в карты за столиком возле торшера, но Янгер мог поклясться, что она вполглаза следит за ним. Время от времени она переступала с ноги на ногу, и ягодицы вальяжно перекатывались с места на место.
Он выпил три четверти кружки одним глотком, затем придвинулся к самой стойке, выставив на нее кружку и обхватив ее обеими руками. Во рту у него дымилась сигарета, которую он курил не вынимая. Он присматривался к бабенке. Присматривался к ее ногам и жопке.
Ее тело, настолько белое, что оно едва заметно отливало голубым, напомнило Янгеру одну из двух малолетних потаскушек, которых он распробовал прошлой ночью. Толку от них никакого, им бы только деньги из клиента вытрясти.
Официантке надоело дразнить его своей жопкой. Она подошла к нему, решив самую малость форсировать события.
– У тебя все в порядке? – спросила она. Кондиционер работал вовсю, каждый волосок трепетал у нее на теле, казалось, будто она вся осыпана бесцветными веснушками.
– Ты не замерзнешь? – мягко и ласково, но вместе с тем и не без сладострастия спросил Янгер, как будто именно холод ее тела был способен высечь горячую искру в его собственном.
– Воспаление легких запросто схватить могу.
– А почему бы тебе не надеть передник или, может быть, свитер?
Он посмотрел сперва на пупок, потом в ложбинку между грудей. Посмотрел, давая понять, что ему было бы жаль лишиться подобного зрелища, даже если душевная доброта вынудила его посоветовать ей одеться потеплее.
– Надену свитер – и знаешь, что будет? Гарри подойдет, увидит и оштрафует меня.
– Гарри – это шеф?
– Гарри хозяин. И мой дружок.
– Что ж, значит, придется раздумать. – О чем это ты?
– Собирался уехать из города, а тут вижу этот бар, и дай-ка, думаю, зайду попью пивка на дорожку. Вижу тебя – и дай-ка, думаю, задержусь.
– Ради чего задержишься?
– Сама понимаешь.
– Нахальный ты парень.
– А в чем дело? Что я такое сказал?
– Сам знаешь, что ты сказал.
– Я сказал, что посмотрел на тебя и подумал: а может, нам имеет смысл познакомиться поближе. Вот что я сказал. А по-твоему, что я сказал?
– Да, сказал-то ты это самое, только подумал, поди, совсем другое.
Он выбросил обе руки вперед и ухватился ими за край стойки с внутренней стороны. Куча женщин внушила ему, что его смуглые руки необычайно красивы. Она отступила на шаг, словно испугавшись, что он заграбастает ее самое.
– Так в чем же дело? – спросил он.
– Ты сказал: «Сама понимаешь».
– Ну, и что в этом такого плохого?
– Сам понимаешь, – ответила она.
Когда она улыбалась, на щеках у нее появились чрезвычайно симпатичные ямочки.
– Мне кажется, зря ты приписываешь мне, чего я на самом деле не говорил. Я хочу сказать: ты ведь можешь подумать, будто я навоображал себе что угодно, а я ровным счетом ничего не навоображал.
– А я ничего такого и не сказала. – Она с ним уже кокетничала, на щеках снова появились ямочки. – Хочешь еще пивка?
Она подошла к нему – подошла куда ближе, чем требовалось, чтобы забрать у него кружку, – и, наклонившись, оперлась грудью на его руки.
– О Господи, – сказал он.
– В чем дело?
– Ты, наверное, действительно замерзла.
– С чего ты взял?
– У тебя титечки твердые, как замороженная клубника.
– Вовсе не поэтому они твердые.
И она, забрав у него кружку, отошла. Мужики за столиком закончили партию, произвели расчеты. Встали, прошли по длинному залу мимо стойки к выходу. Посмотрели на Янгера, потом на официантку, доливающую ему пива в кружку с таким видом, будто это было делом чрезвычайной важности.
– Эй, Фрэн, легче на поворотах, – сказал один из них.
– Да и ты, Мэкки, тоже.
– Не делай ничего, чего бы не сделал на твоем месте папочка, – сказал второй.
Он засмеялся, стрельнул глазами в сторону Дюйма и вновь посмотрел на официантку, давая понять, что от него ничего не скроешь.
– Как будто выдает мне лицензию на ограбление банка, – заметила она, выставляя полную кружку на стойку перед Янгером.
– Тебя зовут Вики? – спросил он.
– Как-как?
– Там надпись на входе насчет Вики.
– Это Гарри выдумал.
– Как же тебя зовут?
– Фрэнсис. Или просто Фрэн. А ты что, глухой? Мэкки же назвал меня именно так. Сказал: «Пока, Фрэн».
– Он сказал: «Легче на поворотах, Фрэн».
– Какая разница?
– И вот, Фрэн, мы с тобой остались вдвоем.
Она бросила взгляд на наручные часы, потом спросила?
– А тебя как звать?
– Все зовут меня Дюймом.
– Ну, а почему это? Может, от обратного?
– Что ты хочешь сказать – от обратного?
– Сам понимаешь. Называют какого-нибудь коротышку Верзилой. А блондина – Черноголовым. Ну, понимаешь… – она скользнула глазами по его телу, – … от обратного. Он рассмеялся.
– Да, мне говорили.
– Что именно тебе говорили?
– Что у меня, как у миссурийского мула.
– Мужчины вечно хвастаются. И всегда лгут. С самым серьезным видом он положил руки на брючную молнию.
– Могу показать.
Она, выставив вперед руки с растопыренными пальцами, отпрянула от него так стремительно, что ударилась о заднюю стенку. Как будто испугавшись того, что он бросится к ней и сунет ей мужское достоинство прямо в лицо. И предупреждая его не делать этого.
– Спасибо, не надо.
– Да мне не трудно. Она задрожала.
Он слез со стула и пошел туда, где можно было зайти за стойку, на ходу расстегивая молнию. Она застыла на месте, застыла как вкопанная. Он выдернул из брюк свою штуку. Она испуганно посмотрела вниз. Насчет миссурийского мула он ничего не преувеличил. Он прижался к ней. Его руки принялись мять ее бока и бедра, обрывая с них ленточки бикини.
– Слушай, ты рехнулся? Это же общественное заведение!
Сейчас ее разобрал смех.
– А мы по-быстрому. Извернувшись, она резко оттолкнула его.
– Послушай, Гарри может войти в любую минуту. Прямо сейчас. Он придет – и мы горько пожалеем.
– На хер Гарри!
Она нашла некоторое пространство для маневра, прислонившись к стойке бара изнутри, смахнув при этом локтем на пол несколько кружек по восемь унций каждая.
– Слушай, да ты что, спятил? Нет, зала тебе, нет!
Она сильно ударила его по плечу, ее рука срикошетила, и удар пришелся по скуле и по затылку.
Но, поглядев ему в глаза, она перестала смеяться. Одной рукой он перехватил ей запястье. Другой пошарил на стойке, нашел пустую выставочную бутылку, разбил ее, сделал из нее «розочку».
Поднес «розочку» к ее горлу.
– Так нельзя. Нельзя дразнить мужчину буферами и жопой, шутить, облизывать губки и заглядывать ему в штаны. Придется тебе сесть на моего мула. Уж извини, но придется.
Она дернулась, вырываясь из его захвата. При этом порезалась о «розочку», которой он ей угрожал. Закричала во все горло и бросилась от него прочь по проходу, то и дело спотыкаясь в своих смехотворных ботфортах.
– Прекрати, бля, прекрати! – Янгер отшвырнул «розочку». – Никто тебя и пальцем не тронул. Только прекрати орать. Я сейчас уйду, и ты меня больше никогда не увидишь.
Дверь у него за спиной открылась. Полутемное помещение пивной залил солнечный свет.
– Какого хера? – донеслось оттуда.
– Этот поганый маньяк решил меня изнасиловать, – закричала Фрэн.
Янгер стремительно обернулся. Рука опустилась в карман, где лежал нож. Щелчком он освободил лезвие.
Это был один из картежников – тот, кого звали Мэкки.
– Я забыл тут солнечные очки, – сказал он, бестолково поглядев сперва на нож в руке у Нигера, потом на Фрэн, стоящую прислонившись к стойке и зажимающую рану рукой, причем кровь просачивалась у нее между пальцами.
– Эй ты, сукин сын, – сказал Мэкки.
– Спиной вперед, – сказал Янгер. – Спиной вперед и на хер, или я тебе горло перережу.
Мэкки подхватил с одного из столиков пепельницу и метнул ее в голову Дюйму. Он проделал это так неожиданно и стремительно, что Дюйм не успел увернуться. Острый край пепельницы угодил ему в лоб, полилась кровь.
Он описал круг возле Мэкки, который, в свою очередь, повернулся на триста шестьдесят градусов, следя за тем, чтобы Дюйм не бросился на него. И вот путь на улицу оказался свободен.
Янгер бросился к двери и исчез за нею.
– Вызови полицию, – сказал Мэкки.
– Гарри это не понравится.
Фрэн заплакала, потому что у нее по-прежнему шла кровь и потому что она боялась того, что, если маньяка схватят и он скажет, что она сама с ним заигрывала и терлась о него грудью, Гарри наверняка поверит его словам.
Правда, от нее и ждут, чтобы она заигрывала с мужиками. Правда, ей за это и платят. Иначе чего ради Гарри велит ей выставлять напоказ свои сокровища и, рискуя подхватить воспаление легких, разгуливать практически голышом?
– Вызови полицию, – повторил Мэкки.
Он подошел к ней, обнял за талию, опустил руку, принялся гладить и мять ей обнаженную ягодицу.
– Мэкки, ты что? С ума сошел?
– Просто подумал, что не мешало бы утешить тебя, раз уж я уберег тебя от изнасилования. Ну, и всякое такое.
– Ты что? Хочешь получить награду – так я тебе пивка бесплатно налью. А если ты сейчас не отвяжешься, то какая разница: этот тип меня изнасиловал бы или ты изнасилуешь? А у него-то, в отличие от тебя, хер величиной с бейсбольную биту!

Глава тридцать первая

Свистун лежал поверх неразобранной постели в своем бунгало, нависшем над дорогой. Ветер свистал по всему каньону, подкрадывался под основание дома, скрипел половицами и угрожал повалить опоры.
Он испытывал усталость и вместе с тем разочарование. Ему страшно не хотелось сообщать Фэй, что в конце концов он потерял нить, ведущую к мальчику.
Есть вещи, от которых можно избавиться.
Подобно тому как он избавился от того, чтобы ощущать себя Сэмом. Сэмом Печальником, Сэмом Песочным Человеком.
Разыгрывать из себя клоуна он не собирался.
Он прибыл в Голливуд, как сотни тысяч других, надеясь разбогатеть и прославиться: здешний мир был полон Зла, но Зло это было ослепительно и поэтому манило. Он и сам толком не знал, чем здесь займется. В поисках вечно призрачных – куда более призрачных, чем Грааль короля Артура, – богатства и славы, он был готов делать практически все что угодно и быть кем угодно, лишь бы не упустить своего шанса. Шанса выбиться из разряда заурядностей. Шанса стать знаменитым пьяницей-сценаристом. Или режиссером, славящимся крутым норовом. Или кинозвездой – и, соответственно, идолом толпы.
Одержимый желанием выбиться из общего ряда, ничего не знающий и на все согласный заранее: что делать, когда делать, как делать, глазунью или болтунью.
Клоунский наряд он нацепил по счастливому стечению обстоятельств – точно так же, как Фред Мак-маррей стал кинозвездой лишь потому, что пришел на съемки в шинели, которая понравилась режиссеру, а Лана Тернер привлекла к себе всеобщее внимание, надев свитер.
Он искал тогда работу, причем любую работу. И крутился на местной телестудии в Барбэнке. Кто-то ухитрился заболеть прямо перед началом прямого эфира.
– Как, по-твоему, ты в состоянии облачиться в клоунский наряд? – спросили у него.
– А сколько заплатят?
– По тарифу.
– И что мне придется делать?
– Читать идиотские тексты. Считывать с бегущей строки дурацкие шуточки. По полчаса пять раз в неделю. По субботам и по воскресеньям в утреннее время. Пока не поправится Боббити Бу.
– Покажите мне, во что наряжаться.
– Иди в гардеробную.
Ему указали дорогу в комнату, в которой седовласая дама с сигаретой, торчащей из угла рта, сидела в каком-то жалком закутке. Услышав, чего от нее ждут, она категорически объявила:
– Одежду Боббити вы использовать не можете. Одежда и грим клоуна являются его эксклюзивной собственностью. Да клоун просто убьет вас, если вы покуситесь на его костюм и грим. Я-то знаю, я ведь и в цирке работала. И что же нам в результате этого остается?
– Ничего.
– Уж подыщу вам какие-нибудь штаны посмешнее и куртку тоже. А лицо себе изукрасьте сами.
Откуда ему было знать, как наносить на лицо клоунский грим? Конечно, он видел Рональда Мак-дональда. Конечно, он видел Эммета Келли. Да и изобретенного Марселем Марсо Бипа он тоже видел. Но на этом его познания в клоунском искусстве и заканчивались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34