Лейбористская партия также была против соглашения с Германией. Черчиллю удалось добиться отставки Чемберлена, и этого также не учитывали все те, которые говорили о вынужденном шаге Сталина.
Литвинов убеждал Сталина не подписывать пакта с Германией, а идти на соглашение с Англией, Францией и США. После того, как Сталин не послушал его и подписал пакт с Гитлером, Литвинов записал в дневнике:
«Это случилось… Какой позор! Кто мог подумать, что это возможно!.. Советская Россия и фашистская Германия поделили Польшу… Ильич перевернулся бы в своей могиле. В конце концов, это не Брест».
…Аморальный, но существенный мир. Никто не вынуждал нас принимать участие в гитлеровском насилии. Литвинов со всей категоричностью утверждал, что акция эта аморальная, а в защиту ее приводились недействительные доводы. Все утверждения Чаковского, Василевского, Р. Медведева и многих других защитников Сталина в своей основе ложны.
Неправильно было и другое утверждение Сталина, что «мы не могли себе позволить получать первый удар».
Сталин после подписания пакта считал, что он обманул и перехитрил как Англию и Францию, так и Германию. Вместо того, чтобы оказаться под ударом гитлеровской военной машины, состоящей, к тому же, из свежих, хорошо обученных кадровых войск, он если и будет воевать с Германией, то только после того, как немецкая армия станет основательно потрепанной. Идя на соглашение с фашистской Германией, Сталин сильно переоценивал мощь немецкой армии и недооценивал силу Советской Армии. В советской исторической науке установилось такое мнение, что Сталин в своей военной стратегии неизменно исходил из такой догмы, что советская армия «будет воевать только на территории противника».
Действительно, такая теория лежала в основе всей сталинской военной пропаганды конца 1930-х годов.
Однако не везде Сталин последовательно исходил из этой теории. После захвата германской армией Саара, Австрии, Чехословакии, Сталин и не помышлял о том, что советская армия сможет отразить удар гитлеровской военной машины и перейти в наступление на территорию Германии. И хотя официально он нигде не отрекся от этой догмы, фактически он не пошел на соглашение с Англией и Францией только из-за боязни необычайной мощи германского Вермахта. В беседе с Литвиновым он сказал:
«А если мы выйдем из строя как инициаторы мирового фронта против фашизма?.. Никто не будет реально защищать нас… Мы получим первый удар… Британия не имеет сухопутных войск. Франция получила все, что она хотела в 1918 году. И даже если Германия была бы разбита в результате мировой войны, в России был бы уже не советский режим. Со временем Россия понесла бы поражение. Мы были бы первыми, кто бы скатился вниз».
Он боялся первого удара, перед которым может не устоять созданный им тоталитарный строй. Он понимал, что благодаря уничтожению 70-ти процентов высшего и среднего командного состава, Красная Армия сильно ослаблена. Он также понимал, что все его кровавые дела не прошли бесследно, что в стране имеется скрытое недовольство им.
На что же он рассчитывал?
Он надеялся на то, что война будет отодвинута от наших границ. Он хотел избежать первого удара свежих фашистских сил. Когда это не вышло, он после 22 июня 1941 года впал в состояние полной паники.
Формула Сталина – это формула трусости, неверия в силу советского строя. Отсюда отказ его от интернационализма и поворот в сторону патриотизма. Он боялся, что созданный им режим развалится еще до того, как будет разбита немецкая армия. «Мы были бы первыми, кто бы скатился вниз», таков лейтмотив всех его мыслей. М.М. Литвинов совершенно правильно предостерегал, накануне подписания с Гитлером пакта о ненападении, против двух заблуждений Сталина:
во-первых, он предупреждал его, что никто не может точно предсказать, какой путь изберет Гитлер? Изберет ли он путь дружбы с СССР, на что надеялся Сталин, или при первом удобном случае будет атаковать Советский Союз, в чем был уверен М.М. Литвинов;
во-вторых, он предупреждал Сталина, что Гитлер может быть остановлен не с помощью пакта, а только с помощью мирового барьера. Только в результате коалиции, мощной и неисчерпаемой по своим ресурсам, гитлеровская машина может быть остановлена и разгромлена.
Здесь я хочу остановиться на ошибочной позиции, которую занял Л.Д. Троцкий в вопросе об отношении к новой империалистической войне.
Л.Д. Троцкий считал, что партии IV Интернационала должны занять пораженческую позицию, независимо от того, находятся ли они в демократической или фашистской капиталистической стране. Палестинская секция IV Интернационала выступила с правильным заявлением, напечатанным в «Бюллетене» NoNo 75 – 76, в котором она выразила свое несогласие с позицией Троцкого. Она предложила две линии в этом вопросе. Одну – для демократических, и другую – для фашистских стран.
«Победа над Германией или Италией, – писали они, – равносильна падению фашизма».
Отвечая им, Л.Д. Троцкий писал:
«Победа над армиями Гитлера и Муссолини сама по себе означает лишь военное поражение Германии и Италии, отнюдь не крушение фашизма… В случае победы Франция и Англия сделают все для того, чтобы спасти Гитлера и Муссолини и избежать хаоса…»
«Если бы были основания думать, – продолжал Л.Д. Троцкий, – что новая победа хорошо знакомой нам и слегка постаревшей Антанты (минус Италия) может произвести столь чудесные, то есть противные социально-историческим законам результаты, то нужно было бы не только „желать“ этой победы, но и оказывать ей всемерное содействие. Тогда правы были бы англо-французские социал-патриоты…»
«…Есть более близкие шансы того, – писал Троцкий, – что победа демократического капитализма только упрочит прогнившие французскую и английскую демократии».
"Разумеется, – писал он, – начать борьбу легче в тех странах, где рабочие организации еще не подверглись разгрому. Но борьбу надо начать против главного врага, который по преимуществу находится в собственной стране (?). Неужели же передовые французы скажут рабочим Германии: «Так как вы взяты фашизмом в тиски и не можете освободить себя, то мы поможем нашему правительству разбить вашего Гитлера, т. е. задушить Германию новой Версальской петлей, а потом…потом мы будем вместе с вами строить социализм». На это немцы могут ответить: «Позвольте, эту мелодию мы слышали от социал-патриотов уже во время прошлой войны и отлично знаем, чем это закончилось».
«Тщетно ложна, смертельна маска политики, которая пытается возложить на пролетариат неразрешимую задачу: предотвратить все опасности, порождаемые буржуазией, ее политикой войны».
«Но ведь фашизм может одержать победу!», «Но ведь СССР угрожает опасность?», «Но ведь вторжение Гитлера будет означать разгром рабочих?» и т. д. без конца. Конечно, опасностей много, очень много. Всех не только невозможно представить, но и предвидеть".
«Если пролетариат попытается, за счет ясности и непримиримости своей основной политики, гоняться за каждой опасностью в отдельности, он неизбежно окажется банкротом». («Бюллетень» NoNo 75–76 март – апрель 1939 года).
В другой своей работе: «Что такое СССР и куда он идет?», написанной 4-VIII-1936 года (изд. Гарвардского университета), эта мысль отражена еще более определенно и неверно:
"Как борьба буржуазных и мелкобуржуазных партий от самых реакционных до социал-демократических затихает перед непосредственной опасностью пролетарской революции, так и империалистические антагонисты всегда найдут компромиссы, чтобы помешать военной победе Советского Союза…
Судьба СССР будет решаться, в конечном счете, не на картах генштабов, а на карте борьбы классов. Только европейский пролетариат, непримиримо противостоящий своей буржуазии, в том числе и в лагере «друзей мира», сможет оградить СССР от разгрома или от «союзного» удара в спину…
Никакая военная победа не спасет наследие Октябрьской революции, если в остальном мире удержится империализм". (175 – 176).
Но в действительности демократические страны Запада, о которых Троцкий говорил с позиций догматика, заняли в конфликте Советского Союза с фашизмом именно ту позицию, какую он считал немыслимой, как «противное социально-историческим законам».
Предположение Л.Д. Троцкого, что в случае победы демократических стран они сделают все для того, чтобы спасти Гитлера и Муссолини, также оказалось неверным. В действительности, западные державы не только не пытались спасти вождей фашизма, а наоборот, наперекор догмам большевизма, сделали все, чтобы наказать вплоть до казни через повешение не только лидеров, но и рядовых фашистов, участвовавших в преступлениях против человечности.
Вся пораженческая концепция Л.Д. Троцкого оказалась построенной на ложном основании и не имела успеха. Отношение сталинской клики к фашизму и к демократическим странам накануне подписания германо-советского пакта и сразу после него было одинаковым. Вот как это было сформулировано в «Политическом словаре»:
«С началом второй империалистической войны в Европе во всех капиталистических государствах, в том числе и в так называемых буржуазно-демократических, буржуазная реакция развернула поход против рабочего класса и трудящихся масс, установила режим военной диктатуры. Таким образом стирается различие между так называемыми буржуазно-демократическими и фашистскими государствами». (1940 год. Госполитиздат, стр. 598. Подчеркнуто мной. – Авт).
После подписания договора с Германией советская печать начала восхвалять заслуги Сталина, сумевшего установить дружественные отношения с гитлеровской Германией. В том же «Политическом словаре» было записано:
«В результате бесед, имевших место в Москве между германским министром иностранных дел Риббентропом и товарищем Молотовым при участии товарища Сталина, 23 августа 1939 года был подписан договор о ненападении между СССР и Германией… Этот договор… знаменовал собою конец вражды обеих стран, искусственно вызывавшейся стараниями англо-французских империалистов». (Там же, стр. 130).
Тот же словарь под редакцией таких приближенных Сталина, как Г. Александров, П.Н.Поспелов и др., писал:
«Дальнейшим блестящим успехом советской внешней политики явилось заключение 28 сентября 1939 года советско-германского договора о дружбе и границе между СССР и Германией». (стр. 96).
Суть этого договора, до сих пор тщательно скрываемого сталинскими историками, была более или менее открыто изложена в «Политическом словаре» в 1940 году.
«Договор устанавливает точную границу между обоюдными государственными интересами на территории бывшего польского государства и предусматривает, что необходимое государственное переустройство проводится на одной части этой территории Германским, на другой – Советским Правительством. Это переустройство рассматривается обеими сторонами как надежный фундамент для дальнейшего развития дружественных отношений между народами Германии и СССР. Обе стороны устраняют всякое вмешательство третьих держав в это решение, не признавая ни за кем права вмешиваться в дела двух соседних государств, желающих жить в мире и дружбе независимо от различия в мировоззрениях и политических системах». (стр. 517).
Сталинская клика все делала для того, чтобы представить фашизм как приемлемую систему. Даже ось Берлин-Рим-Токио, известную как соглашение, направленное против СССР, «Политический словарь» изобразил следующим образом:
«Острие германо-итальянского военно-политического союза направлено главным образом против Англии и Франции».
Как показал ход последующих событий, пакт с Германией, подписанный Советским Союзом, не только не оказал положительного влияния в военном отношении, а наоборот, сыграл резко отрицательную роль в подготовке к войне и на начальной стадии войны, ибо усыпил бдительность советского руководства, в том числе самого Сталина, советского командования и советского народа.
Писатели, полководцы и историки, такие как Чаковский, Василевский, Р. Медведев и др. утверждали, что:
1. Сталину было нелегко пойти на подписание пакта.
2. В результате подписания пакта наша страна жила два года в условиях мира, в то время как на Западе бушевала война.
3. Пакт далеко отодвинул наши границы на западе.
Особо неверные утверждения были сделаны Чаковским, который, дополнительно к изложенному, писал что:
1. Пакт, подписанный Молотовым, не был пактом покорности.
2. Советское правительство, подписав пакт, продолжало зорко следить за всеми происками врага.
3. Когда было необходимо, советское правительство не боялось говорить с Гитлером голосом великой державы. «Разве Молотов ехал в Берлин, как проситель?» – восклицал Чаковский.
Рассмотрим по порядку аргументацию сторонников пакта. Когда Чаковский говорил, что Сталину нелегко было пойти на подписание пакта, он думал о принципиальной стороне вопроса. На самом деле Сталин меньше всего думал о принципах. Сталинская клика прежде всего думала о том, как продержаться у власти. О каких принципах могла идти речь, если Молотов, выступая 31 октября 1939 года, назвал так называемый освободительный поход Красной Армии «ударом, приведшим вместе с ударом немецких войск к распаду польского государства – уродливого детища Версальского договора». Эта оценка, данная Молотовым, находилась в противоречии с исторической правдой и с целями освободительного похода советских войск. («История Великой Отечественной войны», том I, стр. 249).
Как можно говорить о каких-то идейных переживаниях Сталина и Молотова, если они пошли на раздел Польши?
Р. Медведев пытается опровергнуть мнение тех историков, которые назвали советско-германский пакт четвертым разделом Польши, хотя сам Медведев в своей книге привел выписку из секретного протокола, приложенного к «договору о дружбе и границах», в котором было записано:
«В случае территориальных и политических изменений на территории, принадлежащей польскому государству, сферы интересов Германии и СССР будут разграничены приблизительно линией рек Нарев, Висла и Сан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80