Но их так много, что наше поредевшее войско едва с ними управляется.
– Каких же размеров достигли они теперь? – спросил я, чувствуя, как по спине у меня словно бежит ледяная струя.
– Здоровые, как титаноплоды, ну или около того. Ноги им больше почти не служат, но сил хоть отбавляй, так что они передвигаются ползком, наподобие личинок. Наши войска приспособились, пользуясь подходящими участками местности, опрокидывать на пути у фронта наступающих пчел сделанные на скорую руку баррикады и, пока они выбираются из-под завалов, обливать их смолой и поджигать.
– Ты хочешь сказать, что Бант держит ситуацию под контролем?
– Похоже на то. Но поводы для беспокойства имеются. Как я уже говорила, старые ульи для этих пчел не годятся, и они зарываются в землю. Последние два дня я пробыла здесь, но люди говорят, что почва в горах стала ненадежна. Все в один голос твердят, что земля вокруг ульев то поднимается, то опускается, то вспучивается, как будто под ней движется что-то огромное. Дорогой, могу я дать тебе один совет? – Тут она протянула руку и нежно коснулась моей щеки. Теперь ее голос звучал успокаивающе, точно я был больным, мечущимся в лихорадочном бреду, а она старалась облегчить мои страдания. – У тебя есть замечательная маленькая каравелла, милый Ниффт, и твой пояс, когда я обнимала тебя, показался мне весьма увесистым. Оставь эти пятьдесят мер. Во-первых, Бант сейчас и сам почти банкрот. Его пчелы вытоптали все цветочные луга, включая и те, что принадлежали его соседям, так что, когда все кончится, ему придется выплачивать громадную компенсацию. А во-вторых, я костями чувствую, что самое худшее еще впереди, и страшно рада, что могу убраться отсюда через каких-то полчаса. Уходи с нами, Ниффт! Пойдем вместе через Агонское море, и через две недели ты и я будем уминать знатную коврижку в одной таверне в Квинсиполисе, которую я знаю!
Оставить пятьдесят мер золота и вот так, по доброй воле, отступиться? Что за повальное безумие поразило всех моих знакомых женщин? Было в этом что-то почти зловещее, и я уставился на нее, буквально разинув рот. Но вдруг встревоженные голоса зазвучали наверху. Хигайя кинулась к трапу, я за ней.
Крупный разговор между столпившимися у левого борта грузчиками и кучкой наемников на набережной был как раз в разгаре. Солдаты – и в особенности их капитан, угловатый мужчина с изборожденным шрамами лицом, – громко требовали чего-то, а грузчики отказывались удовлетворить их просьбу. Хигайя подошла к ним, успокоила свою команду и поприветствовала капитана:
– Утро доброе, Хоб. С чем пожаловал?
– Нам нужно с полдюжины твоих носильщиков, Хигайя. В Южной Дандинии не хватает людей.
– Поднимайся на палубу, поговорим.
Пока угловатый ветеран карабкался по трапу, Хигайя пояснила:
– Южной Дандинией называется одна из пасек Банта Она находится почти у самой дороги, сразу за перевалом.
Хигайя велела своим людям заканчивать погрузку сот, и мы проводили Хоба в носовой кубрик, чтобы беседа наша прошла без помех.
– Это Бант тебя послал? – спросила Хигайя. – Когда он в последний раз был здесь, то настаивал, чтобы этот груз был отправлен без промедлений, – ему нужны деньги.
– Прежде всего ему нужна сотня человек в Южной Дандинии, а уж потом все остальное. Я его не видел, а пойти спросить времени не было. Вся земля трясется, а вокруг ульев вырос целый холм! Если оттуда полезут пчелы больше прежних, то нам нужны люди, чтобы успеть построить вокруг них большую стену, и много факельщиков! Бант на центральных полях, на баррикадах вокруг старейших ульев. Спуститься сюда быстрее, чем ходить туда и обратно.
– Ну ладно, бери их, если, конечно, они пойдут. Но если кто захочет остаться и поднять парус вместе со мной, то я помех чинить не буду. – Мгновение она и Хоб мерили друг друга взглядами. Взгляд жестких, как кремень, глаз ветерана, казалось, потеплел.
– Я бы и сам не отказался пойти с тобой, – промолвил он наконец, – да только не люблю бросать дело на полдороге.
Я слушал их разговор, и сердце мое заныло: ясно, что осаждаемый несчастьями Бант не в силах будет выплатить пятьдесят мер из своего кармана. И тут меня осенило.
– Добрый Хоб, позволишь ли мне последовать за тобой в горы, где я могу отыскать Банта?
– А как же? Только двигаться надо быстро.
– Мне нужно всего одно мгновение! Дорогая Хигайя, если я вернусь с векселем, подписанным Бантом, могу ли я надеяться, что получу по нему часть выручки от продажи твоего груза?
– Если документ у тебя будет подходящий, так почему же нет, мой дорогой жадина?
Хобу потребовалось еще немного времени, чтобы нанять людей с других судов Банта, так что корабль Хигайи уже был на пути к выходу из гавани, когда наш отряд поравнялся с первым поворотом дороги. Пока мы лавировали между заваленными охапками факелов и бочонками со смолой фургонами, я все оглядывался на Хигайю, которая стояла на фордеке и что-то оживленно обсуждала с Радулой; воздух был столь прозрачен, что, несмотря на расстояние, мне была хорошо видна каждая черточка их лиц, включая и обгоревший докрасна на солнце нос капитана. Но тут другой корабль, не принадлежавший Банту, закрыл их. Эмигранты сгрудились на палубе вдоль левого борта, тревожно вглядываясь в берег, который они покидали: одни пытались в последний раз увидеть родной дом, другие смотрели на вершины гор, где все еще развевались потрепанные знамена дыма и откуда по-прежнему доносился шум напряженной то ли работы, то ли битвы, то ли и того и другого вместе.
С Хобом пошли добрых шесть десятков человек. Мне сразу бросилось в глаза, что, несмотря на всю разницу в вооружении, обмундирование на них было очень похожее: тяжелые куртки или полукамзолы из плотной кожи, такие же штаны. Более того, обязательной составляющей костюма каждого был солидный головной убор – обычно шлем или, на худой конец, плотно прилегающая маленькая шапочка с нашитыми на нее металлическими пластинами, и все они в обязательном порядке были снабжены тяжелым кожаным клапаном, прикрывавшим шею. По всей видимости, Бант снабдил такой униформой всех своих наемников в последние недели все усиливающегося несчастья.
Сначала я старался держаться в хвосте колонны, чтобы послушать, о чем говорят наемники, но они в большинстве своем оказались неразговорчивы: похоже, подъем в гору утомил их, да и неудивительно, ведь они уже отработали долгую смену в порту, перетаскивая тяжести, а перед этим провели немало дней на «поле боя». Один только беспокойный юнец сразу же отреагировал на мою попытку завести беседу.
– Мастер Бант, должно быть, не скупится на ликторы, раз вы нанимаетесь к нему на такую работу? – закинул я удочку.
– Да уж конечно! Если бы не расчет каждый второй вечер да не настоящее золото в моем поясе, я бы уж давно сел на первый попавшийся корабль и отчалил отсюда! Разве не видел я собственными глазами, как Тарку оторвали голову? Вот этими вот глазами видел! Ну скажи, Веппель, разве не так?
А? – Последний вопрос был обращен к трусившему прямо перед нами мужчине и сопровождался тычком в его спину.
Веппель передернул плечами и, не оборачиваясь, огрызнулся:
– Ну видел ты, видел! Мы все видели! И хватит об этом! Сейчас уже такого риска нет. Чудища больше не держатся в воздухе и не смогут навалиться на нас сверху. Хватит!
– Я просто хочу сказать, – заныл юнец, – что разве пять ликторов за смену плюс кормежка и расходы на содержание – это справедливая плата за оторванную голову? Думаешь, бедняге Тарку пришлось по вкусу, когда эта чертова пчела свалилась ему на голову и оторвала ее так… так неуклюже?
– Прочь с дороги, сосунок, коли тебе плата не нравится! Эта отповедь прилетела не от Веппеля, а от погонщика, мимо которого мы проходили. Его упряжка, обливаясь потом, тащила в гору фургон, на котором громоздилась целая пирамида бочонков со смолой.
– Прекратить болтовню! – рявкнул сверху Хоб. Я подумал, что, в конце концов, только он сможет дать мне всю необходимую информацию, и принялся проталкиваться в начало колонны. Всего четверть мили отделяло нас теперь от перевала, кипящая народом и кораблями гавань осталась далеко внизу и казалась очень маленькой. Я еще раз подивился глубине небольшой бухты: узкое сероватое полукольцо мелководья тянулось только вдоль доков, сразу за ним дно отвесно уходило вниз, в черно-синюю тысячефутовую бездну. У самого края глубокой воды покачивался на волнах наш «Подарок».
– Я так понимаю, капитан Хоб, – бодро заговорил я, поравнявшись с ним, – что Бант держит при себе большой запас наличности, чтобы платить наемникам каждый второй день.
Он лишь чуть-чуть повернул в мою сторону свой исполосованный шрамами кислый профиль и проворчал:
– Правда. Но сколько у него осталось и сколько он заплатит тебе, это еще вопрос.
– Разумеется. Но, если с наличностью у него плоховато, долговой расписки мне вполне хватит. А как ты думаешь, есть у него хоть какие-то шансы спасти свое предприятие, – строго между нами, как солдат солдату?
При этих моих словах Хоб на мгновение повернул голову и взглянул мне прямо в лицо. Глаза его были полны удивления.
– Ты, похоже, повидал мир, сударь, – проворчал он, снова возвращаясь взглядом к перевалу и убыстряя шаг. – Что ты сам думаешь? – Мы почти добрались до вершины, и вместе с клубами дыма до нас все более отчетливо доносились запахи смолы и горелого нечеловеческого мяса, а гул голосов пронзила отчаянная нота.
И тут, словно в ответ на мой вопрос, из-за перевала выскочил пустой фургон и загрохотал вниз по дороге. Возчик, словно безумный, настегивал свою упряжку и в панике выкрикивал что-то нечленораздельное. Почти сразу же он налетел на поднимавшуюся в гору телегу с армейским провиантом, и его животные немедленно запутались в упряжи тащивших ее плодов-тяжеловесов.
Хоб выкрикнул команду, и мы понеслись в гору во всю прыть. Нагнав перепуганного возчика, Хоб выдернул его с козел прежде, чем его вопли стали более связными, и, умело замаскировав удар, стукнул его дубинкой по голове так, что тот немедленно обмяк у него на руках, после чего оттащил его в сторону от дороги и положил наземь. Затем Хоб отдал своим людям команду распутать постромки двух упряжек и отвести пустую повозку на обочину. Когда все было закончено и затор на дороге ликвидирован, мы двинулись дальше с удвоенной скоростью. Фургоны и телеги, остановившиеся было ненадолго, снова поползли в гору. Так бывалый ветеран умело подавил искру готовой разгореться паники. Но вот мы взобрались на первый перевал, и просторы пчелиных пастбищ раскинулись перед нами.
Мой ужас при виде их был тем сильнее, что впечатление многоцветного великолепия, которое эти самые поля произвели на меня считанные месяцы тому назад, когда я наблюдал их из окошка Бантова фаэтона, не потускнело за все время моего пребывания под землей. Радужное сияние цветов, точно крыло какой-то невозможной гигантской бабочки, покрывало тогда эти холмы. Их округлые вершины переливались алым, солнечно-желтым, лазурно-голубым, розовым и фиолетовым, и всю эту роскошь пропитывал выскобленный ветром до абсолютной прозрачности медово-золотой солнечный свет! Теперь клубы вонючего дыма стлались по изрытой, превращенной в сплошную грязь земле, и каждый раз, когда ветер отдергивал на мгновение черную завесу, нашим глазам открывались одни причиненные войной разрушения: гигантские обугленные трупы дотлевали среди обломков баррикад;, перепачканные копотью солдаты в опаленных местами кожаных одеяниях устало хромали от одного оборонительного сооружения к другому, которые беспрерывный поток фургонов снабжал смолой и факелами. В одном месте дымовой полог вдруг расступился, и мы увидели громадную баллисту, которая изрыгнула горящую стрелу в человеческий рост длиной и тут же снова скрылась в облаках копоти.
В этот кавардак Хоб и его люди кинулись прямо с разбега, и мне ничего не оставалось, как последовать за ними, иначе я ни за что не нашел бы Ха Оли Банта. Но на самой вершине холма я, словно повинуясь внутреннему голосу, внезапно затормозил и обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на гавань. От того, что я там увидел, кровь застыла у меня в жилах.
В проливе, всего лишь на расстоянии полета стрелы от входа в бухту, громадное бледное нечто всплывало на поверхность из сине-черных глубин. То был Костард.
За тот короткий промежуток времени, что прошел с момента нашей с ним последней встречи, он стал еще массивнее и безобразнее. Его конечности, утонув в раздавшейся в ширину дряблой туше, сделались шире и короче. Челюсти выпятились, и если какое-то человеческое выражение еще мелькало в его искаженных глазах, то оно появлялось и исчезало так же быстро, как тень сознания в глазах безумца. А потом я заметил, что его преследуют. Огромные черные хаггарды целой стаей окружили его сальные бока, один из них вырвал кусок плоти из его ягодицы. Кровь Костарда окрасила воду вокруг, ее запах моментально пробудил в морских хищниках голод.
Но боль точно гальванизировала обрюзгшего мутанта; разгневанный, он выпустил в воздух целый гейзер пены, повернулся к преследователям лицом и пустил свои утыканные острыми зубьями челюсти в ход с такой энергией, что куски перекушенных пополам хаггардов только летели в разные стороны. Теперь уже их кровь смешалась с водой и пробудила в нем голод столь сильный, что он затмил изначальную ярость гиганта и тот принялся пожирать останки растерзанных им преследователей.
Подводный спектакль продолжался всего несколько мгновений. Костард, не насытившись, беспокойно искал, что бы ему еще съесть, как вдруг до его сознания, по-видимому, дошло, что поблизости находится гавань, а в ней полно кораблей.
В это самое время на поле поднялся страшный крик, особенно плотная стена черного дыма выросла у меня за спиной и в мгновение ока окружила меня, лишив возможности и дышать, и видеть, в то время как земля содрогалась у меня под ногами, и поверх сотен и сотен перепуганных голосов я слышал грохот, как во время землетрясения, и сдавленный стон треснувшего холма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35