После того, как она немного успокоилась, признался:
— Год назад я потерял в этих лесах своих лучших друзей. Меня связывали с ними годы совместной службы.
— А кто вас в эти леса звал?.. — всхлипнув, отозвалась девушка.
— Это уже другой разговор. О долге, о профессии… Сейчас нужно решить не столь глобальные, но не менее важные для нас обоих проблемы. Итак, где живут друзья твоего отца?
— В Ингушетии… — не сразу ответила она. — Под Назранью.
— Не подойдет. Слишком близко.
Немного подумав, Ясаева прошептала:
— Есть еще в этой… забыла название…
— В Северной Осетии?
— Нет… Где-то дальше.
— В Кабардино-Балкарии?
— Да… — шмыгнула носом «сепаратистка», — город не помню. Кажется, в ее столице.
— Значит в Нальчике.
— Да, — коротко подтвердила она.
— А улица, номер дома?
— Не знаю…
— Ну, напряги память, девочка, — поправил ее волосы Станислав, затем осторожно платком промокнул мокрые от слез щеки. — Воспроизведи адрес — это очень существенно!
— Дома до сих пор хранятся письма оттуда. Там живет папин давний знакомый, — все еще избегая его взгляда, прошептала она. — Могу ошибиться, конечно… Кажется, Второй Горный переулок, дом семнадцать…
— Внешность его помнишь?
— Узнала бы при встрече… А зачем тебе?
— Это не мне. Собирайся, нам надо идти.
Торбин подал ей руку и помог подняться. Затем закинул на плечо тяжелый ранец, подхватил чей-то автомат с полным подсумком патронов и направился на северо-запад. Дойдя до края поляны, оглянулся…
Девушка одиноко стояла в центре поляны. Он хотел окликнуть ее, но в самый последний миг понял причину задержки… Она опустилась на колени, чтобы в последний раз помолиться за вознесшиеся к Аллаху души товарищей, представших теперь на Страшном суде пред всемогущим, строгим, но справедливым Богом. Гроссмейстер не стал торопить. Вместо этого на минуту остановился и молча подпалил сигарету… Он не брался судить, был ли ее поступок сейчас столь необходим, но в том, что он соответствовал ее убеждениям, был прост и прекрасен — не сомневался. Анжела медленно поднялась с колен, в нерешительности потопталась на месте и, вдруг схватив свой «Калаш» с длинным пулеметным рожком, бегом пустилась нагонять уходящего в глубь кедрового леса наставника…
Спустя полчаса марафонской ходьбы, успокоившись и обретя былой румянец на щеках, она справилась у идущего впереди мужчины:
— Скажи, как же тебя теперь называть?
— Не все ли равно… — не обернувшись, не спрашивая и не отвечая, промолвил тот. — Незачем меня называть. Через трое суток ты сядешь в вагон поезда, идущего в Нальчик, и больше мы никогда не увидимся.
Девушка подняла на него печальный взгляд, да Торбин, занятый своими мыслями, не мог его видеть…
К концу дня они едва не напоролись на большой отряд спецназовцев. Заприметив впереди какое-то смутное движение, Стас резко остановился и по привычке вскинул вверх правую руку, но Ясаева, не обученная специальным сигналам, попросту ткнулась лбом в его спину. Тогда, чтобы она ненароком не выдала их присутствия в лесу, бывший офицер зажал ладонью ее рот и шепнул на ухо:
— Тихо девочка. Мы тут не одни. Не вздумай пищать и осторожно двигайся за мной. Постоянно посматривай под ноги, что б не наступить на сухие ветви. Вперед.
Округлив от испуга глаза, та понятливо кивнула. Пригнувшись, они вернулись на сотню метров и, отыскав подходящие заросли, укрылись в них. А через пять минут мимо — примерно в сорока шагах, один за другим проследовало около сорока хорошо вооруженных бойцов. Некоторых из них Торбин узнал…
Анжела лежала возле него и почти ничего не видела, посему решила немного приподнять голову, на что инструктор отреагировал плавным, но весьма действенным движением — надавил ладонью на ее затылок, утопив лицо девицы в буйной траве. Сам же следил за отрядом до тех пор, пока последний воин отряда не скрылся в «зеленке».
— Я сейчас задохнусь, — напомнила о себе девушка тихим шепотом.
Он отпустил ее, но знаком приказал не двигаться до его команды. Нужно было выдержать паузу — могло случиться так, что за первой группой с каким-то интервалом шла вторая. Однако в течение четверти часа никто в поле зрения не появился.
— Вставай, — повелел Гросс и приглушенно добавил: — долго еще валяться будешь?
— Ты же сам… — гневно начала она, моментально вскочив на ноги, да, узрев на его лице улыбку, стушевалась, надула губки и замолчала.
Медленно поднявшись, он насмешливо посмотрел на спутницу, весь вид которой выражал крайнее возмущение. Она деловито отряхнула пятнистый костюм, не заметив несколько тонких травинок, запутавшихся в темных волосах…
— Пошли, — вернув лицу серьезность, коротко скомандовал Станислав и стал выбираться из зарослей.
Оставшийся до ночного привала путь он размышлял о неожиданной встрече. Бойцов из «Шторма» капитан отличал по снаряжению и насчитал около пятнадцати — совсем немного для приличного по численности отряда. Полковника Щербинина среди них не было. «Значит, остался под Ханкалой, либо находится еще дальше — в Питере. А может так статься, что и вовсе переведен в другое место…» — рассудил он, уверенно плутая невидимыми лесными тропами.
Торбин и в самом деле не знал многого. Не знал где искать заклятого врага — Юрия Леонидовича. Не догадывался, куда и с какой целью проследовал отряд, частично состоявший из его сослуживцев. Не ведал и того, что на следующий день спецназовцы обнаружат на поляне средь красавцев кедров трупы тех, кто, в соответствии с задумкой Беслана Магомедовича, должен был встретить их шквальным огнем из устроенной близ этого места засады…
Ужинали они в сумерках, разогревая пищу на костре, когда дым уже растворялся на фоне темно серого неба, а ночная мгла еще не подступила, чтобы предательски обозначить далеко видимые отблески пламенных языков. Встречи даже с мирными гражданами, не говоря уж о вооруженных представителях обеих воюющих сторон, никоим образом в их планы не входили — вторые сутки молодой мужчина и юная девушка негласно причисляли себя к нейтралам, не желая иметь дело ни с сепаратистами, ни с федералами.
Без особых приключений преодолев за это время около пятидесяти километров и оставив справа чеченское селение Итум-Кале, Торбин с Ясаевой вступили на территорию Ингушетии. Найдя приемлемое для ночлега место, остановились для последнего длительного привала.
Продуктов оставалось немного больше, чем требовалось — девушка отложила на следующий, завершающий день пути, две банки консервов, полбуханки хлеба, сахар и чайную заварку. Из остального можно было устроить целый пир, что бывшая подопечная эмира Шахабова и решила заботливо сделать. Минут через сорок на «столе» источала мясной аромат тушенка, стояла открытая банка рыбных консервов, лежали три сваренных яйца, зелень, свежие огурцы, хлеб…
Гроссмейстер по-прежнему не баловал спутницу разговорчивостью, односложно отвечая на ее вопросы или попросту игнорируя их. Да и она, по мере приближения к цели многодневного похода — железнодорожной станции города Назрань, все более замыкалась, порой не произнося ни слова за несколько часов…
— Садись, все готово… — тихо пригласила Анжела, так и не зная, как с недавних пор следует величать инструктора рукопашного боя.
Он уселся напротив и приступил к ужину. Вся трапеза прошла в безмолвии, лишь изредка прерываемом потрескиванием углей затухавшего костра, да криком невидимых лесных птиц.
— Анжела… — вдруг сказал он тоном мягким и нерешительным.
Успевшая отвыкнуть от его голоса девушка, вздрогнула… Он достал сигарету и не знал, как начать трудный разговор. Но через минуту все ж произнес то, что томило, не позволяя иной раз, выдерживать ее взгляда:
— Я вот что хотел тебе давно сказать… Так уж получилось, что четыре года назад я тоже принимал участие в операции на окраине Урус-Мартана…
Выложив главное, словно сбросив с плеч тяжкий груз, он поднял голову. Признание поразило ее — замерев, она ждала следующих фраз…
— В общем… Одним словом, мне очень жаль… — неуверенно продолжал Станислав, теребя так и не подожженную сигарету. — Никогда не поверю в то, что кто-то из наших летчиков специально целил в мирных жителей. Это глупейшая случайность… Но ты… Я понимаю, как нелепо и, наверное, неуместно сейчас просить прощения за свершившееся тогда… Но все таки, прости, если сможешь.
Долго и пристально она смотрела на него. Затем нежное выражение мелькнуло на лице, и девушка робким порывом коснулась кончиками пальцев его руки…
Спали они по разные стороны от теплого кострища, уложив под головы свои полупустые ранцы. Оружие всегда находилось под рукой, а сон обоих был некрепок — и он и она мгновенно пробуждались от любого постороннего шороха. И в эту последнюю ночь путешествия девчонка устроилась меж неприметных бугорков, свернувшись калачиком и накрывшись большим махровым полотенцем, взятым с собою в лагерь еще из дома. Стас скинул форменную офицерскую куртку, аккуратно сложил ее и, оставшись в застиранной и старенькой — со времен «Шторма», пятнистой футболке, расположился в пяти шагах от попутчицы.
В этот поздний вечер он долго о чем-то размышлял, глядя на яркие звезды и пуская в темное небо невидимый сигаретный дым…
Очнувшись посреди ночи от чьего-то острожного прикосновения к щеке, спецназовец открыл глаза, и молниеносно схватил за руку человека, склонившегося над ним. Человек испуганно вскрикнул голосом Анжелы и без сил опустился рядом…
— Почему ты не спишь? Что с тобой? — удивленно пробормотал Торбин, ослабляя недюжинное усилие ладони и осознавая, что ненароком чуть не сломал девушке предплечье.
— Не знаю… — отвечала она. — Как-то нехорошо мне. Совсем нехорошо…
— Мы ночуем в лесу последний раз. Потерпи, завтра купим тебе билет — поезд идет до Нальчика не дольше трех часов.
— Я не об этом… Просто не понимаю, что со мной будет дальше. Никак и нигде не могу представить своего места…
Он уловил в ее голосе боль и отчаяние.
После неожиданно прерванного сна, глаза постепенно привыкли к темноте. Анжела сидела рядом, а Станислав продолжал держать ее руку и, удивительное дело, отнюдь не мертвой хваткой. Щека отчего-то сохраняла теплоту ее легкого, ласкового прикосновения…
Уложив девушку рядом, он заботливо накрыл ее форменной курткой. Та уткнулась в его грудь и сказала, нарушая запрет называть имя из прошлой жизни:
— Мне страшно, Сайдали… Такое впечатление, что кто-то украл мое будущее.
— Глупый ребенок. Уж не о «карьере» ли смертницы ты жалеешь?.. Разве у «ремесленников» этой профессии есть будущее? Смерть десятков ни в чем неповинных людей; сотни искалеченных судеб; наконец, твоя собственная смерть… В отряде Шахабова будущее таких как ты исчислялось днями. А сегодня, вероятно, как раз и родилось твое будущее. Так что надо думать о начале новой и вполне нормальной жизни… — пытался подбодрить ее Гросс.
— А ты смог бы поменять свою профессию? — вдруг тихо спросила она.
Этот вопрос, заданный по детскому принципу «а ты…», поставил его в тупик. Торбин никогда не задумывался об этом, потому долго молчал, изыскивая упрощенную форму ответа…
— Да, убивать — моя профессия, приобретал которую я вполне осознанно… — тяжело молвил он, наконец. — Однако ж это вовсе не означает, что лишать кого-то жизни мне нравится, или стрельба, производимая по живым мишеням, доставляет восторг. Война — это страшное зло и общее горе. И ты, и я, и множество других нормальных людей понимаем это, но раз уж война развязана и продолжается, значит, среди нас есть и ненормальные. Из-за них-то, Анжела, и происходят все мерзости: гибнут и страдают ни в чем неповинные; рушатся надежды; бедствуют народы и страна в целом… Ну, а раз так, то рано рассуждать: люблю ли я свою профессию иль ненавижу; поменяю иль нет. Кто-то же должен стоять на пути у зла…
Напрасно он старался облечь свои мысли в простейшую форму — убеждения его были ясны, слова доходчивы. Она кивала, слушая его, а когда наставник замолчал, робко попросила:
— Обними меня…
Образ этого прижавшегося к нему милого создания, пока совсем не увязывался со свежими воспоминаниями о жесткой, упрямой и боевой девице, не щадящей в тренировочных боях соперников любого пола и без особых раздумий решившейся стать жертвенной самоубийцей. Для радикальных перемен в голове и сердце, видимо, требовалось время. Время и желание. Желание видеть в ней не курсанта учебно-партизанского соединения Ясаеву, а просто девушку Анжелу. Но в том-то и крылась маленькая препона. Этакая сущая безделица — полное отсутствие времени и желания. На протяжении последнего года все до одной мысли бывшего капитана уносились к далекому Санкт-Петербургу…
Одинокая птица затеяла где-то неподалеку свою ночную песню. Затеяла, да не услышав ответа, умолкла.
— Ты вся дрожишь. Тебе холодно? — спросил Станислав.
— Да, очень… — прошептала девушка.
Но вряд ли она замерзала в эту теплую ночь. Однако он сделал вид, что поверил. Поверил, будто мнимая ночная прохлада, а не их случайная и невинная близость явилась причиной озноба. Улыбнувшись, Стас погладил ее волосы, осторожно поцеловал в нежный висок и обнял правой рукой поверх куртки — так, чтобы, не взирая ни на что, она поскорее согрелась и уснула.
— Спи, девочка, — блаженно закрывая глаза, повелел он, — завтра у нас очень напряженный день…
В эту короткую ночь она впервые за последние годы заснула с давно забытым ощущением вернувшегося счастья…
Солнце разогнало утренний туман прежде, чем они добрались до русла Сунжи. Подойдя к самой воде и всматриваясь в даль, молодой человек с девушкой заметили пригород Назрани. Спецназовец снял с плеча автомат и без раздумий бросил его в водную рябь — подальше от берега. Следом туда же плюхнулся и подсумок с патронами. Он оглянулся на свою спутницу, и та без слов поняла, что ей надлежит сделать то же самое.
— Я могла бы переодеться… — нерешительно предложила она, доставая из ранца гражданскую одежду, — было бы не так подозрительно…
Гроссмейстер взял в руки и оглядел простенькое, однотонное платье;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38