Всякий выживший враг остается врагом. Он не передается Красному Кресту, не обменивается и не содержится до окончания войны. Он уничтожается. Или уничтожает нас. А если все-таки война, то это гражданская война, где все находятся на своей территории. Где уходить некуда. Но и вместе, под одним небом жить невозможно. Или — или. Побеждает выживший. Проигрывает — мертвый. На гражданскую войну не распространяются международные пакты. Гражданская война идет до полного уничтожения. Или они нас, или мы… Другого исхода быть не может.
— Если бы ты поставил вопрос так раньше, я бы, возможно, отказался.
— Поэтому я его так и не ставил. Раньше. Теперь отступать поздно. Тот, кто откажется, подставит оставшихся. У нас каждый боец на счету. Выбывшего заменить некем. У нас нет второго и третьего эшелона обороны. Только первый. Надеюсь, кто-то останется. Если не останется никого, я пойду один! Это мое твердое слово!
Сан Саныч сказал то, что боялся говорить, но то, что не мог не сказать. Все точки над "и" должны быть расставлены до того, как прозвучат первые выстрелы. До того, как изменить что-либо будет уже невозможно.
Тот, кто боится убивать и умирать, — проигрывает бой. Любые сомнения, любую неуверенность противник истолковывает в свою пользу. Если ты опасаешься выстрелить первым, то это сделает он. На мгновение раньше.
Если его друзья будут сомневаться в праве на убийство — они умрут. Все. И умрут без всякой пользы. Тогда, во время рейдов за линии фронта, они не сомневались. И потому остались живы. И побеждали!
Он требовал от них, чтобы они осознали свое право — право на первый выстрел. Право на убийство. Он требовал того, что не мог потребовать ни в каком другом случае. Только в случае войны. Только в том случае, с которым имел дело. Это неважно, что официально войну никто не объявлял. Ее объявил он! Своим личным решением. Войну тех, кто хотел жить так, как считает нужным жить, с теми, кто не хотел им этого позволить. Он не желал ничьей крови, но его не спросили. На него напали первыми. Теперь он может и должен защищать своих близких, своих друзей, свои идеалы. С оружием в руках. Как тогда, в сорок первом.
Кровь за кровь! Зуб за зуб! Это надо понять. И принять. Без нюансов и истолкований. Гибкость можно и должно проявлять до того, как расчехлено оружие. После надо драться!
Если его друзья проявят слабину, если его друзья откажутся, ему не останется ничего другого, как пойти в бой одному. И погибнуть. Не потому, что он хочет этого, потому что нет другого выхода. Потому что он должен держать данное слово. Чего бы это ни стоило.
Командир только тогда может и имеет право приказывать и только тогда его приказы имеют действие, когда он сам готов им следовать. Если он желает поднять роту в атаку, он должен первым прыгнуть на бруствер. Даже если это последний прыжок в его жизни. Даже если за ним никто не последует. Действие вторично, первична его уверенность в незыблемости собственного распоряжения, в готовности исполнить его любой ценой. Только так он может заставить людей вылезти из безопасного окопа навстречу осколкам и пулям. Навстречу смерти.
Если его товарищи хоть на мгновение усомнятся в его готовности рискнуть головой, решат, что он способен ради сохранения жизни нарушить свое слово, — они останутся дома. Подтвердить свое слово и свою решимость Сан Саныч мог только действием. Но для этого он должен был быть абсолютно уверен, что это действие совершит. Во что бы то ни стало.
Логический круг замкнулся, не оставляя место компромиссу. Если ты хочешь, чтобы тебе верили, ты должен делать то, во что веришь!
Сан Саныч был готов подняться на бруствер вне зависимости от последующих действий своего взвода. Сан Саныч хотел победить вместе, но был готов умереть в одиночку.
Это поняли все.
— Полковник прав! — сказал Семен. — У нас нет выбора. Если мы будем бояться убивать, мы будем умирать. У нас нет возможностей решить дело без кровопролития. Для этого надо обладать десятикратным перевесом сил. С тем, кто слабее, не торгуются. Мы не должны брать пленных, потому что пленные завтра снова встанут в строй. Их много, нас мало. Я не хочу брать пленных. И я не буду брать пленных, чтобы завтра они снова не пришли за моей внучкой. Жизнь моих близких мне важнее жизни моих врагов. Мы можем победить, только уничтожив врага. Я согласен с Полковником. И я пойду с ним. Даже если нас будет двое. Игры в «казаки-разбойники» закончились. Началась война.
— Значит, не на жизнь, а на смерть?
— Значит, не на жизнь, а на смерть!
— Самоотводов нет?
Долгая пауза. Пауза, как пограничный столб, за которым уже нет возврата назад.
— Тогда к бою! Как раньше. Первым начинаю я. Вы идете вослед. Погибших заменяют живые. Тот, кто выживет, сообщит родным. Все!
Глава 16
Сан Саныч шел по территории бывшего пионерского лагеря. Шел не скрываясь. Теперь ему уже незачем было прятаться. Теперь борьба шла в открытую. Он шел, засунув руки в карманы, насвистывая какую-то невнятную мелодию и пиная случайную, бренчащую об асфальт консервную банку.
Он шел так не потому, что изображал героя, которому море по колено, взвод противников — по плечу. Потому что боялся. Боялся, что в него выстрелят прежде, чем о чем-нибудь спросят. За его позой скрывался страх.
К краю крыши подошел часовой. Он внимательно и удивленно смотрел на идущего по двору старика. Он его не боялся, он даже не вытащил из кобуры оружия.
— Ты чего уставился? — крикнул ему Сан Саныч. — Я не красна девица, чтобы на меня пялиться.
— А кто ж ты? — единственно что нашелся спросить охранник.
— Прохожий!
Часовой поднял к губам переносную радиостанцию. Что-то в нее зашептал. Со стороны караулки хлопнула дверь. Появилось еще несколько человек.
— Ты за чем, дедушка? — вежливо спросил самый старший.
— За справедливостью.
— Тогда ты адресом ошибся. Тогда тебе не сюда, — хихикнул один из бандитов.
Очень знакомый на вид бандит. Не из тех ли, что делал в квартире Полковника ремонт?
— Как ты сюда попал?
— Пришел. Ножками.
— Так все-таки кто ты? — уже менее вежливо спросил старший.
— Полковник в отставке Дронов Александр Александрович, — представился Сан Саныч. — Вот он знает, — упер палец в смешливого бандита.
— Полковник… — присвистнул кто-то.
Смешливый бандит внимательно посмотрел в лицо старика.
— Так это ж тот, который… Ну, у которого мы шмон наводили, — вспомнил он. — Ну точно, он. Ай да встреча!
— Верно. Тот самый. У которого шмон наводили. У которого ордена боевые изуродовали. У которого в долг взяли, а отдать не поспешили, — согласился Сан Саныч.
— Какой долг? Че ты гонишь! Ничего мы у тебя не брали!
— Брали. И расписку оставили. Хочешь покажу?
— Ну покажи.
— А ты поближе подойди.
Бандит приблизился. Остальные с интересом наблюдали за происходящим.
— Ссадину видишь? — показал Сан Саныч пальцем на свою скулу.
— Ну вижу.
— Вот это и есть долг. И расписка. А это — оплата! — и от собственного лица, без замаха, ударил рассматривавшего творение своих рук бандита в переносье. Тот сел на землю и, качнувшись, упал навзничь.
Не удержался Сан Саныч от возвращения долга. Давно он об этом мечтал.
— Ах! — сказали все.
Теперь должна была последовать ответная серия по корпусу. Непременно должна была. Но не последовала.
— Всем стоять! — громко скомандовал Сан Саныч, и привыкшие повиноваться приказному тону бандиты замерли, так и не опустив своих поднятых кулаков. — Прежде чем начинать свалку, подумайте о последствиях. Подумайте о том, как к подобному самоуправству отнесется ваше начальство. Я же не просто так сюда пришел.
— А зачем? — спросил старший, придерживая разведенными руками возмущенно гудящую толпу.
— За заложниками.
Бандиты быстро переглянулись.
— За какими заложниками?
— За женщиной и ее ребенком. Которых вы похитили, чтобы получить с меня то, что не смогли найти в моей квартире.
Старший кивнул в сторону ворот. Двое ближе всех стоящих к нему боевиков двинулись в указанную сторону поглядеть, не притаился ли там, за забором, еще кто-нибудь.
— Тогда пошли.
Бандиты обступили Полковника, повели в сторону караулки.
Все шло в соответствии с намеченным планом. И даже лучше. Сан Саныч привлек к своей персоне необходимое внимание, добился уважения и даже не получил взамен ни единого тумака. Повезло ему с шутником-бандитом. Повезло, что тот узнал его до того, как потерял сознание.
В караулке было тесно. Вместо мебели — старые, коротковатые для взрослых пионерские кровати. Две тумбочки. Печка-"буржуйка" с выведенной в вентиляцию трубой.
Похоже, база была не новая. Оборудованная еще под зиму.
— Присаживайся, — предложил старший. Сан Саныч упал на сразу же провалившуюся кроватную сетку.
— Я так понимаю, вы сейчас по инстанции докладывать будете, — сказал он, — так передайте, что я согласен на обмен. Но не раньше чем мне покажут живых заложников. Если мне не покажут их в течение часа, я расторгну договор. В одностороннем порядке.
Старший молча кивнул. Он был достаточно сообразительным для своей должности. Он не задавал лишних вопросов о том, как старик сюда попал, как узнал и прочее. Он ждал начальство, помня, что излишняя инициатива наказуема. Не следует пытаться узнать больше, чем тебе положено узнать.
— Постереги! — приказал он долговязому бандиту, кивнув на Сан Саныча.
Долговязый отошел к окну, вытащил из кармана пистолет, загнал патрон в ствол.
После публично продемонстрированного нокаута Сан Саныча приняли всерьез.
Ждали довольно долго. Долговязый зевал, посматривал в окно, играл в руках пистолетом.
— Поднимайся, — скомандовал вернувшийся в караулку старший.
Раз поднимайся, значит, добро получено.
В противном случае его оставили бы в караулке. Значит, поведут к заложникам. Больше некуда.
Но привели не к заложникам. Привели в небольшой, с заколоченными окнами туалет.
— Садись и жди, — указал старший на полуразбитый унитаз. — Когда надо будет — позовем.
Дверь он не закрыл. Возле двери встали два охранника.
Изменился тон, изменились условия содержания. Изменились какие-то обстоятельства, о которых Сан Саныч ничего не знал.
Полковник сел на унитаз и задумался. События стали развиваться не совсем так, как он предполагал раньше. Вмешалась чья-то чужая, не желающая следовать навязываемому сценарию воля.
Его не оставили в караулке, как, наверное, сделали бы при отсутствии в лагере пленников, и не отвели к ним, как он того требовал. Это могло означать, что его не хотят допускать к заложникам или, пока он коротает время тут в полутьме на унитазе, их в срочном порядке перебазируют в другое место. Его угроз не испугались. Его ультиматум не приняли. А это, в свою очередь, может объясняться тем, что они обнаружили его выходящих на исходные позиции товарищей. Это могло обозначать, что их игра раскрыта.
После того, как планы врага становятся известны противной стороне, следует разгром.
Значит, надо готовиться к худшему. В том числе к появлению здесь его плененных, дай бог чтобы живых, друзей.
Глава 17
Сан Саныч ошибался. Его друзей никто не выследил и не пленил на подходах к объекту. По очень банальной причине. По причине того, что в назначенное время они к этому объекту не подошли. И даже не прибыли в условленное место!
Произошло самое страшное, что может случиться во время военных действий. После того как передовые части ввязались в бой, выяснилось, что резерв не может подойти к назначенному сроку. Что на силы, на которые были сделаны все ставки, рассчитывать не приходится. Помощи не будет, и передовой отряд весь, до последнего бойца, погибнет в неравной и бессмысленной с точки зрения стратегии схватке с превосходящим его числом и вооружением противником.
«Бойцы второго эшелона» не вышли на рубежи сосредоточения, потому что у них… сломалась машина. Как это всегда бывает — в самый неподходящий момент. Она встала на самом выходе из города, где невозможно было переменить ее на другую и даже невозможно было вызвать такси.
— Куда ты раньше глядел! Хрен от карбюратора!.. — матерно ругались ветераны, со злобой глядя на часы и на копошащегося в моторе нерадивого водителя.
— Да за такие штучки тебя надо прямо здесь, перед бампером! Без суда и следствия!
— Руганью делу не поможешь, — вяло огрызался чувствующий свою вину Анатолий.
— Руганью — точно. Лучше мордобоем!
— Что же ты перед боем машину не проверил?! Раззява! Ты что, сосунок-новобранец, что за тобой проверять надо? Или сознательный вредитель?
Анатолий молчал, сосредоточенно стуча во внутренностях мотора гаечными ключами.
— Теперь все. Теперь не успеем! — чуть не хватались за головы ветераны. — Сожрут они Сан Саныча. С потрохами сожрут! С дерьмом!
— Надо что-то делать! Нельзя же вот так сидеть и ждать у моря погоды.
— Может, марш-бросок?
— Ну да. В полной выкладке. Отсюда до ближайшей реанимационной палаты. Ты вспомни, сколько нам лет! У нас ноги по дороге поотвязываются. А если и добежим, то не раньше чем к будущей весне. Вместе с перелетными птицами.
— Но все равно делать что-то надо. Не можем мы здесь, посредине дороги, как бельмо в глазу торчать. У нас машина под крышу оружием забита. Рано или поздно к нам какой-нибудь гаишник подойдет, поинтересуется, отчего рессоры так просели.
— Уходить надо. Хоть вперед, хоть назад.
Только отсюда.
— Транспорт нужен. Без колес нам не успеть.
— А нам и с транспортом уже не успеть. Вышли наши сроки. До последнего. Полковник уже час как в деле. Заглотили Полковника. И теперь переваривают. И помочь ему мы не в состоянии.
— Продали мы Саныча. Не за понюшку табака!
Глава 18
Неудобно сидеть на унитазе. Если ничего не делать. Не стул он. Извертелся Сан Саныч на гладком санфаянсе, как жук на острие иглы.
Что происходит там, за стенами барака? Живы ли еще ветераны или положены рядком на травку, на подстеленную плащ-палатку и теперь их раздевают донага, разбивают кувалдами лица, срезают мясо и кожу с мертвых пальцев, чтобы никто никогда не мог установить личность обнаруженных мертвых тел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36