А я знал — в то утро, покидая берега Англии. И все же безнадежность казалась мне более сладостной, чем хоть какой-то проблеск надежды. Я стоял под развевающимися парусами и смотрел, как белые утесы Дувра исчезают за волнами. Я отправлялся в изгнание. Я был проклят и изгнан из своей родной земли. Я оставил свою семью, своих детей и все, что я любил. Мне не суждено было стать кем-то другим. Чем я стал — отверженным изгоем, блуждающим в темных лабиринтах своего разума? Моя безнадежность несла на себе печать едва сдерживаемой улыбки, которая отражалась и на моем лице.
Лорд Байрон умолк. Он пристально смотрел в глаза Ребекки, словно желая вызвать в ней понимание. Он вздохнул и отвел взгляд, но улыбка осталась, насмешливая и гордая.
— Я оставался на палубе. Все еще были видны вдали белые скалы, затем они исчезли. «Я — вампир», — сказал я самому себе.
Выл ветер, гнулась мачта, и мои слова, казалось, потонули в дыхании шторма. Но они не исчезли бесследно. Потому что они, как и я, были частицей бури. Я прильнул к борту корабля, волны вздымались и опускались, как лошадь, которая знает своего седока. У меня в руке была бутылка. Она была откупорена. Я вдыхал смешанный аромат вина и крови. У меня возникло непреодолимое желание швырнуть ее в море. Кровь радугой разбрызгивалась на ветру, я поднялся вместе с ней и стал парить, такой же свободный и дикий, как сам шторм. Я ощутил, как неистовое веселье наполняет мою кровь. Да, размышлял я, я выполню свое обещание, найду секреты своего естества вампира, стану пилигримом, блуждающим в вечности. Все, что мне нужно было сделать, — это обуздать шторм.
Я отпил из бутылки, затем поднял ее, чтобы выкинуть. Кровь из горлышка бутылки расплескалась по моей руке. Я напрягся и вдруг почувствовал чье-то прикосновение.
— Милорд… — Я обернулся. — Милорд… Это был Полидори. Он держал листки со своими каракулями.
— Милорд, я хотел, чтобы вы посмотрели мою трагедию.
Я взглянул на него с недоверием.
— Трагедию? — спросил я.
— Да, милорд, — Полидори кивнул. Он протянул мне стопку бумаг.
— «Каэтан», трагедия в пяти частях, полностью называется «Трагическая история Каэтана». Он неловко начал листать свою брошюрку.
— Я в особенности застрял вот здесь: «Итак, тяжело вздохнув, могущественный Каэтан…» Я ждал.
— Ну? — спросил я. — И что же могущественный Каэтан сделал?
— В этом-то и проблема, — пожал плечами Полидори. — Я не уверен.
Он протянул листок бумаги, но ветер вырвал его из рук, и я наблюдал, как он, пролетев над кораблем, исчез в волнах.
Я резко повернулся.
— Меня не интересует ваша трагедия, — сказал я. Полидори уставился на меня, его глаза готовы были вылезти из орбит.
— Милорд… — запинаясь, произнес он. — Я действительно думал…
— Нет.
Он захлопал от негодования глазами.
— Вы поэт, — важно заявил он. — Почему я не могу им быть?
— Потому, что я плачу тебе за медицинские исследования, а не за то, чтобы ты тратил время на всякую дрянь.
Я отвернулся и уставился на волны. Полидори что-то бормотал, запинаясь, затем я услышал, как он развернулся и пошел прочь. «Неужели уже поздно отослать его обратно? — думал я. — Да, — решил я со вздохом, — вероятно, поздно».
В последующие дни я с трудом пытался улучшить наши отношения. Полидори был пустой и смешной человечек, но в то же время обладал блестящим пытливым умом исследователя, его знания о границах науки были глубоки. Мы плыли на юг, а я расспрашивал его о теориях природы жизни, о творении, о бессмертии. По крайней мере, в этих темах Полидори проявил себя как профессионал. Он знал о последних экспериментах, исследованиях в области клеток, которые бесконечно воспроизводятся, о потенциале произвольного воспроизведения жизни при помощи электричества. Часто он упоминал тексты, которые я видел в библиотеке паши. Я захотел узнать о них побольше. Почему паша так интересовался гальванизмом и химией? Неужели он искал научное объяснение своему бессмертию? Искал ли он принцип жизни — принцип, который смог бы устранить потребность в крови для поддержания жизни? Если дело действительно было в этом, то леди Мельбурн была права — у меня было гораздо больше общего с пашой, чем я мог себе представить.
Один или два раза, как это было в Лондоне, мне казалось, что я видел его. Это всегда было только мимолетное впечатление, и его лицо, как и раньше, имело чахоточный желтый оттенок. И все же я никогда не испытывал того ощущения, которое, как я знал, меня охватывало, когда я находился рядом с существом, подобным мне, и в любом случае я знал, что паша мертв. Я начал расспрашивать Полидори о работе мозга, о галлюцинациях, о природе сна. И вновь теории, выдвигаемые Полидори, были дерзкими и глубокими. Он написал, как он сказал мне, статью о сомнамбулизме. Он предложил загипнотизировать меня. Я рассмеялся и согласился, но глаза смертного Полидори не могли противодействовать моему взгляду. Именно я овладел разумом Полидори. Оказавшись в его снах, я нашептал ему, чтобы он бросил занятия поэзией и оказал должное уважение, которого достоин его хозяин. Когда он пробудился, его реакцией было затянувшееся надолго плохое настроение.
— Черт побери, — выругался он, — вы властвуете даже в моем подсознании.
За целый день он не произнес ни слова и вместо разговоров со мной демонстративно засел за свою трагедию.
К этому времени мы были уже в Брюсселе. Я страстно желал увидеть поле Ватерлоо, где за год до этого произошла великая битва. На следующее утро после описываемого события Полидори достаточно оправился от своего дурного настроения, чтобы сопровождать меня.
— Это правда, милорд, — спросил он, когда мы выехали, — что вам нравится, когда вас называют Наполеоном рифмы?
— Так говорят другие люди. — Я взглянул на него. — Как, Полидори? Только поэтому вы поехали сейчас со мной? Чтоб увидеть меня на Ватерлоо?
Полидори решительно кивнул.
— Конечно, милорд, я верю, что ваша слава великого поэта была неоспоримой долгое время, но я думаю, — он откашлялся, — нет, я уверен, что моя трагедия станет вашим Веллингтоном.
И вновь я рассмеялся, но ничего не ответил, ибо к этому моменту почувствовал запах запекшейся крови. Я пустил лошадь легким галопом. Впереди лежала холмистая равнина, казавшаяся пустынной и тихой. Но да, я вдохнул его снова, этот запах смерти, тяжело висевший в воздухе.
— Это место битвы? — Я обернулся с вопросом к проводнику.
Он кивнул. Я огляделся по сторонам, затем поскакал галопом вперед. Копыта моей лошади увязали в грязи, и казалось, что сквозь эту вспенившуюся грязь сочится кровь. Я подъехал к тому месту, где Наполеон разбил лагерь в день своего окончательного поражения. Сидя в седле, я обозревал эту долину смерти.
Пшеница колыхалась от легкого дуновения ветерка. Мне казалось, что я слышу, как она шепчет мое имя. Я почувствовал, как странная легкость наполняет меня, я поскакал вперед, пытаясь стряхнуть ее. Но грязь под ногами засасывала меня все глубже и глубже. Я пустил коня галопом по полоске травы. Однако грязь все еще просачивалась. Я посмотрел вниз и увидел, что трава окрашена в красный цвет. Куда бы ни ступала нога моей лошади, везде из земли пузырилась кровь.
Я огляделся по сторонам Я был один. Не было никаких следов моих спутников, небо вдруг потемнело и окрасилось пурпуром. Все звуки смолкли — пение птиц, стрекотание кузнечиков, шелест пшеницы. Тишина, как и небо, была холодной и мертвой. Никаких признаков жизни по всей широкой равнине.
Вдруг из-за холма до меня донесся еле уловимый звук. Это была барабанная дробь. Она смолкла, затем сильнее, чем прежде, раздалась вновь. Я направил туда своего коня. Бой барабана стал убыстряться. Когда я взбирался на холм, дробь, казалось, эхом отдавалась в небесах. Достигнув вершины, я остановил лошадь. Сидя в седле, я наблюдал разворачивающуюся передо мной картину.
Кровь сочилась из земли так, словно та была бинтом, наложенным на незаживающую рану. Земля смешалась с лужами запекшейся крови, и по всему полю комья грязи и кровь стали приобретать очертания. Вскоре я смог различить человеческие тела, освобождающиеся из своих могил. Они рядами вставали из-под земли, я видел сгнившие лоскуты их обмундирования. Я завороженно смотрел на эти полки, батальоны и армии мертвецов. Я видел их остекленевшие глаза. Их кожа разлагалась, носы провалились, тела вызывали омерзение видом крови и слизи. Через секунду все стихло. Затем, словно повинуясь единому порыву, солдаты сделали шаг вперед. Они сорвали свои шляпы и с чудовищной медлительностью подбросили их вверх, приветствуя меня.
— Да здравствует император!
— Да здравствует император! Повелитель мертвых!
Я выпрямился в седле, вспомнив последнюю ночь, проведенную на Пикадилли. Меня охватила уверенность, что это видение тоже родилось в моем воображении. И я искал существо, которое походило бы на пашу. Я увидел его на коне, вырисовывающимся силуэтом на фоне пурпурного неба.
— Вахель-паша? — Я прищурился. — Неужели это вы?
Он приподнял шляпу, подражая приветствию мертвых солдат. Затем пустил лошадь галопом, удаляясь от меня; я бросился вслед за ним, чтобы уничтожить его и вернуть контроль над своими видениями. Существо обернулось. На его лице было выражение удивления. Внезапно, прежде чем я успел заметить его стремительное движение, я ощутил его пальцы на своем горле. Под натиском я отпрянул назад. Давно я не сталкивался с силой, подобной моей. Я стал бороться с ним и снова заметил на лице паши удивление и сомнение. Я почувствовал, как он слабеет. Я стал хлестать его по лицу. Он оступился и покатился на землю. Я шагнул к нему и тут услышал крик.
Я обернулся. Полидори пристально смотрел на меня. Он заглянул в мои глаза и снова закричал. Я вновь обратил взор туда, где лежал паша, — его там не было. Я выругался и вздохнул. Теперь я слышал пение птиц и, взглянув на поле битвы, увидел лишь траву и невытоптанные колосья.
Я бросил взгляд на Полидори. Он все еще был без сознания и, стеная и корчась от боли, катался по земле. Наши проводники подбежали к нему. Хорошо, подумал я. Они помогли Полидори. Я развернул коня и поехал по полю. Крестьяне предлагали мне сломанные сабли и черепа. Я купил несколько. Теперь я ехал один, размышляя о крушении наполеоновской армии и фатальной быстротечности человеческой жизни.
Когда мы возвращались в Брюссель, Полидори продолжал молча смотреть на меня. Его глаза были полны подозрения и ужаса. Я не обращал на него внимания. Только поздно ночью, убив жертву, напившись крови и чувствуя сытость, я занялся им. Он спал. Я грубо растолкал его и схватил за горло. Я предупредил его, чтобы он никогда впредь не пытался проникать в мои видения.
— Но я видел, что вы в трансе, — выдавил, задыхаясь, Полидори. — Я подумал, что это может быть интересно, прочесть ваши мысли. В самом деле, — воздух со свистом вырвался из его груди, — как ваш врач, я полагал, что это мой долг.
Я провел пальцем по его щеке.
— Не пытайтесь сделать это вновь, — прошептал я. Полидори злобно посмотрел на меня.
— Но почему нет, милорд? — спросил он. — Неужели вы думаете, что мой разум не такой, как ваш? Я улыбнулся.
— Да, я так думаю, — мягко прошептал я.
Полидори открыл было рот, но, увидев мои глаза, побледнел и издал какой-то невнятный звук. Наконец, он склонил свою голову. Затем повернулся и вышел. Я надеялся, я думал, что он понял.
Но ничто не могло сдержать его тщеславие. Полидори продолжал размышлять об этом.
— Почему, — внезапно спросил он несколько дней спустя, — солдаты приветствовали вас как императора?
Я с удивлением посмотрел на него и холодно улыбнулся.
— Это был всего лишь сон, Полидори.
— Сон? — Он выпучил глаза и в возбуждении закивал головой. — Сон.
Я отвернулся и уставился в окно экипажа, наслаждаясь красотами Рейна, вдоль которого мы ехали. Я посоветовал Полидори сделать то же. Он послушался моего совета. Несколько миль мы ехали в полном молчании. Затем Полидори начал тыкать мне пальцем в грудь.
— Почему вы? — снова разразился он. — Почему? Он похлопал себя по груди.
— Почему не я?
Я взглянул на него и расхохотался. Полидори тяжело дышал, он был разъярен, затем он перевел дыхание и попытался успокоиться.
— Умоляю вас, милорд, скажите, что именно вы умеете делать лучше, чем я?
Я слегка улыбнулся.
— Не считая написания стихов, которые я продаю? — Я наклонился вперед. — Три вещи. — Я достал пистолет и взвел курок. Полидори отпрянул назад. — Я могу попасть в замочную скважину с тридцати шагов. — Я жестом показал на Рейн. — Я могу переплыть эту реку. И третье… — Я поднес дуло пистолета к виску Полидори. Я заглянул в его глаза и овладел его волей. Я вызвал в его сознании видение, будто он сам с содранной кожей пригвожден к собственному операционному столу. Я заметил, как краска сходит с лица Полидори. Я рассмеялся и откинулся назад. — И в-третьих, — повторил я, — как видите, я могу наполнить вас таким ужасом, который сведет вас с ума. Итак, доктор… не искушайте меня.
Полидори дрожал, судорожно глотая воздух. Мы вновь погрузились в тишину. Он не проронил ни слова, пока экипаж не остановился для ночлега. Выходя из него, Полидори обернулся ко мне.
— Почему именно вы стали императором? — спросил он. — Почему солдаты приветствовали вас?
Чувства обиды и зависти омрачили его лицо. Он отвернулся и побежал в гостиницу.
Я не останавливал его. Мне нравились его вопросы. Леди Мельбурн называла меня преемником паши, а сам паша был кем-то вроде короля. Я не желал подобной власти, времена королей прошли, и, хотя я был вампиром, я все еще дорожил свободой. Но те мертвецы на поле Ватерлоо, что боготворили меня, были ли они заколдованы, словно в насмешку надо мной? Но кем? Самим пашой? Но он был мертв, в этом я был уверен, я сам пронзил его сердце. Я почувствовал, что он мертв, я знал, что я это почувствовал.
Это не могло быть его лицо — в таком случае чье лицо я видел на Пикадилли и чью мертвенно-бледную маску наблюдал на фоне неба над Ватерлоо? Я стал ограждать свои мысли, не позволяя им вновь удивлять себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42