Может быть, это тебя наконец достало.
– Все меня достает, дружок, но не в этом дело. Мне начхать на то, с кем ты спишь, на ком женишься. Я владею твоей душой – а это главное. Я держу твою поганую душонку вот так.
И она показала ему стиснутый кулачок. Потом разжала его. Алые как кровь ногти были достаточно остры, чтобы вырвать из человеческой груди сердце.
Он невольно стиснул фужер. Она заметила, как напряглась его рука.
Только что он ухмылялся, но сейчас в его ухмылке проступило нечто невыразимо болезненное.
– Ради всего святого, неужели ты не можешь прекратить нести этот вздор? Ты как Гари Столлер, который всю дорогу подражает Кларку Гейблу. Час подражает, два подражает – ну, так и остановись! Нет, не хочет. Говорит: честно сказать, друг мой, мне нравится, что официантки относятся ко мне с таким трепетом… Официантки! А меж тем уже никто не помнит, кем был настоящий Кларк Гейбл. Вот и ты такая же. Не хочешь отказаться от своего никому не нужного колдовства.
– Суккуб, – сказала она.
– Что такое?
– Суккубом называется злой дух, принимающий образ женщины, чтобы совокупиться с мужчиной и выпить всю его волю.
– Ну, и хрена ли? Я прекрасно знаю, что такое суккуб.
– Я твой суккуб, Пол.
– Ты у меня заноза в жопе, вот ты кто. Врываешься ко мне в дом, даже не предупредив. А как ты узнала, что Шарон нет дома?
– Я знаю, что Шарон нет дома, потому что мне известно, что она сегодня задержится у себя в офисе и даже не вернется ночевать.
– Но откуда тебе это известно? Ева таинственно улыбнулась.
– Ну, как хочешь…
Хобби, как всегда в ее присутствии, чувствовал себя обиженным и униженным. Она всегда исподтишка обзаводилась информацией, а потом делала вид, будто получила ее сверхъестественным путем. Вечное кривлянье.
– Да и что тебе волноваться? – спросила Ева. – Шарон знает, что мы с тобой старые друзья.
– Но не знает про старое суккубство. Теперь Хобби ухмыльнулся по-настоящему. Ева оттянула кроваво-алым ногтем нижнее веко правого глаза. Этим жестом она давала понять, что он прав. Прав, но не совсем.
– Если тебе кажется, будто ей не известно о том, что мы с тобой трахаемся, то ты полный идиот.
– Трахались, – поправил он. – Мы с тобой не трахаемся, а трахались.
– Ты хочешь сказать, Пол, больше никакого суккубства?
– Ей бы это не понравилось.
– Шарон?
– И ей тоже. Но я сейчас имел в виду свою Мэй.
– Твоя Мэй – оплачиваемая тобой проститутка.
– Однако она очень ранима. У нее отсутствует необходимый иммунитет.
– Беда какая, – сказала Ева. – Беда за бедой – и так на протяжении многих лет.
– Ты хочешь сказать, что накликаешь на меня эти беды?
– Мы все накликаем их друг на дружку. И на себя самих.
Мгновение она помолчала, уставившись на собственный фужер; на ее лице проступили приметы возраста и усталости, тело обмякло, словно в нем внезапно отозвались все бесчисленные грехи, которые она совершила, – рядовая статистка в грандиозном спектакле всемирного зла.
– Ты, Пол, самое настоящее сокровище, – в конце концов сказала она. – Ты заботишься о чувствах дамочки, которую ты делишь со всеми, кто ей заплатит, и при этом на чувства собственной невесты тебе наплевать.
– Погоди! Я этого не говорил. Мы с Шарон обсудили все это после того, как я сделал ей предложение. Верность в условия нашего контракта не входит.
– Что ж, тем лучше для нее, если она это всерьез, – криво усмехнувшись, сказала Ева. – Ледяная Дева хочет внести свою лепту во всеобщие беды. Может быть, в ближайшее время и у нас с нею что-нибудь получится…
– Мне бы этого не хотелось, – быстро вставил Хобби.
– … как бывало раньше.
– Какого черта ты несешь?
– Поразмысли над этим.
И Ева вновь таинственно улыбнулась.
Хобби уже давным-давно разгадал секрет той власти над людьми, которою обладала Ева. Она выпрядала паутину выдумок, обещаний, намеков и оговорок – все это было беспочвенно, маловероятно, а порой и просто неслыханно. Люди сходили с ума, пытаясь отыскать крупицы истины в ее таинственных откровениях, – и они терпели ее, общались с нею, порою даже обожали ее в надежде на то, что она когда-нибудь снабдит их полновесными доказательствами и уликами. Доказательствами и уликами, которых на самом деле, скорее всего, просто не было. Но все это оказывало на людей магическое воздействие. Любопытство способно погубить кого угодно.
Но любопытство со всею неизбежностью влечет за собой и кое-что другое. Пьянство, дебоши, наркотики, идиотские церемониалы, из чисто фантастических мало-помалу становящиеся сугубо реальными.
– Уж не хочешь ли ты сказать, будто вы с Шарон уже успели разок-другой побаловаться?
Она отставила стакан, покачала головой, сняла шляпку.
– Нет-нет. Ни разу.
Внезапно всегдашняя уклончивость ей надоела.
– Это правда? Ты действительно говоришь мне правду?
– Правда.
– Почему это ты впервые за все годы нашего знакомства решила сказать мне правду?
Она поднялась с места, подошла к огню. Размотала шарф, сняла его.
– Я чувствую, что над нами нависла опасность.
– Что еще за чушь? – спросил он, но без особой уверенности.
– Ты газеты читаешь? Смотрел по ящику шестичасовой вечерний выпуск? Ты вообще-то следишь за происходящим в мире – или тебе дела нет ни до чего, кроме того говна, которое ты сейчас снимаешь?
– Я читаю газеты. И телевизор тоже смотрю. – Тогда тебе известно, что Янгера выпустили.
– Ну и что? Он тогда ни хера не понял и сейчас не поймет.
– У него было пятнадцать лет на то, чтобы поразмыслить над случившимся.
– Но с какой стати он вообще задумался бы?
– Потому что ты посетил его в тюрьме. И постарался выдать себя за его друга.
– Мне надо было выяснить, не догадывается ли он о чем-нибудь.
Она отвернулась от огня и посмотрела на Хобби.
– Ни за что тебе не следует браться в одиночку.
– Но это ты втравила его во всю эту историю.
– А зарезать козленка пригласил его на пляж ты.
– Ради Бога, не надо ничего бояться. Все кончено.
И он осушил фужер.
Вздохнув, она внезапно показалась усталой и старой.
– Хочешь прямо сейчас получить от меня подарок?
– Господи, – выдохнул он, не расслышав ни слова. – Как ты меня напугала.
Она окончательно распахнула пальто. На ней ничего не было, кроме сапог по середину бедра. Ее кожа, оттененная черным пальто, казалась голубовато-белой. Ее лоно выглядело бледным и тонким, словно оно истрепалось от чрезмерного использования.
До сих пор он не понимал, насколько она сухопара, насколько нескладна, насколько некрасива. Ей всегда удавалось скрывать свои изъяны. Это было составной частью ее волшебства, составной частью ее умения манипулировать реальностью, превращая ее в ослепительную иллюзию. До сих пор он не понимал, сколько ей на самом деле лет. А теперь понял, что она уже практически старуха. И в его глазах она увидела то, что он это понял.
– Лучше бы тебе запахнуться, пока не простудилась, – сказал Хобби. – Отправляйся-ка ты домой и ложись спать.
Она словно бы не поверила собственным ушам.
– Мне кажется, тебе пора.
Она подошла к нему в расстегнутом пальто, по-прежнему не пряча от него свою наготу.
– Из бездны вырвался дьявол, – сказала она.
– Я не хочу больше ничего слушать про дьяволов.
– Тут уж ты бессилен. – Она опустилась на колени и положила руку ему на бедро. Раздвинула ему ноги. – Я ведь тебе сказала, что держу твою поганую душу вот так!

Глава двадцать четвертая

Котлета, свесив голову, сидел на крыше и внушал себе, будто чует запах океана, хотя до океана на самом деле было много миль. Может быть, завтра он голоснет на дороге в Санта-Монику. Предварительно украв из какой-нибудь лавчонки пару плавок.
И вдруг его одолел страшный голод. Заехал в живот ударом кулака – и слабость сразу же разлилась по всему телу. На него обрушились запахи мяса и рыбы, жареной картошки и бананов – с такой остротой, словно все это выложили перед ним на стол. И сразу же в голове у него зазвучали голоса. Один из них (и он знал это) был отцовским. Отец велел ему положить себе побольше жаркого, побольше бобов, побольше зелени и картошки.
Закрыв глаза, он представил себе отца. Он узнал бы его с первого взгляда. Он узнал бы его даже с первого слова, хотя на самом деле ни разу в жизни не слышал его голоса.
– У тебя есть мелочь? – спросили у него, отвлекая его от воображаемого пиршества.
Слабость уже прошла, однако голод остался. Он открыл один глаз и искоса посмотрел на Хогана, воздвигшегося над ним. Хоган стоял босой, в джинсах и в расстегнутой рубахе, его белокурые волосы казались просто белыми, а кожа была цвета хлеба с маслом.
– У меня нет денег. Ни гроша.
– А хочешь раздобыть?
– Не хочу возиться с каким-нибудь педиком. И вообще, это становится слишком опасно.
– В каком смысле опасно?
– Можно подцепить какую-нибудь заразу. Заболеешь, а чего доброго и умрешь.
– Это если будешь путаться с ниггером или с наркоманом.
– Достаточно и того, что он лидер. И хочет оттянуть тебя в жопу. О Господи, какой ты дурак.
– Так, может, спиздим у кого-нибудь из квартиры телик? Или вытащим из кармана бумажник?
Котлета закрыл глаз и вновь погрузился в свои мечтания.
Хоган пнул его.
– Да ты никак спишь?
– Отвали. Я думаю.
– О чем ты думаешь? – удивился Хоган, подсаживаясь на не обвалившийся участок парапета.
Думаю, что, может, мне стоит свалить куда-нибудь из этого города.
– Свалить из города? Ладно. Как насчет того, чтобы перебраться в Сан-Франциско? Там наверняка найдется, чем заняться. Как насчет Нью-Йорка? Или Майами? В Майами лучше всего. Там красиво и тепло.
– А как насчет того, чтобы ты пошел, куда тебе хочется, и я тоже пойду, куда мне хочется?
Хоган ничуть не обиделся.
– А куда тебе хочется?
– В какой-нибудь городок вроде того, в котором я вырос.
– Опять баки заливаешь?
– Ну, а это-то ты, говно, про что?
– Не хочу, чтобы ты мне баки заливал. Я просто спросил. Я ведь и сам порою баки заливаю.
– Ладно… – Котлета обрадовался тому, что Хоган никак не отреагировал на невольно вырвавшееся у него «говно». Это означает, что верзила начал уважать его. Иначе он накинулся бы на Котлету, а может, и отделал как следует. Но тут он подумал о том, что Хоган накидывается на него только на людях. Особенно – в присутствии девочек. Возможно, они смогли бы и подружиться, поговорив с глазу на глаз.
– Ты не видел Сисси? – спросил Котлета.
– Понятия не имею, где она.
– А что Мими и Му?
– Да на хер их обеих. Я им не мамаша. Хочешь быть им мамашей – валяй, только меня в это не впутывай.
Значит, даже поговорив, им все равно не подружиться, подумал Котлета. Он достал сигарету из пачки, лежащей в нагрудном кармане, достал спички из бокового кармана джинсов. Закурил, сделал глубокую затяжку, подчеркнуто не предложил ни сигарету, ни затяжку Хогану. Спрятал коробок вместе с сигаретами в нагрудный карман. Уселся поудобней, достал из заднего карману книгу в мягкой обложке. Книга была зачитана и уже начала рассыпаться. Он демонстративно отыскал место, на котором отвлекся от чтения, подался вперед, целиком и полностью переключился на книгу, делая вид, будто и при таком слабом свете может читать.
Ему хотелось, чтобы Хоган отвалил от него. Тогда он спустится с крыши, пойдет к Макдональдсу и набьет себе живот – попытается набить себе живот – гамбургерами и жареной картошкой.
– Ну, а сейчас ты чего из себя корчишь? – спросил Хоган.
– Что значит чего из себя корчу?
– Таращишься в книгу. И вечно раскрываешь ее на одной и той же странице.
– Я читаю. Вот я что из себя корчу.
– Ну, и когда же ты прочтешь эту книгу? – А поскольку Котлета ничего не ответил, Хоган добавил: – А картинки там есть?
– Там есть фотографии на центральной вклейке, но это не комикс.
– Ну, так почитай мне из нее.
– Послушай, ты когда-нибудь видел, чтобы один человек читал вслух другому? Ну если так и бывает, то тот, которому читают, сидит тихо и не делает никаких замечаний.
Какое-то время они помолчали. И в этом молчании не чувствовалось взаимной симпатии. Друзья так не молчат. А вот двое совершенно незнакомых людей, случайно оказавшихся соседями в купе поезда или в ряду кресел в самолете, – да, вот это было похоже.
– Ты когда-нибудь ей вставлял? – в конце концов спросил Котлета в попытке вновь настроиться на дружеский лад.
– Что такое?
Вопрос Котлеты прозвучал так неожиданно, что Хоган даже поначалу оробел.
– Я спросил, вставлял ли ты когда-нибудь Мими?
– Ага, мне так и послышалось.
– Что ж ты тогда подскочил на месте?
– Ты меня отвлек. Я думал.
– Ну, так вставлял или нет?
– Разок-другой вставил.
– А как насчет Му?
– Ясное дело. Ей тоже. Разве это трудно? Или ты их не трахаешь?
– Мне это не нравится. Я мог бы, но мне не нравится.
– Как это?
– Сам не знаю.
И вновь наступила томительная тишина. Потом Хоган спросил:
– А в тюрьме ты сидел?
– Какого хрена ты об этом спрашиваешь?
– А что тут такого? Я задал тебе вопрос. А в тюрьме ты сидел? Что в этом такого страшного?
– А сам-то ты сидел?
– Ясное дело! Сколько раз.
– Значит, и я сидел.
– Где?
– В Литтл-Роке.
– Когда?
– Пару лет назад.
– За что?
– Да ты что, думаешь, я помню? За что-то. В магазине меня поймали. Или возле машины. Что-нибудь такое. Судить меня должны были через неделю, самое позднее, через десять дней. А продержали двадцать восемь. Судья подхватил простуду. Что-то в этом роде.
– И никто не освободил тебя под залог?
– А кому бы это пришло в голову? У меня никого такого нет. Однажды меня навестил сотрудник Социальной службы. Я чуть ли не на коленях просил, чтобы он добился моего освобождения. Для начала я сказал ему, что, по-вашему, мне делать среди всех этих мужиков? Там сидели мужики по пятьдесят, по шестьдесят, может, и по семьдесят. И многие из них были ни в чем не виноваты, точь-в-точь как я. И место им было не в тюрьме, а в больнице. Самые настоящие психи, ты понимаешь, о чем я?
– Полегче, – сказал Хоган. – Смотри не надорвись.
– Я хочу сказать, они называли меня красавчиком и сыночком и гладили по жопе при каждом удобном случае. Я рассказал обо всем сотруднику Социальной службы и попросил перевести меня куда-нибудь, где я буду сидеть со сверстниками, а не с такими стариками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34