– Что говорят его врачи? – спросила я медсестру.
– Состояние критическое, рефлексы отсутствуют, – заявила она абсолютно бесстрастным голосом.
– Можно посмотреть, куда попала пуля? – поинтересовалась я.
Она ослабила повязку на голове мальчика и приподняла марлю, чтобы мне стала видна маленькая черная дырочка с обожженными краями. Рана проходила сквозь правый висок немного вперед.
– Через лобную долю? – спросила я.
– Да.
– Ангиографию делали?
– Кровообращение полностью нарушено из-за опухоли. При электроэнцефалографии активность отсутствует, теплового рефлекса нет, биопотенциалы мозга не определяются.
Она стояла с противоположной стороны кровати, руки в перчатках, и ровным монотонным голосом продолжала перечислять, какие тесты и процедуры были проведены с целью уменьшения внутричерепного давления. Проработав в свое время в «скорой помощи» и реанимации, я прекрасно понимала, что проще формально выполнять свои служебные обязанности по отношению к тем пациентам, которые не приходят в себя. А Эдди Хит никогда не придет в сознание. Кора его головного мозга погибла. То, благодаря чему он был человеком, благодаря чему он мог думать и чувствовать, было безвозвратно утеряно. Оставались еще жизненно важные функции, оставался ствол головного мозга. Оставалось тело, которое дышало, в котором билось сердце, поддерживаемое сложной аппаратурой.
Я стала искать травмы, которые он мог получить, пытаясь оказать сопротивление. Стараясь не касаться идущих к нему трубочек и проводков, я машинально взяла его руку и не замечала этого до того момента, пока его рука не сжала мою. Такие рефлексы нередки при смерти головного мозга. Это похоже на то, как младенец хватает вас за палец, – рефлекс, совершенно не имеющий отношения к умственному процессу. Я осторожно отпустила его руку и глубоко вздохнула, ожидая, пока стихнет душевная боль.
– Что-нибудь обнаружили? – поинтересовалась сестра.
– Тяжело осматривать при таком обилии трубочек и проводков, – ответила я.
Она поправила ему повязку и укрыла простыней до подбородка. Я сняла перчатки и бросила их в урну. В этот момент вернулся Трент, в его взгляде было некоторое беспокойство.
– Никаких татуировок, – выпалил он, с трудом переводя дыхание, словно до кафетерия и обратно он бежал. – Ни родимых пятен, ни шрамов.
Несколько минут спустя мы уже направлялись к автостоянке. Солнце то выходило, то пряталось, ветер кружил крохотные снежинки. Прищурив глаза от ветра, я посмотрела на поток машин на Форест-авеню. У многих автомобилей на радиаторах были рождественские венки.
– Я думаю, вам следует быть готовым к тому, что он, скорее всего, умрет, – сказала я.
– Если бы я знал, я не стал бы тревожить вас со своими просьбами приехать. Черт возьми, холодно.
– Вы правильно поступили. Через несколько дней его раны выглядели бы совсем по-другому.
– Говорят, весь декабрь будет такой. Холод собачий, много снега. – Он посмотрел на дорогу. – У вас есть дети?
– Племянница, – ответила я.
– У меня два мальчика. Одному из них тринадцать.
Я достала ключи.
– Моя машина здесь, – сказала я.
Трент кивнул, провожая меня. Он молча наблюдал, как я открывала свой серый «мерседес». Когда я садилась и пристегивала ремень, он внимательным взглядом окинул обитый кожей салон машины, затем оценивающе осмотрел ее всю, словно это была шикарная женщина.
– А что насчет вырезанной кожи? – спросил он. – Вы не сталкивались с чем-то похожим?
– Возможно, мы имеем дело с кем-то, кто предрасположен к каннибализму, – ответила я.
* * *
Вернувшись в офис, я просмотрела почту, подписала стопку результатов лабораторных заключений, наполнила свою чашку жижей, оставшейся на дне кофеварки, и не произнесла ни единого слова. Когда я сидела за столом, Роуз появилась настолько бесшумно, что в первый момент я и не заметила бы ее, если бы она не положила газетную вырезку на журнал для записей, где уже лежало несколько других.
– У вас усталый вид, – сказала она. – Когда вы приехали сегодня утром? Прихожу – кофе сварен, а вас уже нет.
– В Энрико тяжелый случай, – ответила я. – Мальчик, который, вероятно, поступит к нам.
– Эдди Хит.
– Да, – удивленно подтвердила я. – Откуда вы знаете?
– О нем тоже написано в газете, – ответила Роуз, и я обратила внимание, что у нее новые очки, делавшие ее аристократическое лицо менее высокомерным.
– Мне нравятся ваши очки, – заметила я. – Гораздо лучше, чем те, что сидели на кончике носа, как у Бена Франклина. Так что там про него?
– Не много. В статье написано лишь о том, что его нашли неподалеку от Паттерсон-авеню и что его ранили. Если бы мой сын был маленьким, я бы ни за что не позволила ему разносить газеты.
– На Эдди Хита напали, не когда он разносил газеты.
– Все равно. Я бы не разрешила, тем более в такое время. Значит, так, – она дотронулась пальцем до носа, – Филдинг внизу на вскрытии, Сьюзан повезла пробы мозга на исследование. Кроме этого, пожалуй, больше ничего не произошло, если не считать вышедшего из строя компьютера.
– И он все еще не работает?
– Кажется, им занимается Маргарет, и уже почти все в порядке, – сказала Роуз.
– Хорошо. Когда он заработает, мне нужно, чтобы она кое-что для меня поискала. По кодам – раны, увечья, каннибализм, укусы. Возможно, даже шире – вырезанный, нома, плоть, различные варианты сочетаний с этими словами. Можно попробовать расчленение, но, похоже, это не совсем то, что нам нужно.
– В какой части штата и в какой отрезок времени? – спросила Роуз, делая для себя пометки.
– Весь штат за последние пять лет. Меня, в частности, интересуют случаи с детьми, но не только. И попросите ее заглянуть в травматологическую регистрацию. В прошлом месяце на одном из совещаний я разговаривала с их директором, и он просто горел желанием поделиться с нами своими данными.
– То есть вы хотите, чтобы мы проверили и тех, кто выжил?
– Если можно, Роуз. Давайте посмотрим, нет ли чего-нибудь похожего на случай с Эдди Хитом.
– Я сейчас скажу Маргарет и узнаю, сможет ли она начать, – сказала моя секретарша, направляясь к двери.
Я стала просматривать статьи из утренних газет, приготовленные ею для меня. Как и следовало ожидать, сильно раздувалась история с кровотечением, якобы начавшимся у Ронни Уоддела «из глаз, носа и рта». В «Амнести интернэшнл» говорилось, что его казнь была ничуть не менее бесчеловечной, чем убийство. Представитель Американского союза борьбы за гражданские свободы заявлял, что «поломка электрического стула, вероятно, причинила Уодделу нечеловеческие страдания», и далее сравнивал это с казнью во Флориде, где во время первого применения синтетических губок у осужденного вспыхнули волосы.
Засовывая газетные статьи в дело Уоддела, я пыталась представить себе, кого на этот раз вытащит из своей шляпы «воинственный фокусник» Николас Грумэн, адвокат Уоддела. Наши столкновения, хотя и не очень частые, стали традиционными. Как мне уже стало казаться, в его планы входило подвергнуть сомнению мою профессиональную компетентность и в общем дать мне самой понять, насколько я глупа. Однако меня больше беспокоило, что Грумэн не подавал никаких признаков того, что помнит меня как одну из своих студенток в Джорджтауне. Тут надо признать, что первый год я занималась довольно халатно, единственный раз получила «хорошо» и пропускала занятия по общему праву. Я никогда в жизни не забуду Николасв Грумэна, и мне казалось несправедливым, если он вдруг забыл меня.
Он дал о себе знать в четверг, вскоре после того, как мне сообщили о смерти Эдди Хита.
– Кей Скарпетта? – раздался в трубке голос Грумэна.
– Да. – Закрыв глаза, я почувствовала по давлению на них приближение грозы.
– Это Николас Грумэн. Я просмотрел заключение о вскрытии мистера Уоддела, и у меня появилось несколько вопросов.
Я молчала.
– Я говорю о Ронни Джо Уодделе.
– Чем могу быть полезна?
– Начнем с его так называемого «почти трубковидного желудка». Весьма любопытное описание, между прочим. Интересно, это ваше собственное изобретение или настоящий медицинский термин? Следует ли мне полагать, что мистер Уоддел не ел?
– Не могу сказать, что он совсем ничего не ел. Но его желудок сжался. В нем было пусто и чисто.
– А вам случайно не говорили, что он вдруг объявил голодовку?
– Мне об этом не сообщали.
Я взглянула на часы и от света почувствовала резь в глазах. Аспирин у меня кончился, а другое лекарство осталось дома.
Я услышала шелест страниц.
– Здесь написано, что вы обнаружили ссадины на внутренней стороне рук, обеих рук, – продолжал Грумэн.
– Совершенно верно.
– А что имеется в виду под внутренней стороной?
– На внутренней стороне, выше локтевой ямки. Последовало короткое молчание.
– Локтевой ямки? – воскликнул он. – Дайте-ка посмотрю. Я положил свою руку ладонью вверх и рассматриваю локоть. Это там, где сгиб руки, правильно? Значит, локтевая ямка – это там, где сгиб руки, то есть, проще говоря, речь идет о тех местах, где сгибается рука?
– Именно так.
– Ну что ж, хорошо. Очень хорошо. И отчего же, на ваш взгляд, появились эти ссадины?
– Возможно, от ремней, – раздраженно ответила я.
– Ремней?
– Да, кожаных ремней, вероятно, имеющихся на электрическом стуле.
– Вы сказали, возможно. Возможно, от ремней?
– Именно так я и сказала.
– То есть вы не можете сказать это с уверенностью, доктор Скарпетта?
– В нашей жизни не так много вещей, о которых можно говорить с уверенностью, мистер Грумэн.
– То есть можно допустить, что ссадины являются следствием чего-то иного? Например, их могли оставить и руки человека?
– Эти ссадины по своим признакам не соответствуют повреждениям, нанесенным руками человека – сказала я.
– И соответствуют повреждениям, причиненным электрическим стулом? Вероятно, имеющимися на нем ремнями, так?
– На мой взгляд, возможно.
– На ваш взгляд, доктор Скарпетта?
– Я не изучала конструкцию электрического стула, – резко ответила я.
Последовала длинная пауза, которыми Николас Грумэн был известен в свое время, – любил подчеркнуть молчанием полную несостоятельность студента. Я представляла, как он словно зависает надо мной, заложив руки за спину с абсолютно безучастным лицом, под тиканье висевших на стене часов. Как-то раз я подверглась такой двухминутной молчаливой экзекуции, помню, мои ничего не видящие глаза судорожно бегали по раскрытому передо мной учебнику. И сейчас я сидела за своим массивным ореховым столом почти двадцать лет спустя, в ранге главного судмедэксперта, имея столько дипломов и свидетельств, что ими можно было оклеить стену, и чувствовала, как начинает пылать мое лицо от давнего ощущения униженности и негодования.
Сьюзан вошла в офис именно в тот момент, когда Грумэн, неожиданно сказав «всего доброго», закончил разговор.
– Поступило тело Эдди Хита. – Ее чистый халат был сзади расстегнут, лицо выражало некоторую растерянность. – Он может подождать до утра?
– Нет, – ответила я, – не может.
* * *
На холодном стальном столе мальчик казался еще меньше, чем на ярких простынях больничной койки. В этом помещении не было радуги на стенах, и окна не были украшены разноцветными картинками, которые должны были радовать сердце ребенка. Эдди Хит лежал голый с внутривенными иглами, катетером и повязками. Они казались последними печальными свидетельствами того, что удерживало его в этом мире, неожиданно отсеченном, словно ниточка от шарика, который уже одиноко летит высоко в небе. Почти целый час я составляла список повреждений на его теле, а Сьюзан фотографировала и отвечала на телефонные звонки.
Мы заперли двери в секционный зал, и мне было слышно, как за ними люди выходили из лифта и направлялись домой в быстро спускающиеся сумерки. У входа дважды раздавался звонок – похоронная служба привозила или увозила чье-то тело. Раны Эдди на плече и в паху были сухими, гладкими, темно-красного цвета.
– Господи, – увидев их, воскликнула Сьюзан, – да кто же такое мог сделать? А эти мелкие порезы по краям... Словно кто-то вначале все исцарапал, а потом отрезал кусок кожи полностью.
– Именно это я и подозреваю.
– Вы думаете, кто-то пытался вырезать что-то вроде фигуры?
– Думаю, кто-то пытался что-то уничтожить. А когда не получилось, просто отрезал кожу.
– Что уничтожить?
– Ничего такого, что могло уже там быть, – сказала я. – У него в этих местах не было ни татуировок, ни родимых пятен, ни шрамов. Раз там ничего не было, значит, вероятно, что-то появилось, и это «что-то» необходимо было устранить, так как оно могло стать потенциальной уликой.
– Например, следы укусов.
– Да, – подтвердила я.
Окоченение еще не наступило, и тело оставалось слегка теплым, когда я начала протирать тампоном отдельные его участки. Я осмотрела подмышечные впадины, ягодичные складки, уши снаружи и внутри, пупок. Я постригла ногти в чистые белые конверты и осмотрела волосы.
Сьюзан наблюдала за мной, и я чувствовала, как она напряжена. Наконец она не выдержала:
– Вы ищете что-нибудь конкретное?
– Например, сухие следы семенной жидкости, – ответила я.
– В подмышечной впадине?
– И там, и в любой складке, в любом отверстии, где угодно.
– Вы обычно не осматриваете все с такой тщательностью.
– Я обычно не ищу зебр.
– Что?
– У нас в медицинском институте была поговорка: слышишь стук копыт – ищи лошадей. Но в данном случае, думаю, нам следует искать зебр, – сказала я.
Я стала через лупу рассматривать каждый дюйм тела. Когда дело дошло до запястий, я медленно поворачивала его руки то в одну сторону, то в другую и так долго осматривала их, что Сьюзан отвлеклась от того, чем занималась. Я обратилась к своим записям, где были перечислены повреждения на теле.
– Где его карта? – спросила я, оглядываясь вокруг.
– Здесь.
Сьюзан подала мне бумаги.
Я начала просматривать страницу за страницей, останавливаясь на записях, сделанных в центре «скорой помощи», и на отчете спасательной бригады. Нигде не говорилось о том, что у Эдди Хита были связаны руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43