После долгого молчания задумчиво произнес: — да… неспроста все наши называли вас Гроссмейстером…
Затем, глядя в одну точку, помолчал и глухо проговорил:
— А знаете, я ведь видел, как он убивал Серова…
Офицер опрокинул в себя водку и, проигнорировав обилие разнообразной и качественной еды, подпалил сигарету. Сделав несколько затяжек, удивленно глянул на подчиненного, озвучившего запоздалое признание…
— Да-да… — подтвердил Иван. — Просто мне казалось, что увиденное из грота — бред, игра нездорового воображения… Ну, как вам объяснить?.. Порой думал: с ума сойду от адской боли — никакой пармидол не помогал, хоть и говорили: сильный наркотик. Всё время представлялось всякое, мерещилось… Я тогда и разобрать-то толком не мог, что взаправду происходит, а какие картинки сами собой в моих контуженных мозгах складываются… Вот и подумал: ерунда какая-то, глупость. Никому, разумеется, не говорил…
— И как же это случилось? — подсевшим голосом спросил Стас.
Собеседник тяжело вздохнул, поднял свой стакан и выпил. Закусив ломтиком копченой рыбы, сбивчиво поведал:
— Андрюха-то вроде обрадовался, узнав Щербинина… Пошел навстречу… А тот гад поначалу со слащавой улыбочкой приближался… Подошел вплотную и вдруг ножом!.. Раз! Другой!.. Третий… И рот рукой сержанту зажимает, чтоб не крикнул… сволочь! Потом долго возился с его головой… Дальше, кроме сплошной крови ничегошеньки не помню…
Гроссмейстер встал и, докуривая сигарету, прошелся по маленькой комнате. Увиденное Тургеневым в полубессознательном состоянии, вполне совпадало с давним рассказом самого полковника, когда он похвалялся перед Шахабовым жестокой находчивостью.
— Ну а я больше трех месяцев провалялся в госпитале, после того, как они меня с Портновым приволокли к нашим, — продолжал Бояринов и, кивнув на стоявшие у подлокотника дивана костыли, ухмыльнулся: — осваивал эти ходули. Друзья из «Шторма», слава богу, не забывали — чуть не каждый день навещали. Кстати!..
Он отчего-то оживился и с нескрываемым оптимизмом объявил:
— А ведь в ваше предательство поверили далеко не все. Вам известно, что в «Шторме» по окончании операции «Вердикт» состоялось офицерское собрание?
— Нет, откуда ж?.. — пожал плечами Станислав.
— О-о… Там, говорят, такие страсти кипели!
— И по поводу чего же они рядились? — не понял он.
— Предметом спора стало чье-то предложение похоронить вас по-человечески. Ну, на кладбище, где все наши лежат… Вернувшись из лесов и притащив меня, Щербинин доложил о гибели семи человек из первой группы, и что, мол сам лично убил вас в перестрелке перед тем, как разобраться с эмиром. Ну и стал настраивать коллектив против ваших похорон. Говорил: оборотням не место среди наших героев на Серафимовском!.. Таких следует стирать из памяти и тому подобное…
— И чья же взяла? — равнодушно усмехнулся Торбин одним уголком тонких губ.
В его ладони опять заблестела заветная монетка с остро отточенными краями.
— Официально, вроде как, хоронить вас запретили — все ж Аллея Героев… Однако могила, не поверите, — появилась. Такая же, как и у остальных — с надгробным камнем, с надписью. Щербинин повозмущался, а после махнул рукой. К тому же и некогда ему стало заниматься разборками — в столицу вызвали, орденок вручать за успешное устранение Шахабова.
— Вот как?.. — вскинул брови спецназовец, подходя к большой фотографии, висевшей на голой стене. Как бы, между прочим, поинтересовался: — стало быть, Юрий Леонидович и по сей день исправно руководит «Штормом»?
— Командует… Чего ему еще от жизни желать? — подтвердил собеседник, обернувшись к капитану и, заворожено любуясь стремительно мелькавшим меж его пальцев металлическим кружочком. Улыбнувшись, протянул: — об этой вашей завсегдашней привычке, я признаться, позабыл… Сейчас вот увидел и вспомнил. Здорово…
— И живет полковник там же? — будто не слыша Ивана, продолжал интересоваться офицер.
— Точняк, там же…
На групповом снимке, хранившемся за стеклом, но безо всякой рамки, стояли бойцы «Шторма». Веселые симпатичные лица, уверенные взгляды… Он насчитал пятнадцать человек. Более половины из запечатленных на фотографии уже не осталось в живых. Гросс легко отыскал членов своей команды, год назад ушедших с ним в последнюю спецоперацию. Сколько довелось ему с ними похлебать сладких солдатских щей!..
Вглядываясь в каждого, он тихо шептал:
— Серега Шипилло… Саня Воронцов… Андрей Серов… Борис Куц… Роман Деркач… Анатолий Тоцкий…
Увидев Бояринова и себя, отвернулся и отошел от стены…
— А у меня вслед за госпиталем начались скитания по инстанциям, — проворчал Тургенев, разливая по стаканам остатки водки. — Денег-то по началу отвалили немало, а вот с пенсией обманули…
— Как это обманули?
— А… — махнул он рукой, — считал намедни — на валюту переводил… И двухсот этих, как их… евро не выходит. Разве этого достаточно для нормальной жизни? Видали сегодня в супермаркете, сколько продукты стоят? А работу, таким как я, найти невозможно. За эту вот халупу почти половину пенсии отдаю. Вот и приходится бутылки собирать, да банки алюминиевые плющить…
Гроссмейстер снова прошелся по комнатушке. Нынешняя обитель Ивана действительно была чересчур скромной и никакой критике не поддавалась. Старенький диван, скособоченный двустворчатый шкаф, да обеденный стол под дырявой клеенкой едва помещались на площади в восемь или девять квадратных метров. Жилище человека, ставшего инвалидом в борьбе с терроризмом, не имело самых элементарных удобств. Да и сам он здорово изменился — совсем не походил на того веселого, жизнерадостного и не унывающего парня, отправлявшегося с ним в ту проклятую командировку. Вся былая светлость его души ныне пребывала в блеклых осенних красках…
— А почему ты не уехал домой в Краснокамск?
Тот поднял стакан и, запрокинув светловолосую голову, осушил его. Ткнув пустую емкость меж тарелок, занюхал рукавом и признался:
— Стыдно таким ехать.
— Чего ж тебе стыдиться? Ты же не под трамваем в пьяном угаре ногу потерял.
— Не-е… — не дал договорить бывшему командиру Бояринов. — Родители ко мне приезжали в госпиталь — так обоих валерьянкой отпаивали. Зачем я поеду к ним на шею? Мать с отцом и так нищие — концы с концами еле сводят. Меня там еще не хватало… Они, конечно, пишут, зовут. И девчонка моя — бывшая одноклассница, звала. Кучу писем прислала… Только последний месяц перестала писать — видать смирилась…
— Как ты считаешь?.. — задумчиво молвил капитан, глядя куда-то в темное окно, — матери, отцы наших с тобой погибших товарищей: Тоцкого, Деркача, Борьки Куца… согласились бы, чтобы прямо сейчас их сыновья вдруг вернулись домой, пусть даже инвалидами?
Подобный вопрос застал Ивана врасплох. Об этом он, скорее всего, никогда не думал и на месте несчастных родителей себя не представлял. Захмелевшая голова не помешала работе воображения — лицо помрачнело; уверенность, минуту назад царившая во взгляде, сменилась беспомощной растерянностью.
Рядовой не ответил, но Станислав почувствовал какую-то перемену в нем…
— Ладно, дружище, довольно на сегодня воспоминаний, — не желая больше возвращаться к этому разговору, заключил гость, осматриваясь по сторонам, — где тут лучше пристроиться?
— На кровати ложитесь, а я уж…
— Нет, брат, кровать — твое законное место, а мне привычней на полу…
Погруженный в забытье, Торбин крепко не спал, но отдыхал, а лишь забрезжил рассвет — тотчас встал со свежей головой и с великой готовностью завершить то, что замышлял на протяжении долгого, мучительного года. Распахнув настежь единственное оконце, выходившее внутрь дворика-колодца, он отжался положенную сотню раз от пола, умылся, заварил крепкого чаю и, поколдовав у раскрытого кейса, разбудил Тургенева.
— Может, опохмелимся? — предложил заспанный хозяин, натягивая поверх тельняшки единственный элемент гардероба — заношенную до дыр камуфляжную куртку, — а то настроение с состоянием, надо заметить — не фонтан.
— А выпьешь, так они фонтаном забрызжут? — поддел его офицер, но тут же сменив иронию на серьезный тон, сказал: — вот что Иван… У меня к тебе имеется несколько поручений. Очень серьезных поручений. Намеренно не стал говорить о важном вчера, — ждал, когда соображать начнешь трезво.
Молодой инвалид закончил подвязывать левую штанину брюк и озадаченно посмотрел на него.
— Но ты прежде должен дать мне слово, — твердо, как когда-то на кавказских перевалах, изрек капитан, — честное слово бойца «Шторма», что выполнишь каждую из моих просьб.
Не отрывая доверчивого взора от командира, будто опасаясь жестокого розыгрыша, он нащупал костыли, оперся на них и поднялся с дивана. Стас ощутил, насколько значим для Бояринова этот момент. Насколько ценно то, что его по-прежнему считают сотрудником ОСНаз «Шторм», что собираются поведать нечто важное, и, наконец, доверяют какие-то поручения…
— Даю честное слово спецназовца, — тихо, но без колебаний произнес он, — выполню все, о чем вы попросите.
— Отлично. Тогда слушай… — Торбин подошел к столу, на котором помимо следов от вчерашнего пиршества лежал его кейс. — Первое: о том, что я жив, а тем более о нашей встрече, не должна знать ни единая душа.
Иван с пониманием кивнул. Тогда Гросс приоткрыл крышку дипломата, извлек из его недр два свертка, перехваченных скотчем и поместил их рядом на стол.
— Второе, — он подал ему один пакет, — здесь деньги. Отнесешь их семье прапорщика Шипилло. У него, если помнишь, осталась жена, два сына и внук. Разыщешь его жену — Екатерину Андреевну, она работает, если не изменяет память, медсестрой в детском саду. Скажешь: деньги собрали… ну, предположим, в комитете ветеранов или… одним словом, наплетешь что-нибудь.
— А может вы сами?! — вдруг с жаром предложил хозяин комнатки.
— Ты в своем уме? — холодно отозвался капитан.
— Ну, надо же вам как-то возвращаться с того света и потом… — не унимался молодой человек. — Потом я мог бы подтвердить, что не было с вашей стороны никакого предательства, а?
— Возможно… Возможно, когда-нибудь мне понадобится твоя помощь, но не сейчас.
Откуда-то из внутреннего кармана Станислав достал аккуратно сложенную «лыжную» шапочку снайпера. Развернув ее, погладил далеко неновую шерстяную вязку и на миг о чем-то задумался… Очнувшись, спросил:
— Узнаешь?
— Еще-е бы… — улыбаясь, протянул Тургенев, глядя на простенькую, незамысловатую вещицу, как на старую, добрую знакомую, — кажется, будто Серега в Чечне ее и с головы-то не снимал. Так и останется в моей памяти в этом головном уборе…
— Ее тоже передай им… — Торбин вздохнул и, накрыв ладонью другой сверток, продолжил: — теперь третье и последнее. Это твои деньги. Здесь достаточно для того, чтобы купить квартиру и организовать собственное дело. Ты профессиональный связист — устроишься. Но одно условие: устраиваться будешь не в Питере, а дома — в Краснокамске. В Питере ты пропьешь любую сумму за пару лет и пропадешь. А на родине все будет нормально. Понял меня?
— Понял… — закивал обалдевший Бояринов.
— Ты вчера говорил о девушке — бывшей однокласснице.
— Да?.. — смутился тот, но, опомнившись, подтвердил: — точняк, говорил…
— Мол, не забыла она тебя и в письмах звала. Верно?
— Звала… Много писем присылала…
— Как ее зовут?
— Александра.
— Стало быть, плевать Александре на это , — сделав ударение на последнее слово, Стас указал взглядом на костыли. — Знала обо всем и настойчиво писала. Следовательно, и по сей день любит. И родителям своим ты всегда был дороже всех. Вот все эти близкие люди и не дадут тебе пропасть, уяснил?
— Так точно… Уяснил…
— Ты поедешь домой и заживешь по-человечески — не жалким инвалидом, просящим милостыню у прохожих, и не опустившей руки размазней. Чтоб в течение недели собрал необходимые документы, справки, купил билет и отбыл в Пермскую губернию. Считай это моим последним приказом.
— Есть, товарищ капитан, — четко, как в былые времена отвечал рядовой.
— Ну, давай прощаться…
Они обнялись посреди махонькой комнаты.
Когда пожимали друг другу руки, Тургенев уже не стеснялся выступивших слез. А, приметив мелькнувшую под полой куртки Торбина рукоятку пистолета, грустно улыбнулся и спросил:
— И куда ж вы теперь?
— Тоже на восток, только гораздо дальше — там проще затеряться.
— Прощайте, товарищ капитан. Счастливо вам…
2
Утро выдалось прохладным. Солнце норовило надолго спрятаться за слоями тонких облаков, а с берегов Финского залива повеяло свежим ветерком, слегка трепавшим темные волосы Стаса, неспешно бредущего по оживленным улицам Санкт-Петербурга.
Покинув тесную комнатушку бывшего сослуживца, молодой человек в узких очках и черной кожаной куртке вновь проделал известный маршрут и занял позицию на той же лавочке в сквере, откуда вел наблюдение вчерашним вечером. Теперь, после встречи и разговора с Иваном, он, по крайней мере, был твердо уверен: ожидать предстоит не напрасно — интересующий его человек по-прежнему заправлял в «Шторме» и обитал в гарнизонной пятиэтажке.
Не успел Гроссмейстер развернуть газету, как ко второму подъезду подкатила серебристая иномарка и несколько раз протяжно просигналила.
«Уж, не за моим ли знакомцем?..» — насторожился он и, отложив прессу, приготовился встать.
Однако из дома неожиданно выпорхнула Елизавета…
Тысячу раз Торбин представлял их встречу. Нет, разумом он понимал: даже намека на связь с Лизой отныне быть не может и она до конца дней не узнает всей правды о нем. Ни к чему… Однако каждый раз торопливо, пока в воображение не вторгался фантом ее отца, в дивных красках рисовал счастливое свидание, непременно случившееся бы при других — более благоприятных обстоятельствах…
Из автомобиля вышел невысокий мужчина, разодетый в дорогой и ладно сидящий на худощавой фигуре костюм, белоснежную рубашку и яркий галстук. Поцеловав мило подставленные Елизаветой губки, он услужливо открыл правую дверцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38