Сара напомнила мне, что «Павшие звезды» – это не «Улисс». Добавила, что это не «Война и мир» и не «Моби Дик». «Павшие звезды» – это заметка на страницу. Триста пятьдесят слов и фотография. Интервью, заголовок, цитата и врезка. Я не биографию пишу. Я не Босуэлл, а Гомбэй Фукугава – не Сэмюел Джонсон: наши читатели не ждут Шекспира или Марселя Пруста.
– Так что, – заключила Сара, – и слышать не хочу, что это длинная история.
– Ладно, – ответил я. – А кто такой Марсель Пруст?
Фыркнув, Сара кому-то передала трубку.
Это оказался Чак, многострадальный бухгалтер «Молодежи Азии». Дрожащим голосом он сообщил, что глядит на колонку цифр и что, возможно, мне стоит узнать об этих цифрах. Расходы на билет до Токио, на гостиницу, на мои «суточные». Помимо этого, еще многолетние расходы на все мои злополучные авантюры. Чак объяснил, что в общем и целом эти цифры говорят о многом – прямо-таки эпопея выходит. И это эпопея о хронической финансовой безответственности, о ненужных, зверских расходах и… Сара вырвала у него трубку.
– Два дня, – сказала она.
Чак пытается сказать, что я нужен Саре в Кливленде через два дня. Чтоб на столе у нес была история «павшей звезды» Гомбэя Фукугавы, напечатанная через два интервала, с проверенной орфографией. Сара сказала, что отправит по факсу в отель «Лазурный» данные о моем рейсе и что если я пропущу самолет, то могу не суетиться и в Кливленд не возвращаться, потому что работы там уже не будет. Мой любимый стол загонят на «еВау», а кабинет превратят в кладовку для ящиков, набитых всяким бумажным хламом.
– Это из-за нас? – спросил я. – Потому что я-то решил, что это уже в прошлом. Что было, то прошло, и я все еще думаю…
Щелк.
Вот так и заканчиваются все наши разговоры. Если бы на землю прилетели марсиане и взялись изучать нас с Сарой, они бы никогда не поняли, как же люди прощаются. У марсиан были бы ошибочные представления обо всем на свете. Я прикинул, как сижу за столом у марсиан и пытаюсь им втолковать, что здесь, на Земле, у большинства людей все совсем не так. Они, наверное, засмеялись бы и сказали, что все земляне говорят то же самое.
Положив трубку на место, я заметил, что на телефоне мигает лампочка. Значит, кто-то оставил сообщение. Я снова взял трубку и набрал пароль.
– Эй, дядюшка, это сам знаешь кто, – сказала Афуро. Слова звучали неразборчиво, потому что она что-то жевала. Может, пока оставляла это сообщение, успела слопать целый обед. – Я тут подумала, может, встретимся вечерком. Скажем, у статуи Хатико в Сибуя. Знаешь, где это, да? Забьем стрелку на одиннадцать вечера. И ты, случаем, утром не подобрал мою записную книжку в кафе? Я им звякнула, они ни фига не нашли. В общем, увидимся вечером, в одиннадцать, у статуи Хатико. Если надо со мной связаться, то по номеру…
В трубке пискнуло, и сообщение кончилось. То есть с Афуро мне не связаться. Автоответчик показывал, что звонок был в девять вечера – как раз когда я отправился за пивом. Закон подлости. Опустив трубку, я плюхнулся на кровать. Мало-помалу мир возвращался в норму, собирался в единое целое. Сложно дотумкать, чем же заняться после того, как ты долго пробыл в отрубе, но я решил, что душ – неплохое начало. Начало и вправду оказалось хорошее. Огненно-горячая вода была настолько в кайф, что почти смыла все мысли о Миюки, Накодо, Афуро и о странных людях в белом.
Пока я чистил зубы, снова затрезвонил телефон, но когда я снял трубку, там была тишина. Ну вот, нормальный мир снова трещит по швам.
18
РАСТИТЬ УДАЧУ
Когда я наконец спустился в вестибюль гостиницы, было почти семь вечера. В огромном аквариуме серебристые каракатицы исполняли свой бесконечный балет группового мышления, а Морж, как обычно, возвышался за конторкой по стойке смирно – подбородок кверху, грудь колесом, на дурацкой накрахмаленной униформе сияют золотом отполированные пуговицы. Вот только моржовые усы выдают – что-то не так. Обычно, когда он улыбается, усы гордо торчат над губой, а сейчас кончики поникли, будто их забыли под дождем.
– Добрый вечер, господин Чака, – поздоровался Морж, когда я подошел к стойке оставить ключ перед уходом, как принято в японских гостиницах. Морж стрельнул глазами в сторону, потом снова уставился на меня. – Вас ждут. Боюсь, он уже давненько тут сидит.
Боджанглз? Человек в Белом? Кишки у меня скрутило, когда я проследил за взглядом Моржа в дальний конец вестибюля.
Физиономия этого парня на секунду меня оглоушила. С такой мордой сидеть бы возле бассейна, обмахиваться пальмовым листом, попивая «Маргариту». Ясное дело, у него всегда такая морда, но к этому сложно привыкнуть. Прикид моднее, чем в прошлый раз: туфли сияют, будто лезвия кинжалов, блестящий костюмчик «Зенга» цвета зеленой сливы, золотые часы, огромные, что твой волшебный браслет Чудо-Женщины. Я сперва даже не поверил, что это он, но довольно быстро оклемался. «Невероятное» теперь стало обычным делом.
– Гомбэй Фукугава, – сказал я. – Какими судьбами? Покачнувшись, Гомбэй встал с дивана и пошел через вестибюль. Я зашагал навстречу и, когда он приблизился, заметил, что кто-то поставил ему нехилый фонарь под глазом. Лицо у него было того же цвета, что и костюм. Нюхнув выхлоп, я понял почему. Либо Гомбэй набрел на зал патинко, где подают виски, либо обнаружил новый способ проводить время.
– Ты в порядке? – спросил я.
– Чего, это? – сказал Гомбэй, аккуратно тыча пальцем в почерневшую кожу, пиявкой распухшую под глазом. – Маленькое недопонимание. Чепуха. Ты сигареты получил?
– Сигареты? – И тут я вспомнил. Блоки «Надежды» в золотой фольге, которые он вчера мне подарил. Как древняя история, как часть другой жизни. – Да, получил. Большое спасибо. Очень внимательно с твоей стороны.
– Ты ж не куришь, правда?
– Э, никогда не поздно начать.
Алкоголь, курсирующий в крови Гомбэя, забетонировал обычную непробиваемость его приятной усмешечки. Вот он раскачивается тут, посреди вестибюля, а я не могу распознать его настроение, как не могу понять, о чем думают каракатицы в гигантском аквариуме.
– Статью закончил? – спросил Гомбэй.
– Вношу финальные штрихи, но…
– Я так и знал, что ты не куришь, – перебил он. – Тупой оказался подарок. Ну я и дурак. Но я хотел бы компенсировать.
– Я очень пеню этот любезный жест, – сказал я, пытаясь решить, до какой степени официальности тут надо дойти. – Это и в самом деле честь для такого скромного человека, как я, удостоиться твоего внимания. Сердце мое переполнено тысячами сожалений, что я должен…
– Эй, мужик, легче на поворотах, – перебил Гомбэй, раскачиваясь на пятках. – Я просто хотел чуть-чуть показать свою признательность. Вчера вечером забежал сюда, а тебя, наверное, не было. Ну, что скажешь? Могу я выразить свою признательность?
У меня уже нервы отмирали от этой его вечной усмешки. К чему он ведет? Издали на нас таращился Морж, а за его спиной метались туда-сюда каракатицы, и по вестибюлю разносился успокаивающий шорох волн на пляже.
– Что конкретно у тебя на уме? – спросил я.
– Пошли покажу, – ответил Гомбэй. Потом он вроде как подмигнул, развернулся и зашагал к выходу. Я глянул назад. Морж отвесил мне поклон, усы снова торчали над губой, как положено. Пожав плечами, я направился вслед за Гомбэем.
Вечер пятницы, солнце давно исчезло, но жары после себя оставило предостаточно – как раз хватит до его возвращения. Лет пять назад я брал интервью у синоптички со «СкайПерфект ТВ», она мне растолковала, что по пятницам в Токио выпадает больше дождей, чем в любой другой день. Как-то связано с циклами накопления промышленных отходов, выделением в атмосферу тепла и твердых частиц. Хорошая идея – жить в равновесии и гармонии с природой: в хайку смотрится зашибись. Но реальность – это доли в производстве, а еще дожди по пятницам. Однако не сегодня. Небо чистое, ни облачка, только вдали между двух небоскребов застряла тощая серая луна. Подмигивает так, словно там ей не круто, а податься больше некуда.
Гомбэй потащил меня в узкий переулок. В гостинице у него рот не закрывался, а только вышли наружу – молчит, как рыба. Если возьмете интервью у такой же кучи народу, что и я за столько лет, научитесь справляться с молчанием индивидуально. Одним надо подсказывать, вокруг других на цырлах бегаешь, а третьих просто не трогаешь, пока сами не заговорят. С Гомбэем мне долго ждать не пришлось.
– Не против, если я спрошу кое-что? – сказал Гомбэй.
Я покачал головой.
– Как думаешь, ты удачливый?
– Особо не думал.
– И все же?
– Ну, я даже и не знаю, что такое удача.
– Я тебя понял, – сказал Гомбэй. – Но я считаю, что есть такая штука, как везение и невезение. Особенно в патинко. И в жизни такая же история. Чуть посложнее, иногда не так ясно, но по сути своей жизнь совсем как патинко.
Снова фатализм патинко. Я подавил желание закатить глаза.
– В смысле, ты глянь на этот чертов город, – продолжал Гомбэй, раскинув руки. – Прямо огромный автомат патинко. Здания торчат из земли, как штырьки. Бесконечный шум, огромные телеэкраны, неоновые вывески мигают и мигают, только чтобы внимание отвлечь. Прямо как в патинко. А люди? Чака, мы – шарики. Мечемся от здания к зданию, от одной бабы к другой, с одной работы на другую, от одной идеи к следующей, такие дела. Мы-то думаем, что все под контролем, что сами выбираем свой путь. Ни хрена. Мы – только шарики, запущенные в огромный игровой автомат, бездумно скачем и носимся. Снова и снова повторяем одно и то же, скатываясь все ниже. Кто-то отхватывает главный приз, но большинство – в пролете. Это просто шанс, и есть только один способ ухватить его за хвост. Знаешь, какой способ? Я покачал головой.
– Растить свою удачу, – сказал он. – Вообще забыть, что есть такая штука – шансы, и учиться владеть самой загадочной силой во вселенной. Вот почему сегодня я здесь, господин Чака.
– Ты здесь, чтоб овладеть вселенной?
– Чтобы растить свою удачу. Лелеять ее. Закавыка в том, что меня не остановить с тех пор, как я встретил тебя. Я буквально не могу проиграть! Видишь этот пиджак? Выиграл. Эти часы? Выиграл. С тобой у меня началась полоса везения, в жизни такой не видал.
Жаль, не могу сказать того же о себе. В голосе Гомбэя энтузиазм, шаг упругий – мне было трудно поверить, что этот же мужик сидел мрачнее тучи на интервью в зале «Патинко счастливой Бэнтэн». Удивительно, что могут сделать немножко бухла и несколько удачных игр. Может, даже слишком удивительно.
– Растить удачу – значит показывать свою благодарность, – продолжал Гомбэй. – Воздавать должное источнику везения. Я хочу поблагодарить тебя, господин Чака. Ты разыскал меня, чтобы сделать эту статью для «Молодых Востока», и даже представить не можешь, как поменял мою жизнь. И в знак признательности я привез тебе это.
Он вдруг остановился и просиял: лицо горит, руки за спиной, застыл в позе, которой бы и Морж загордился. Потом Гомбэй театрально шагнул в сторону, открывая то, к чему и вел этот зачин. У обочины переулка рядом с ящиком пустых бутылок из-под сакэ стоял потрепанный желтый мопед.
– Он твой, друг мой, – объявил Гомбэй. – Ну, что скажешь?
Я сказал именно то, что думал:
– Не стоило.
– Фигня! Надо показать уважение источнику моей удачи, так? Это «Хонда Хоббит». 1978 года, почти как новенькая. Агента коллекционера и бегает еще ого-го как.
– Красивая, – сказал я. Проблема в том, что заловить меня на мопеде – как ковбоя Мальборо на цирковом пони. В особенности на мопеде по имени Хоббит.
– Запрыгивай и прокатись.
– Хотел бы, но не могу. Журналистская этика запрещает мне принимать подарки от субъектов моей работы.
– Субъектов? – переспросил Гомбэй.
– Надеюсь, ты понимаешь.
– Да забей ты на статью! Это чисто между нами, по-мужски. Ты столько сделал для меня, что просто должен его взять. Самое меньшее, что я могу сделать. Чака, я тебя умоляю. Пожалуйста, не позорь меня.
Гомбэй сунул руку в карман пижонского итальянского пиджака, вытащил связку ключей и ткнул их мне в ладонь. С тех самых пор, как я прибыл в Токио, события шли собственным непонятным и неодолимым путем. Пытаться навязать обстоятельствам свою слабую волю – все равно что веслом от каноэ бороться с приливной волной. Золотая рыбка была права: наши сухопутные обычаи – бездонная загадка. Я сжал ключи и выдавил улыбку.
– О'кей, – сказал я. – Спасибо.
– Ты меня осчастливил.
– Так откуда, говоришь, у тебя фингал?
Я засек, что в лице у него что-то слегка дрогнуло, но что именно – не понял. Гомбэй поковырялся в земле носком туфли.
– Да так, ерунда. Просто маленькое недоразумение.
– По поводу?
– Я же говорю, попал в полосу везения. Благодаря тебе. А владельцы залов патинко, они дергаться начинают, когда такое случается. В общем, на меня наехал один клоун, дескать, я мухлюю, была маленькая драчка. Но все обошлось. В конце концов всегда все обходится, так?
Фонарь у него под глазом сиял в лунном свете, белки глаз налились кровью. До кучи еще кривая усмешка и лохматая шевелюра – Гомбэй смотрелся однозначно полоумным. Может, так оно и было. Если торчать семь лет перед автоматами патинко и наблюдать, как по ним бесконечно катятся стальные шарики, никто и не заметит, как мозги ваши тихо слиняют через черный ход.
– Ясное дело, – ответил я. – В конце концов все обходится.
Раздражающий смех. Сердитый комар. Бесконечный пердеж.
Мопед урчал похоже на все это вместе, пока я выруливал обратно к отелю «Лазурный». Единственное утешение – в этом районе в этот час мало народу, меня особо никто не увидит. И я задался вопросом – если Чака оседлал «Хонду Хоббит» и его никто не видит, правда ли он оседлал «Хоббит»?
Нет. Абсолютно нет.
Загнав мопед в крошечный гараж отеля, я надумал совершить прогулку в милый особнячок на другом конце города, в Арк-Хиллз. У меня не было времени осторожно вынюхивать, читать газеты и носиться по городу. Мне позарез надо было встретиться с Накодо, свалиться как снег на голову к нему в дом и выяснить, что же на самом деле было между ним и Миюки и почему он об этом наврал. Рискованно вот так брать его на испуг, но, если учесть события прошлой ночи, еще рискованнее просто сидеть и не рыпаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35