Там сразу дело откроют, — прошептал Семен. — Мне дома все что нужно сделают.
— Кто?
— Врач один, надежный. Он мне еще в санбате осколки выковыривал. Я адрес знаю.
— Сдохнешь ведь.
— Может, и сдохну. Но только дома.
— Ладно, черт с тобой, — согласился Сан Саныч. — Называй адрес.
Глава 34
Пули выковыривали на столе. Обеденном. На полировку постелили детскую клеенку. Вместо наркоза влили в Семена бутылку водки с растворенным в ней анальгином.
— Ой, мужики, втравите вы меня в историю! Я уж, почитай, пятнадцать лет скальпеля в руках не держал, — тихо ворчал доктор.
— Ты давай режь, не рассуждай, — заплетающимся языком с трудом требовал Семен. — А то я встану и в ухо тебе дам. Без наркоза. И еще мужики по разу.
За спиной доктора стояли насупленные ветераны.
— Может, его все-таки в больницу?
— А оттуда в милицию? На любое такое ранение автоматически открывается следственное дело. Вы хотите, чтобы ваш старый приятель мотал срок?
— Что, все так серьезно?
— Более чем.
— Ну не знаю, не знаю. А если он скончается здесь, на столе?
— Такие опасные раны?
— Раны как раз нет. Кости не задеты. Одна пуля прошла навылет. Другая застряла. Надо только ее вытащить. И канал прочистить. На фронте такие раны за раны не считали. Неделя отдыха — и шагом марш на передовую.
— Так в чем дело?
— В возрасте дело. В возрасте! И в сердце! А если оно болевого шока не выдержит?
— Слышь, Семен, а если сердце боли не выдержит? — спросил, склонившись над раненым, Сан Саныч.
— Боли не выдержит? — переспросил Семен. — Тогда еще триста грамм! И огурец! И никакого сердца!
— Что-то раздухарился наш Семен, — хмыкнул Борис. — Может, действительно триста граммов — и того.
— А если он после этого того — того?
— Ну, не знаю. Но так его тоже оставлять нельзя.
Ветераны задумались.
— Эй, доктор! — поманил пальцем Семен. — Выйди-ка в соседнюю комнату. Мне с ребятами потолковать надо. С глазу на глаз.
Доктор, пожав плечами, вышел.
— Короче, так, мужики. Спорить со мной не надо. И нянькаться не надо. Другого выхода у нас все равно нет. Или резать здесь. Или всех вас через меня сдавать. Если следователи за меня уцепятся, то неизбежно всех вас на белый свет повытягивают. Так?
— Так, — вынужденно согласились все.
— А если вытянут, то и пересажают. Всех. Установить принадлежность пули к конкретному пистолету криминалистам труда не составит. А это уже фактик. Первый. Но не последний. За ним потащатся другие. Я не ошибаюсь?
— Нет, — снова были вынуждены признать ветераны.
— А раз нет, раз за лечение придется сидеть, так мне лучше здесь помереть, в домашней обстановке, чем на нарах. Такое мое, в полной памяти и рассудке, пожелание. Имею я на него право?
— В принципе он правильно излагает. Из больницы ему и всем нам прямой ход в следственный изолятор.
— Вот, вот, — подтвердил Семен. — Всем. Я про то и толкую. Чем всем сидеть, лучше одному лежать. Все равно немного осталось.
— Но если он умрет, все равно все наружу вылезет.
— Не вылезет, — снова встрял Семен. — Вы меня куда-нибудь в лес отвезете и по-тихому закопаете. А в милицию заявление отнесете, на розыск. Что, вы не знаете, как эти дела делаются? Кто меня, пенсионера, искать станет? Кому я нужен? Так что думайте, мужики, скорее. Пока водка из меня не выветрилась. И не вздумайте меня жалеть. Жалость не повод для коллективной пожизненной отсидки. Не допризывник же я. Знаю, на что иду. Знаю, что и как болеть будет. Из меня эти пульки уже раз несколько выковыривали. И тоже, между прочим, без наркоза.
— Ну что? — спросил общее мнение Сан Саныч.
— Думаю, надо делать, как сказал Семен, — ответил Борис.
— Согласен, — повторил Анатолий. Михась только кивнул головой.
— Значит, режем! — подвел итог Полковник. — При успехе операции — все понятно. При неуспехе — лес и заявление в милицию о пропаже. Никто потом отказываться не будет?
— Нет!
— По этому поводу предлагаю выпить обезболивающего! — предложил довольный своей победой Семен. — Где мои триста граммов внутрь?
По логике нормальных людей они поступали неверно. Наверное, даже жестоко. По логике фронтовых разведчиков — нормально. Согласуясь с боевой обстановкой. Как будто первый раз им приходилось жертвовать жизнью одного ради спасения всех. Как будто один мертвый человек лучше пяти неживых.
Не наше право судить их, прикладывая к подобной ситуации свои, гражданские, лекала. Жить или умереть разведчику — должны решать разведчики. Это их, если хотите, сугубо интимное дело. Никто другой им в этом не советчик. Они не изверги — они только рационалисты. Если есть хоть самая малая возможность спасти товарища, разведчики спасут его, не постояв за ценой даже собственной жизни. Если нет — не станут мешать ему принимать единственно верное решение.
В данной ситуации они помочь ему не могли. В данном случае они прислушались к его мнению.
— На этом все. Зовите доктора.
— Вы будете резать его. Сейчас. Здесь, — без предисловий сказал Сан Саныч. — В случае неудачи — о неудаче никто не узнает. Кроме нас. Но если даже об этом узнают, о вас все равно не узнает ни одна живая душа.
Доктор не вздрогнул и не стал протестовать. Этот доктор был военным доктором. И понимал и принимал больше, чем его гражданские коллеги.
— Если вы сомневаетесь, мы готовы дать вам коллективную расписку, что заставили сделать операцию под угрозой применения физической силы. Что вы не более чем жертва злого умысла…
— Не надо расписки. Я верю вам на слово, — перебил доктор. — Мне потребуется спирт для дезинфекции, яркий свет и ваша помощь.
— Спирта ты от них, доктор, не дождешься, — хихикнул Семен. — Они до спиртного жадные. Они даже оперировать меня не хотели, чтобы триста граммов водки сэкономить.
— Операцию начнем через час.
Водкой смазали стол, клеенку, нависшие над больным плафоны электроламп. Водкой вымыли лица и руки.
— Теперь держите его, — распорядился хирург. — Что есть сил держите. И не отпускайте, как бы он ни орал и ни дергался.
Ветераны включили погромче радиоприемник и телевизор и мертвой хваткой вцепились в руки и ноги Семена.
— Что, супостаты, справились? Навалились на одного и довольны, — весело орал вдрызг пьяный Семен. — А вот я поднимусь да плюх вам на уши понавешаю. Ох, понавешаю! Ох, не пожалею.
И потом тоже орал Семен. Когда ему резали мышцы, когда втискивали в пулевой канал пинцет, когда тянули по нему пулю.
— У-у, сволочи! Что ж вы делаете, паразиты-ы-ы!
— Давай, ори! Матерись! — подбадривал его доктор. — Сейчас можно, сейчас все можно! Ори! С криком да с матом боль уходит. Не стесняйся!
Семен и не стеснялся. Такого персонально про всех наговорил, что ветераны с войны не слышали. И даже на войне не всегда слышали. Только когда повар три дня на передовую со своим котлом носа не показывал. Или когда немцы после шести отбитых атак без всякого перекура в седьмую поднимались.
— Все, — сказал доктор, накладывая повязки на обработанные раны. — Теперь на поправку пойдет. Молодцом ветеран. Вот что значит старая закалка. Молодые нынче, даже когда им бормашиной в зубе ковыряются, в обморок падают!
— Это просто, доктор, мне сильно выпить хотелось, — слабо пошутил Семен. — Если бы мне еще налили, я бы еще согласился потерпеть. А то когда без причины — не дают, говорят, печень. Так что приходите, доктор. Хотя бы раз в неделю. Буду рад.
Глава 35
Допрос длился уже час. Следователь попался молодой и въедливый. Которому нужно было больше других. Которому нужны были должности, звания, премии и признание старших товарищей.
— Итак, вы утверждаете, что не знаете никого из людей, показанных вам на фотографиях?
— Конечно, не знаю. Откуда мне их знать?
— Прошу вас посмотреть еще раз, внимательней. Может быть, вам покажутся знакомыми части одежды, татуировка, личные вещи потерпевших.
Сан Саныч еще раз внимательно осмотрел толстую пачку фотографий, предложенную ему. Трупы в разных положениях. Отдельно — лица. Отдельно — татуировки и другие особые приметы. Отдельно — части одежды.
Трупы были все как на подбор — молодые и здоровые. Словно сборная олимпийская команда борцов вольного стиля. Качки. Таких очень любят женщины и главари мафиозных группировок. За уверенность в своих силах, за саму силу и за готовность продемонстрировать ее в любой момент.
— Крутые парни, — сказал Сан Саныч. — И кто только с такими умудрился справиться? Наверное, еще более крутые ребята?
— Может быть, — загадочно ответил следователь. — Вы что-то узнали?
— Нет. Что там можно узнать? Все в одинакового покроя кожаных куртках, все с одинаковыми наколками, на одно лицо. Близнецы. Довольно было показать одну фотографию.
— Значит, не узнали?
— Нет.
— А где вы находились семнадцатого числа сего месяца с тринадцати часов дня до двадцати трех часов вечера?
— Я так понимаю, вы желаете установить мое алиби?
— Допустим.
— Тогда вам надо пойти в мою поликлинику. И попросить мою медицинскую карточку. Там на каждой странице по алиби. Там черным по белому, с росписями и печатями показано, что я физически не мог принимать никакого участия ни в каких противоправных действиях, кроме разве словесного оскорбления соседей по лестничной площадке. А здесь, как я догадываюсь, расследуется убийство? Да еще массовое убийство. Да еще с применением огнестрельного оружия. Вы сами подумайте — разве я в своем возрасте способен стрелять? А тем более куда-то попадать? Я в унитаз, когда мочусь, не всегда попасть могу. А там всего полметра. Да я от отдачи с ног свалюсь. Даже если из рогатки буду стрелять. Ну, взгляните на меня внимательней.
— И все же попытайтесь вспомнить, где вы находились семнадцатого числа?
— Ну где, по-вашему, может находиться человек моих лет? Наверное, на дискотеке или в зале атлетической гимнастики. Или в борделе, с тремя проститутками сразу. Где еще одинокому пенсионеру коротать свободное время?
— Я прошу вас ответить на поставленный вопрос.
— Дома я был. На диване, на кресле, на унитазе. А потом снова на диване, кресле, унитазе. В различной временной последовательности.
— Кто может подтвердить ваши слова?
— Диван, кресло, унитаз. Ну кто еще может подтвердить слова одиноко живущего человека? Кроме него самого.
— То есть надежное алиби у вас на означенное время отсутствует.
— Ах, вы даже так ставите вопрос? Тогда позвольте еще подумать. Не хотелось бы из-за склероза попадать в тюрьму. Семнадцатого числа, говорите? Сейчас, сейчас. Значит, так. Фиксируйте. Утром мне звонил Борис. Мы проговорили полчаса.
— Какой Борис?
— Один мой хороший приятель.
— Фамилия? Адрес?
— Адрес? Хорошо, записывайте.
Потом позвонил Анатолий. Это еще час. Сами знаете, старикам общения не хватает. Как сядем на телефон — так часами. Его адрес тоже нужен?
Потом я говорил с Михасем. Этот вообще болтун. Плюсуйте еще два часа.
Затем снова перезвонил Борис. У него кофемолка сломалась. Он мне жаловался. Еще полчаса.
— Вы можете сказать, о чем вы говорили с каждым из названных граждан?
— О чем говорили? О том, о сем. О погоде, о рыбалке, о внуках, о политике, о пенсии. О чем еще могут говорить старики?
— Подробнее можете?
Еще бы Сан Саныч не мог рассказать об этом подробней. Два дня чуть не дословно совместно составленные диалоги зубрил. Как школьник заданный на дом стишок.
— Кроме названных людей, еще кто-нибудь звонил?
— Кроме названных людей, у меня знакомых не осталось. Поумирали все.
— К сожалению, одни только телефонные разговоры не могут служить абсолютным подтверждением вашего присутствия в квартире. Может быть, к вам кто-нибудь приходил?
— Не могут? Тогда сейчас постараюсь припомнить. Память, знаете, старческая стала. Со склерозной дыркой. Пока со стороны умные люди не подскажут, о чем вспоминать, — ничего в голову не приходит. Так вы спрашиваете, был ли кто? Так точно — был. Вот только теперь вспомнил. Борис был. Анатолий. И потом Михась. Месяцами не виделись — а тут вдруг все заявились.
— Отчего же так, вдруг?
— Ах, ну да, вспомнил. Я с дивана упал и подняться не мог. Расшибся весь. Видите — синяки. Живого места не осталось. Так неудачно упал. И еще мне спину заклинило. Ни туда — ни сюда. Вот они и помогли. А так бы до сих пор лежал.
— Что же вы об этом раньше не говорили?
— Раньше? Так у меня не только спину клинит. Голову тоже. Я же говорю — все позабываю. Возраст такой.
— Другие люди не заходили?
— А этих мало? Тогда я сейчас еще вспомню. Ах да. Заходили. Ну точно, заходили. Марина приходила с дочкой. Сноха одного моего приятеля. Точно. Яблок принесли и варенье. Хватит?
— А у вас еще кто-то есть?
— Если очень вспоминать, то найдется.
— Нет, спасибо, хватит. Мы опросим названных вами людей и занесем их показания в протокол.
— Я могу идти?
— Да, вы свободны. Пока.
Сан Саныч привстал и снова сел.
— Вы мне руку не дадите?
— Зачем?
— Я без посторонней помощи встать не могу. Вот уже лет десять. Сесть могу. А встать — ни в какую. Вот спасибо. А машину нельзя?
— Какую машину? — снова не понял следователь.
— Легковую. До дому меня довезти. Ноги-то у меня не ходят. И вижу я плохо. А ориентируюсь и того хуже. Выйду на улицу и адрес свой позабываю. Начисто. Потому редко выхожу.
Следователь вызвал машину.
— И еще хорошо бы пару милиционеров, чтобы на этаж меня внести. Уж услужите старику. Уж будьте добры. А я, как понадоблюсь, — сразу к вам. В сей же час. Я же понимаю. Дело государственное. Только уж вы, если можно, машину и пару милиционеров…
— Нет, чушь это какая-то. Ахинея, — через час в приватном разговоре с сослуживцами жаловался следователь. — У него возраст, как у моей прабабушки. Он от входа до кабинета еле доплелся. За столом чуть дух не испустил. Я пять раз за телефон хватался, чтобы «скорую» вызвать.
А этот единственный свидетель, что вначале выжил, а потом все равно помер, утверждал, что его за городом видел. Там, куда транспорт не ходит, куда еще несколько километров пешком идти! Говорит, дрался дед! Говорит, пытали его зачем-то.
Какой там пытали? На него дунь сильнее — он на глазах рассыплется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36