Они обступили ее льстивой толпой и, казалось, целовали ее бока, хотя на самом деле в этих беспрестанных касаниях жвалами и антеннами заключался пчелиный разговор; одни улетали, их место тут же занимали другие, и поклонение вечно возобновляющихся толп длилось бесконечно.
Если Бант и намеревался сопроводить это назидательное зрелище какими-то откровениями, то явно передумал. Пока мы ехали назад, к главному зданию медоварни, в нем совершалась какая-то борьба. Прибыв на место, мы погрузились в покойные кресла его личного кабинета, куда нам подали весьма впечатляющий мед. Он выпил вместе с нами и вздохнул.
– Господа. Я многое должен вам поведать, но необъяснимая сдержанность одолевает меня. Простите ли вы мою уклончивость, которая с легкостью может быть истолкована как недоверие? Простое обозначение того, к чему я стремлюсь, сделает цель моих поисков понятной любому вдумчивому слушателю.
Ну вот. Выслушайте же мое предложение. Работа откачников приведет вас прямо в личиночные камеры гнезда Пожирателей. Если вы будете просто исполнять предписанные обязанности, то никаких причин покидать их и двигаться дальше у вас не будет.
Но я надеюсь, что трехсот мер золотого песка на каждого хватит, чтобы убедить вас покинуть камеры и побродить немного по гнезду, пока вы не найдете Королевскую Родильную Камеру, где лежит Королева, занятая кладкой яиц, и принести оттуда около кварты некоей божественной субстанции, истекающей из пор ее тела, которую вы должны будете поднять на поверхность и передать мне, когда срок вашего пребывания в шахте подойдет к концу.
Мы с Барнаром переглянулись. Нам пришлось приложить усилия воистину нечеловеческие, чтобы скрыть то изумление и восторг, в который нас повергла только что упомянутая Бантом непомерная сумма.
– Давайте раз и навсегда оставим недомолвки, – сказал я. – Вы утверждаете, что заплатите нам три сотни мер золотом еще до того, как мы выйдем отсюда, по сто пятьдесят на каждого, только за обещание попытаться сделать то, о чем вы нас просите? И эти три сотни станут нашей неотчуждаемой собственностью за одну только попытку, а если мы в ней преуспеем, то получим вторую аналогичную сумму?
Бант быстро справился с колебаниями; мы успели заметить лишь легкую дрожь, пробежавшую по лицу негоцианта, – несомненное проявление подавленного желания поторговаться.
– Именно так!
Не без некоторой внутренней борьбы нам с Барнаром удалось скрыть охвативший нас восторг. Не далее чем сегодня утром одно движение глотки глабруаза отделяло нас от мучительного процесса превращения в фекальные массы чудовища. А в полдень мы уже стали богачами.

II

Так будем париться, раздоры отогнав,
И с банщицами гибкими, младыми
Познаем счастье в золотом Сейчас,
Не омрачаясь мыслями иными.
Пусть Будущее гнев не пробуждает в нас.

Мы отплывали с отливом, вскоре после наступления сумерек, и Ха Оли Бант отправлялся вместе с нами. Барнар и я предпочли бы послоняться вдвоем по городку да поспрашивать жителей о том о сем, чтобы составить свое представление о странной работенке, на которую мы подрядились. Но Бант оказался на редкость прилипчивым и ни за что не хотел расставаться с нами. Возможно, он опасался как раз наших вопросов и тех размышлений, на которые они наведут слушателей. Он взял нас с собой приглядеть за снаряжением принадлежавшего ему парома, который должен был доставить нас на кайрнское побережье, и поминутно спрашивал нашего совета относительно припасов и упряжки, на которой нам предстояло ехать от гавани Кайрнские Ворота до Костардовой шахты «Верхняя», что в Горах Сломанной Оси. Потом, когда солнце начало клониться к западу, он пригласил нас в свою впечатляющую резиденцию, из окон которой открывался вид на гавань.
Здесь, в полной безопасности, за охраняемыми стражниками дверьми, нас уже поджидали его крепкие слуги, чтобы передать в наше владение два компактных, но увесистых седельных мешка. Сам Бант, прежде чем подняться наверх и позаботиться о программе развлечений на вечер, предоставил в наше распоряжение свои роскошные бани. Кажется, он не удивился, хотя и поднял для виду бровь, когда мы заявили, что возьмем деньги с собой.
Гибкая, точно змея, банщица в полупрозрачном одеянии, умопомрачительно благоухая цитрусами, проводила нас в парную и, выполняя нашу просьбу, оставила наедине с амфорой воды и огромной жаровней, наполненной тлеющими углями. Наконец-то мы были одни. Скинув кожаные сумки мы разделись и принялись выпаривать последние остатки глабруазовой слюны из своих пор. Нетерпеливо дернув за шнурок, я развязал горловину своего мешка. Барнар последовал моему примеру.
– Бог ты мой, – только и смог вымолвить я. Посмеиваясь, я зарыл пальцы в золото, и гремучие монетки вторили, казалось, моему смеху. Мягкие отсветы рдеющих углей согревали их, придавая их блеску жирный маслянистый оттенок. – Барнар, ты только посмотри, – захлебывался я. – Колодрианские ликторы! И какая великолепная чеканка! – Допускаю, что причиной этого дурацкого восклицания стала безумная радость, которую я в тот момент испытывал, однако ухватистая восьмиугольная монетка с профилем Джаркела Седьмого, покорителя Ладгасской Тундры, и впрямь очень красива. Этот монарх был посредственным солдатом, победу ему добыли генералы, но его пухлые щеки преуспевающего человека как нельзя более уместно выглядят на монетах, оборотную сторону которых столь же удачно украшает изображение откормленного жертвенного животного, каурока (предка, по мнению большинства, кайрнских гнуторогов), с увешанными гирляндами рогами.
– И у меня тоже! – заливался Барнар. – Вперемешку с кайрнскими квадрунами! – Я не мог удержаться от смеха, до того мой друг походил на ребенка с корзинкой сластей во время эфезионского праздника урожая (хотя я и сам, надо полагать, мало чем отличался от него в тот момент). Глаза у Барнара дымчато-серые, цвета вечно подернутого дождливой пеленой небосклона его родной Чилии, но отблеск нашего золота зажег в них зеленые искорки, так похожие на зелень лесов, окутывающих его островную родину. Его широкий, плоский, неоднократно ломанный в драках нос раздувался, точно у быка, возбужденно втягивающего утреннюю свежесть. Кроме всего прочего, Барнар наделен отменным чувством юмора, но даже мне нечасто приходилось видеть, чтобы его тяжеловатое лицо так лучилось весельем, как в тот раз.
– Знаешь, старинный мой спутник, – обратился я к нему, – в этой славной, ядреной жаре мне начинает казаться, то мы вот-вот сольемся с нашим золотом воедино и превратимся в невиданные сияющие существа, лучистые и бессмертные.
– Сразу слышно, – отозвался он, – настоящего сумасшедшего. Хотя я, по правде сказать, и сам едва не спятил от радости, заполучив такое богатство. Такое огромное богатство, Ниффт, что теперь наконец-то мы могли бы… – Взгляд его стал сосредоточенным, он явно собирался перейти к серьезным материям, но я перебил его, в такое возбуждение привела меня внезапно мелькнувшая мысль.
– Барнар, отдаешь ли ты себе отчет в том, что теперь мы наконец-то можем приступить к великому деянию, совершить которое мы поклялись пять с лишним лет тому назад? – Его ответный взгляд был до такой степени лишен всякого выражения, что я невольно запнулся. – Ты что, не понимаешь, о чем я? Сандалии, Плащ и Перчатки Пелфера Несравненного! Которые можно получить, лишь взяв его могилу штурмом и укротив ее бессмертных хранителей. Смотри отступление.

Ну, теперь-то ты видишь, что, как только оставшиеся три сотни мер будут у нас в кармане, нам вполне хватит денег, чтобы нанять шесть надежных кораблей и сотню первоклассных солдат. С боями мы проложим дорогу через степь еще до того, как осень будет на исходе, если управимся на шахте твоего племянника не позднее чем через полмесяца.
К моему величайшему смущению, лицо Барнара приняло вдруг оскорбленное выражение.
– Возможно, ты и прав, намекая на несовершенство моей памяти, Ниффт, позволившей мне забыть, как ты жаждешь заполучить атрибуты могущества великого Пелфера. Но, как мне кажется, у меня, в свою очередь, есть еще более серьезные основания для упреков. Ибо разве это не мы два года тому назад, на Балу Карманников в Кархман-Ра, принесли торжественную клятву, что если когда-нибудь разбогатеем достаточно, чтобы позволить себе покупку Ведьминого Семени, то, не медля ни минуты, отправимся в Чилию и вновь засадим лесами Гам-Гадрианскую долину, издавна принадлежавшую моей семье, но жесточайшим образом лишенную лесного покрова за время пребывания в руках врага?
Я чуть было не рявкнул: «Ты что, хочешь поймать меня на слове, которое я дал на пьянке?» Ибо, как только он напомнил мне об этом событии, я сразу понял, что он имеет в виду: некоторый переизбыток горячительных напитков заставил меня принести сентиментальную клятву, что я буду считать возвращение молодости родной долине Барнара своей святой обязанностью до тех пор, пока благоприятные обстоятельства не помогут исполнению этого обета. И, разумеется, обещание помочь другу восстановить былую силу его земли и славу его клана связывало меня, и я на самом деле намеревался его исполнить, но только в другое, более подходящее время.
– Дружище, – начал я уговаривать его, – когда наши пути пересеклись с дорогой Гильдмирта во второй раз и этот великий маг открыл нам местоположение легендарной могилы Пелфера, разве не пять лет тому назад это было? Разве данный нами друг другу обет отыскать эту могилу, как только мы достаточно разбогатеем, чтобы потянуть такой расход, – иными словами, разве этот обет не предшествует другому обету – вновь засадить лесами твою родную долину? И потом, посуди сам! После того как Перчатки, Плащ и Сандалии окажутся у нас, мы очень скоро станем богатейшими ворами мира! А уж тогда заново засадить Гам-Гадрианскую долину лесом при помощи Ведьминого Семени будет для нас детской забавой!
Вместо ответа Барнар устремил на меня пристальный печальный взгляд. Он чувствовал, что с ним дурно обошлись, и ничего с этим поделать было нельзя. Я со своей стороны тоже ощущал острую обиду на друга, и бесполезно было скрывать это от себя самого. Как мог Барнар позволить золотому мигу нашей удачи налететь на мель его проклятого упрямства?
– Ладно, послушай, – вздохнул он наконец. – Остальные-то три сотни мы еще не заработали, верно? Да и вообще, навряд ли этот божественный напиток, который нужен Банту, так уж легко заполучить, а потому зря мы так уверены, что сможем это сделать. А иначе стал бы он предлагать такие деньжищи за то, что может прийти и взять всякий? Пошли мыться, и отложим разногласия на потом. Давай лучше порадуемся тому, что у нас есть, и мгновению, в которое мы этим обладаем.
– Правда твоя!
Как только мы вышли из парной – мешки с золотом по-прежнему покоились у нас на плечах, – откуда ни возьмись, возникли три хорошенькие банщицы: стройная, которая привела нас сюда, а с ней еще две, такие же соблазнительные и в таких же прозрачных платьях. Эти новенькие в мгновение ока убедили Барнара, что ему нужен массаж, который начался с того, что парочка принялась расхаживать взад и вперед по его распростертой туше, топча его босыми, умащенными благовониями ножками. Первая, красотка с глазами цвета терновой ягоды и мудрой улыбкой искушенной женщины, отвела меня к бассейну немного поодаль.
– О, жилистый странник, – поддразнила она меня (голос ее был густой зернистый мед), – ты, кажется, весь состоишь из одних сухожилий и крепких змеящихся мышц! Тебя нужно тщательно намылить и хорошенько поскрести, чтобы отмыть все впадины и выступы твоего тела…
Слегка надтреснутым голосом я ответил, что с глубокой благодарностью приму любую помощь гигиенического характера, которую она соблаговолит мне оказать.
Последовал восхитительный интервал.
Звали ее Хигайя. К тому времени, когда мы окончательно выполоскали друг друга, мы уже щебетали точно дети. Она рассказала, что вот уже три десятилетия нанимается работать в банные дома и танцевальные труппы по обе стороны Агонского моря, и было заметно, что она повидала мир и усвоила его сладкую мудрость. Зная, что до нашего отъезда мы уже не встретимся больше, я спросил, долго ли она намеревается пробыть на Дольмене.
– Вообще-то, – ответила она, – я уже чувствую приближение нового приступа охоты к перемене мест и подумываю посетить Минускулон. Но, полагаю, еще пару недель или около того я здесь задержусь.
– Ну тогда у меня есть надежда повидать тебя вновь. Может быть, мы даже на некоторое время составим друг другу компанию в пути.
У меня не было и малейших подозрений о том, как надолго задержит нас под землей предприятие, в которое мы ввязались.
С балкона столовой Банта, находившейся четырьмя этажами выше, открывался прекрасный вид на гавань и пролив за ней. Любуясь фиолетовыми в спустившихся сумерках волнами, вылизанными языками ветра, мы знатно пообедали. Бант предложил, чтобы мы представили его Костарду как случайного попутчика, оказавшегося торговцем живицей, которого мы пригласили с собой, чтобы Костард мог продать ему свой товар. При этом Банту не пришлось бы скрывать, что он пасечник. На пасеках используют титаноплодов, костлявок и прочую тягловую скотину для выработки и транспортировки меда и сопутствующих продуктов, а потому их хозяева закупают живицу в большом количестве в качестве корма. Между тем финансовые сложности могли подготовить Костарда к открытости и сотрудничеству. С помощью некоторых капиталовложений Бант мог бы получить постоянный доступ к нектару, которого он так жаждал, – субстанции, которую мы должны были добыть для него у Королевы и которую он называл иногда напитком гигантов.
Я терпеливо слушал, время от времени проводя пальцами ноги по заветному мешочку под столом, чувствуя, как вертлявые монетки приятно щекочут ногу сквозь кожаную поверхность. Утром я стоял по пояс в крови в зловонной пасти глабруаза; днем я очутился в головокружительном мире ласкаемых ветрами цветов;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35