Мне ведь не двадцать лет, Миранда. И я не ношусь со своим членом, как ведьма с помелом. Я хочу быть тобой. Если в постели — чудесно. Если нет, все равно где, лишь бы вместе.— Тогда почему мы шли в гостиницу?— Потому что я хочу прикасаться к тебе. Мне казалось, что ты тоже этого хочешь. Но я ошибался. Ну и ладно. Пошли купим тебе брюки.— Правда? — испуганно прошептала я. Он провел ладонью по моей щеке.— Правда.Мы вышли из парка столь же поспешно, как и вошли в него. Я отдала бы месяц жизни, чтобы узнать, что он на самом деле думал обо всем этом. Он снова взял меня за руку, мы то и дело сжимали ладони друг друга, словно говоря: я здесь, я с тобой. Я знала, что чем бы ни кончился этот день, я долго буду перебирать в памяти каждую его минуту.Мне не нужны были новые брюки. Я о них заговорила только потому, что незадолго до этого заметила рекламу «Гэпа» на автобусе.— Ну вот мы и пришли.Я так напряженно думала о происходящем, что не заметила, как мы подошли к двери магазина.— Выбирай себе хаки, а я куплю шапочку. На память о сегодняшнем дне. У тебя останется твоя первая папочка, а у меня — бейсболка.— Ты злишься на меня, Хью? Скажи правду.— Я в восторге. — С этими словами он распахнул дверь и жестом предложил мне войти.— В каком смысле?— Позже скажу.Мы вошли в магазин. Он оставил меня и выбрал себе зеленую спортивную фуфайку.Мне ничего не оставалось, как искать эти дурацкие брюки. Ко мне подошла продавщица и вежливо поинтересовалась, чем она может быть полезна. Я сердито пробормотала:— Хаки! Я ищу хаки, ясно?Продавщица попятилась. На лице ее читалось: так-так!Мне было все равно. Я торчала в «Гэпе», выбирала себе хаки, тогда как могла напропалую заниматься сексом с обаятельным мужчиной. Почему я вдруг оказалась такой трусихой? Прежде ведь я без раздумий так поступала. Как-то однажды возле ресторана «Чайна Мун» в Сан-Франциско. И с манекенщиком в Гамбурге на кровати со сломанной пружиной. Я ложилась в постель с другими мужчинами, и все было чудесно. Воспоминания об этом приносили мне удовольствие, и никакого чувства вины я не испытывала.Я огляделась по сторонам и увидела Хью, примерявшего бейсболки перед зеркалом. Симпатичный мужчина за сорок в темном костюме, натягивающий мальчишеские шапочки на свою крупную голову. Почему не с ним?Потому что его я могла бы полюбить.Я это почувствовала в его офисе, когда он сказал: «Потому что вы мне небезразличны».Честно и просто, как лист белой бумаги, на которой крупными буквами напечатаны эти слова. Мне нравилась его прямота, и тем самым она меня тревожила. Все, что он говорил, было либо честно, либо увлекательно, а обычно и то и другое. Он так много знал, и даже если предмет его рассуждений прежде был для меня неинтересен, стоило ему заговорить, и мне становилось любопытно. Халхасские слова, которые он выучил, когда изучал историю Чингисхана в Монголии, сравнительные достоинства Джеймса Эйджи и Грэма Грина как кинокритиков, водопроводная система, которую изобрел Томас Джефферсон для своего поместья в Монтичелло…Лицо его было чрезвычайно оживленным, горело, глаза блестели. У него был квадратный подбородок и желтоватые зубы курильщика. По углам рта шли две глубокие морщины. Когда он улыбался, они почти исчезали. Ресницы у него были густые и длинные. Самой мне еще не хотелось его целовать, но я не сказала бы «нет», попытайся он поцеловать меня. Я ответила согласием, когда он пригласил меня на ленч. Мне было плевать, что его коллеги глазели нам вслед, когда мы вместе выходили из офиса. И когда, стоя посреди улицы, Хью сказал, что хочет меня, я согласилась без колебаний.В магазине я подошла к нему сзади и заговорила с его отражением в зеркале. На голове у него была зеленая бейсболка, слегка сдвинутая набок.— Хочешь, пойдем со мной, посмотришь, как они на мне сидят? — Я показала ему брюки. Я не знала, какого они размера. Схватила первую попавшуюся пару с полки.— Конечно. Ты знаешь, что у Бейба Рута была слишком маленькая голова для его размера? Семь и три восьмых. — Выражение его лица не изменилось. Я спросила у проходившей мимо продавщицы, где примерочная. Она жестом указала, в какую сторону идти, и я взяла Хью за руку и потянула за собой.У примерочных стояла еще одна продавщица. Она нисколько не удивилась, когда мы вошли в кабинку вдвоем. Внутри было очень тесно. Я задернула занавеску, бросила брюки на пол и повернулась к нему. Стоя на расстоянии фута от него, я впервые вдохнула его запах. Мы никогда еще не находились так близко друг от друга. Одеколон, пахнувший апельсином и корицей, табак, еще что-то кисловато-терпкое, очень приятное.Поднявшись на цыпочки, я сорвала у него с головы кепку и поцеловала его. Губы его оказались мягче, чем я думала. Он не ответил на поцелуй, потому что теперь только я могла решать, и мы оба понимали, что так и должно быть. Я обхватила руками его талию, но не придвинулась к нему.Он протянул руку и погладил меня по затылку. Мы долго молча смотрели друг на друга.— Будем ли мы еще и друзьями? — Я провела пальцем по морщинке в уголке его рта. Она была такой глубокой.— Я только так все себе и представляю. — Он ухватил мой палец и поцеловал.— Мне хочется лизнуть тебе спину.Больше ничего не произошло. Мы провели в примерочной еще пару жарких минут и вышли оттуда, улыбаясь, словно выиграли в лотерею. Хью решил купить бейсболку на память. Он не снимал ее все то время, что мы бродили по городу, погружаясь в жизнь друг друга.Мрачные мысли, приходившие мне в голову, — о его жене, о детях — были какими-то невесомыми. Светлые мысли, надежды, волнующие перспективы казались неколебимыми, как горы. Я понимала, что надвигающиеся события были началом плохих времен для всех, кого это касалось, к каким бы изощренным оправданиям ни прибегать. Я никогда еще не вступала в связь с женатым мужчиной, хотя таких возможностей было пруд пруди. Я верила, что ничто не остается безнаказанным. И если я пересплю с чужим мужем, боги наверняка жестоко меня покарают.Мы остановились у входа в метро. Наш день подошел к концу. Он собирался вернуться в свою другую жизнь, где его ждала ничего не подозревавшая семья. Мы смотрели друг на друга со все возраставшим вожделением, которое близкая разлука всегда обостряет.— Ты заберешь свою собаку?— А как же. Выгуляю ее по дороге домой и буду думать о тебе.— А я думаю о твоей семье. Он покачал головой.— Вот это ни к чему.— Но для меня все это внове. Рано или поздно все может открыться.— Миранда, рано или поздно мы умрем. Я много размышлял об этом «рано или поздно», и знаешь что? Рано вдруг превращалось в поздно, и я понял, что, вместо того чтобы жить, тратил время, беспокоясь об этом «рано».— Меня недавно спросили, чего бы я больше хотела, любить или быть любимой. Я бы хотела любить.Он кивнул.— Выходит, ты выбрала такой ответ. Мне надо идти. Мы поцеловались, он провел кончиками пальцев по моей шее, повернулся и стал спускаться в подземку. На середине лестницы он повернулся, лицо его осветилось самой лучистой улыбкой.— Где же ты была? Где же ты была все это время?Два дня он не давал о себе знать. Представьте, каким оглушительным было для меня это молчание. На третий день, обеспокоенная и обиженная, я заглянула в свой почтовый ящик по дороге в магазин. Внутри как всегда оказалась кипа счетов и рекламных объявлений, зато последний конверт оказался джекпотом! Мои имя и адрес были написаны рукой Хью. Сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди.Внутри была почтовая открытка.На фотографии Уокера Эванса была запечатлена убогая комната с кроватью и маленьким столиком у стены, на котором стоял кувшин для воды. Обои давно выцвели, повсюду на них были сырые пятна. Резко скошенный потолок над кроватью указывал на то, что комната, по-видимому, находится под самой крышей. Без кровати она выглядела как жилище проститутки из «Тропика Рака» или из раннего рассказа Хемингуэя о парижском житье с хлеба на воду.Но неправдоподобная белизна простыней и наволочек волшебно преображала ее, превращая в обитель плотских радостей и счастья. Именно в такую комнату пойдешь с тем, с кем хочется трахаться снова и снова. А потом вы заснете, сплетясь телами. Ничем особенным эта комната не отличалась, если не считать идеально выглаженных и сверкающих белизной простыней и наволочек на кровати. В столь невзрачном окружении взбитые подушки походили на два накрахмаленных облака. Покрывало было лоскутное. Глядя на фотографию, я словно вдыхала затхлый воздух этой комнаты, чувствовала своей кожей ее температуру, ощущала прикосновения того, кто меня сюда привел. На обороте открытки ничего не было написано, а на отдельном листке бумаги я прочла: Вот где мне сейчас хотелось бы оказаться вместе с тобой: в простой комнате с единственной лампочкой на длинном шнуре посреди потолка, какие бывают в дешевых доходных домах и гостиницах, которых никто уже и не помнит. По вечерам печальный слабый свет не достигает сумрачных углов. Он расплывается по комнате, полной теней. Ему все равно. Но для нас свет не имеет значения. Днем комната чистая и яркая. Наверное, из окна открывается замечательный вид. Вот такая комната мне и нужна, с кроватью, достаточно широкой для нас двоих. Чтобы лежать лицом к лицу и чувствовать дыхание друг друга. Твоя кожа раскраснелась. Я провожу пальцем по твоему подбородку и шее, по плечу, руке. От этого ты улыбаешься и дрожишь. Почему ты дрожишь, ведь в комнате так жарко? Я хочу в эту комнату. Я хочу туда попасть вместе с тобой, чтобы ты лежала обнаженная рядом со мной. Не знаю, где мы. Может, у моря. Или в городе, где шум, доносящийся сквозь окно, такой же неугомонный, как мы. День принадлежит нам одним. Вечер и ночь тоже. К этому времени мы будем утомлены, но все же отправимся в ресторан и наедимся до отвала. Твое тело будет все еще напоено сладостной истомой. И по пути в ресторан на твоем лице будет играть улыбка. Я посмотрю на тебя и спрошу, как ты себя чувствуешь. Ты ответишь, что хорошо, и сожмешь мою ладонь. Нам нужно будет провести какое-то время вне этой комнаты, чтобы не забыть о том, что в мире сегодня, кроме нас, этой комнаты, наших тел, есть и кое-что еще. Мы будем тихонько разговаривать в шумном ресторане. После стольких часов в постели голоса и лица у нас помятые. Всякий, кто нас видит, понимает, что мы только что трахались. Это так очевидно. Потом, вернувшись в нашу комнату, когда уже ничего не хочется, я засну на несколько часов, а проснусь, почувствовав тепло твоего тела, прижимающегося ко мне. Возможно, я снова захочу тебя. А может, просто прикоснусь к твоему запястью и почувствую твой тайный сонный пульс. Остальное подождет. Времени у нас хватит. Сохрани эту открытку. Положи ее на стол, чтобы была перед глазами. Если кто-нибудь спросит, зачем она у тебя, скажи, что в этой комнате ты была бы счастлива. Посмотри на нее и помни, что я жду. Посмотри еще раз. Я вышла из дому нетвердой походкой. Ноги мои были как две разваренные макаронины. В мире со вчерашнего дня ничего не переменилось, но, только миновав два или три квартала, я немного пришла в себя и поняла, что все еще нахожусь на планете Земля. Придя в себя, я обнаружила, что бреду по тротуару, крепко сжимая письмо за спиной обеими руками. Чтобы продлить счастье, переполнявшее меня, я остановилась, закрыла глаза и громко произнесла: «Я должна это запомнить. Я должна помнить до конца дней».Первое, что я увидела, открыв глаза, был Джеймс Стилман.Мое сердце узнало его первым. И оно было спокойно. Оно говорило мне: «Вот он, Джеймс Стилман, на другой стороне улицы». Он выглядел в точности так же, как пятнадцать лет назад, когда я его знала. Я не могла ошибиться, не могла его ни с кем спутать даже в этом потоке людей.На нем был костюм с галстуком. Мои ноги приросли к тротуару. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга, потом он поднял руку и медленно помахал мне. Так машут на прощание отъезжающим в автомобиле, если вы хотите, чтобы было видно до самой последней секунды.Я машинально выскочила на проезжую часть, и тут же раздался визг тормозов и сердитые гудки. Я еще не добежала до середины дороги, когда он пошел прочь. А когда я оказалась на другой стороне, он уже был на довольно приличном расстоянии. Я бросилась вдогонку, но расстояние между нами удивительным образом не уменьшалось. Он свернул за угол. Когда повернула и я, он оказался уже вдвое дальше от меня, чем прежде. Мне теперь было его не догнать. Когда я остановилась, остановился и он. Он повернулся и сделал нечто абсолютно в духе прежнего Джеймса Стилмана: прижал правую ладонь ко лбу, потом ко рту и послал мне воздушный поцелуй. Он всегда так делал при прощании. Он подметил этот жест в старом фильме по мотивам «Тысячи и одной ночи» и пришел от него в восторг. Ладонь ко лбу, к губам, воздушный поцелуй. Мой арабский рыцарь, вернувшийся с того света.— Я видела привидение и влюбилась в женатого.— Нашего полку прибыло.— Зоуи, я серьезно.— Женатые мужчины всегда лучше одиноких, Миранда. Вот в этом-то вся прелесть. А в привидения я верю, сколько себя помню. Но прежде расскажи мне про твоего женатика, я ведь по этим делам, можно сказать, эксперт.Мы обедали. Она приехала в Нью-Йорк на один день. Женатый бойфренд Гектор бросил ее, и она как раз заканчивала оплакивать эту потерю. Несколько недель кряду я уговаривала ее навестить меня — устроить этакий девичник, чтобы она отвлеклась от грустных мыслей. И вот наконец она согласилась. Я была вдвойне этому рада, надеясь, что она сумеет хоть немного осветить мои сумеречные зоны.— Я видела призрак Джеймса Стилмана.— Вот это да! Где?— На улице, недалеко от моего дома. Он простился со мной, как прежде. Помнишь? — Я повторила его жест, и она улыбнулась.— Довольно романтичный субъект, это уж точно.— Но Зоуи, я видела его. Он выглядел точно как в школе.Она свернула салфетку в несколько раз и положила на край стола.— Помнишь, как мы устраивали спиритические сеансы и вступали в контакт со всеми этими древними духами или уж не знаю с кем? А моя мать верила, что души умерших некоторое время находятся в пространстве между жизнью и смертью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36