Они рука об руку покинули красную комнату и спустились по лестнице в вестибюль. Он был почти пуст, молодежь, резвившаяся возле фонтана, куда-то девалась, только в дальнем углу за кадками с экзотическими растениями все еще укрывалась группа солидно одетых мужчин средних лет. Правда, все внимание их теперь занимали девушки в одинаково скромных, но элегантных нарядах. Судя по всему, и тут деловой настрой сдавал позиции сладкой неге праздничного отдохновения от забот. Возле чаши фонтана находилась и сама Гериона. Хмуро покусывая губу, она смотрела, как слуги возят тряпками по полу, убирая огромную лужу.
– Мадам, – обратился к ней Ульдерик. – Я хотел бы, чтобы вы присмотрели за комнатой и за деньгами, что там остались. Знайте, что все они сочтены – до единой монеты. Вверяю вам эту сумму в задаток моих будущих трат.
– Конечно, милорд, – Гериона учтиво присела и низко склонила голову, чтобы скрыть гневный румянец, вспыхнувший на ее щеках.
– Идемте, Ренфорд?
Граф подошел к двери и принялся рыться в корзине для дорожных тростей, а Лайам чуть задержался. Он дождался, пока Гериона выпрямится, поклонился ей и примирительно улыбнулся.
– Веселых пирушек, мадам!
Содержательница приюта услад кивнула в ответ, и лицо ее прояснилось.
– И вам того же, сэр Ренфорд. Не забывайте наш скромный дом.
«Учтивость еще никому не вредила, – похвалил себя Лайам. – Особенно если мы учтивы с теми, кто может нам многое при случае сообщить…»
Когда Лайам подошел к Ульдерику, тот, горделиво осклабясь, показал ему тяжелую трость.
– Видели, какова? – Граф вскинул трость и описал ее кончиком в воздухе пару восьмерок, с улыбкой прислушиваясь к легкому свисту, сопровождавшему эти движения. – Моя телохранительница. Невероятно полезная штука, особенно в тех местах, где полно жулья и ворья…
Окхэм ждал их на улице, привалившись к колонне. Скрестив на груди руки, лорд бездумно смотрел, как слуга поливает ступени водой. Ульдерик остановился рядом и фыркнул:
– Даже уважая праздничные обряды, вовсе не стоит делиться со всем белым светом тем, что ты выпил и съел.
– Я окунул его в фонтан, – устало сказал Окхэм. – И он как будто немного пришел в себя, но, как только мы вышли на улицу, ему сделалось дурно, – он кивком указал на слугу, который смывал с мрамора рвотные массы. – Потом он ушел – скорее всего, к Пэту Рэдди.
Граф фыркнул опять.
– К Рэдди, вы говорите? Значит, там опять будет забава? Не прогуляться ли и нам в ту сторону, господа?
Ночь была темной, безлунной. Лайам стоял, приучая глаза к мраку, пока не стал различать окружающие предметы, облитые бледным мерцанием звезд. Он пил мало, а потому холодный ночной воздух основательно его подбодрил. Совсем скоро Лайам почувствовал себя свежим и полным сил.
– Пожалуй, – неуверенно сказал Окхэм. – Но захочет ли Квэтвел, чтобы мы присоединились к нему?
Ульдерик рассмеялся и зашагал по улице к выходу из богатых кварталов.
– Что мне за дело? Я хочу посмотреть на травлю!
Лайам и Окхэм молча последовали за графом. В такой темноте Лайам не мог разглядеть лица соседа, но он готов был поклясться, что красавец лорд всерьез озабочен. Эта ситуация напомнила ему о студенческих днях. Там – в Торквее, в среде однокашников – тоже существовала сложная и переменчивая иерархия отношений, способная временами наделать много шума из ничего. «Окхэму хочется водить с Ульдериком дружбу, но от Квэтвела он тоже не может отстать, – подумал Лайам. – А Квэтвел отказывается быть пай-мальчиком по… по причине своих скверных манер».
И правда, барон словно нарочно старался вызвать к себе неприязнь. Он много пил, заносился и чуть было не назвал графа шулером, потом его вывернуло на ступеньках борделя. Такое поведение примерным не назовешь. Впрочем, Ульдерик тоже вел себя достаточно странно. Принял гостей, лежа в постели, сидел за столом босой, словно какой-нибудь оборванец. Поглядывал со значением на мальчишку, когда рассказывал о лисах, крадущихся в чей-то курятник. Чувствовалось, что между ним и бароном что-то стоит.
«А сегодня между ними буду стоять еще и я, приглядывая, как бы чего не вышло», – подумал, успокаивая себя, Лайам, но все же не смог выбросить глупую историю из головы.
Ульдерик шел быстро, ритмично постукивая тростью по мостовой и прекрасно ориентируясь на перекрестках. Они продвигались на север, к Аурик-парку и вскоре пересекли Храмовую улицу, которая даже в столь поздний час была на удивление освещенной и многолюдной. Остальные улицы города покрывала ночная тьма, им встретились только трое случайных прохожих да пара компаний гуляк с факелами.
Лайам все думал о вспышке ярости, охватившей барона. А и впрямь, не сжульничал ли наниматель красного кабинета? Выиграл он весьма немало – Лайам спустил за пять партий и те сорок крон, что имел при себе, и те тридцать, что занял по протекции Окхэма. Окхэм также проиграл все свои карманные деньги и еще десять крон, которые одолжил ему Ульдерик. Трудно было сказать, чему равнялся проигрыш Квэтвела, но в последней игре он много вкладывал в банк. В выигрыше остался лишь граф, а ведь игра велась в им нанятой комнате и карточные колоды принадлежали тоже ему.
«Не придумывай лишнего, – сказал себе Лайам. – Ты ведь никудышный игрок. Ты играл плохо. Ты всегда плохо играл. Нет ничего удивительного, что ты опять проигрался». Игра Окхэма также не могла быть причислена к игре высокого класса, а Квэтвел… нет, Квэтвел играть умел. Но все равно за столом не происходило ничего необычного, а кроме того, барон был сильно пьян. «И вел он себя, как грубый, наглый мальчишка! – добавил Лайам и сам удивился, насколько несимпатичен ему юный барон. – Да, именно таков он и есть. Мелкий заносчивый наглый дворянчик. Его лишний раз проучили, и он это заслужил!»
Ульдерик что-то сказал, обращаясь к нему, но Лайам его не расслышал. Он извинился и попросил повторить вопрос.
– Вы когда-нибудь видели травлю, господин Ренфорд?
– Нет, милорд, никогда.
– Тогда вас ждут новые впечатления.
Они шли уже около получаса и давно углубились в кварталы Аурик-парка, а теперь приближались к Норсфилду, ремесленному райончику на окраине Саузварка, где город переходил в сельскую местность. Улицы постепенно делались шире, дома – ниже, а булыжная мостовая сменилась проселком.
– Рэдди умеет это устраивать лучше других. Говорят, он выписывает животных даже из Мидланда, и у него всегда что-нибудь происходит. Петушиные или собачьи бои, крысиные бега и многое в этом роде. Травля, конечно, развлечение дорогое и редкое, но сейчас праздник, и вряд ли старина Рэдди лишит публику главного удовольствия…
Лайам неопределенно хмыкнул. Он не любил кровавые развлечения. В детстве, в Мидланде, ему не нравилась даже охота, если она устраивалась ради потехи. Но охотники, по крайней мере, долго свою добычу не мучили. А медведь или кабан в яме… отбивающийся от своры собак… нет, это слишком жестоко!
– Ну вот мы и пришли. Это здесь, – сказал граф, указывая на не совсем обычное сооружение, расположенное на огороженном и довольно большом участке земли. Строение было длинным, приземистым, с тесовой крышей, державшейся на массивных столбах. Стенами ему служила плотная парусина. Два ряда чадящих факелов подводили к входному проему. Ульдерик уплатил три серебряные монеты угрюмому здоровяку. Лайам нырнул под брезентовый полог и сразу же пожалел, что согласился на эту прогулку.
Помещение было битком набито людом всех сортов и сословий – от хорошо одетых господ до оборванцев в жалких лохмотьях. Все собравшиеся возбужденно галдели и размахивали руками. Одни пытались протолкаться куда-то, другие топтались на месте, превращая мокрый земляной пол в раскисшее месиво. Толпа окружала огромную яму футов пятнадцати глубиной, огражденную шатким заборчиком и укрепленную толстыми бревнами. В воздухе плавал тяжелый дым факелов, отовсюду несло потом, мочой, испражнениями и сладковатым запахом свежей крови.
Внезапно раздавшийся рев разъяренного зверя перекрыл гомон толпы. Публика ошеломленно притихла, потом все вновь загалдели, торопясь сделать ставки и заключить пари. Лайама оттеснили к одному из опорных столбов, но и там ему не сделалось легче. Давка была просто ужасной, а вокруг горланила, бушевала и ликовала, предвкушая кровавую потеху, толпа.
– Шесть псов! – надрывно вопил ему в ухо какой-то толстяк. – Эта зверюга завалит шесть псов! Кто ставит против шести?
– Я! – гаркнули с другой стороны. – Готовь монеты, дружище! Рэдди спускает отборную свору!
– А, чтоб вас! – озлился Лайам и заработал локтями, стремясь убраться подальше от ямы. Зверь снова взревел – рев походил на медвежий, – потом залаяли и завыли собаки. Толпа бесновалась все сильней и сильней.
Лайам упорно пробивал себе путь и вдруг, совершенно не ожидая того, ощутил, что давка ослабла. Он оказался в одном из пустых углов огромного помещения, и молодой Квэтвел тупо взирал на него.
Юнец стоял, привалившись спиной к опоре, и держал в руке высокую кружку с вином. Серое, забрызганное грязью лицо его было исчерчено дорожками пота. Грязь покрывала также и всю одежду барона – куртку, штаны, плащ. Заметив Лайама, Квэтвел словно очнулся и промычал что-то невразумительное.
– Барон, вы в порядке? – крикнул ему Лайам.
Из ямы несся все тот же несмолкающий рев, ему вторил собачий лай, смешанный с воем толпы. Квэтвел попытался выпрямиться и взмахнул кружкой.
– А, господин, которого взгрели на сотню крон! Ну что, вам понравилось, как вас облапошили?
«Он все-таки редкий говнюк!» – подумал Лайам, а вслух сказал:
– Вы, похоже, пьяны! Давайте выйдем на воздух!
Квэтвел оттолкнул протянутую ему руку.
– Шулер, – пробормотал он тихо, потом закричал во весь голос: – Шулер, обирающий честных людей! А кто он такой? Ничтожный тип, не умеющий даже приглядывать за собственной женушкой! Ха! И еще раз – ха!
Юноша смолк, жутко тараща глаза, словно увидев что-то за спиной собеседника. Лайам невольно обернулся и тут же о том пожалел. Там стоял Ульдерик, с мрачно мерцающим взглядом и тростью, прижатой к плечу. За ним возвышался бледный, испуганный Окхэм. Лайам повернулся к барону.
– Уйдемте отсюда! – крикнул он, хватая Квэтвела за руку. Толпа в этот миг восторженно взвыла, заглушая пронзительный визг раненых псов.
– Эй, граф, куда подевалась ваша супруга? А? Что скажете, а?! Шулер, треклятый шулер! – завопил барон, напирая на Лайама и вновь заставляя его повернуться к безмолвному графу.
Лайам не видел, как трость слетела с плеча Ульдерика, но даже вопль толпы не смог заглушить мягкого хруста костей и тихого вскрика. Квэтвел, обливаясь кровью, рухнул на землю – нос его был перебит.
На какой-то миг все участники сцены застыли. Трость Ульдерика зависла в воздухе, Лайам оцепенело разглядывал ее наконечник, Квэтвел не подавал признаков жизни. Наконец лорд Окхэм сдавленно выругался. Потом он осторожно взял графа за руку и куда-то повел. Ульдерик не сопротивлялся. На губах его играла торжествующая усмешка.
Лайам склонился над Квэтвелом, который, глухо постанывая, стал приходить в себя.
Четверть часа спустя Лайам сумел унять кровь, хлеставшую из перебитого носа барона, он поднял Квэтвела на ноги и вывел из жуткого заведения. Крики толпы, рык ослабевшего зверя, злобный лай и жалобный визг собак еще долго преследовали его.
Прохладный ночной воздух подействовал на Квэтвела благотворно, молодой барон встряхнул головой и открыл глаза.
– Что это со мной? – пробормотал он и застонал.
Окхэм, возникший из темноты, подхватил юношу с другой стороны. Вдвоем они вывели его на дорогу. Там их уже поджидал Ульдерик, он стоял, опустив руки и держа трость за оба конца. Лицо графа, освещенное отблесками огня факелов, было бесстрастным.
– Я требую удовлетворения, – ровным тоном произнес Ульдерик. – Когда он оправится, мы с ним сойдемся на поле чести. Господин Ренфорд, вы видели все, что произошло, вы будете моим секундантом. Завтра в полдень я жду вас у себя.
Не проронив больше ни слова, граф развернулся и скрылся в ночной тьме. Прошло несколько долгих мгновений. Потом Лайам выругался и топнул ногой.
– Проклятье! Как будто у меня и без того мало дел!
Окхэм сплюнул и с досадой сказал:
– Считайте, что вам еще повезло. А мне придется быть секундантом кузена, – он кивком показал на Квэтвела, который никак не мог обрести равновесие. Пришлось протащить злополучного юношу еще с десяток шагов, прежде чем тот – со стонами и с руганью – начал перебирать ногами.
– Погодите, – сказал наконец Окхэм. – Так мы недалеко уедем. Ваша лошадка сейчас где?
– В конюшне. – Лайам назвал адрес конюшни и имя мальчишки, дежурящего там по ночам.
– Прекрасно. Я знаю этого огольца. Ступайте туда и скажите, чтобы он пригнал сюда какого-нибудь тяжеловоза, а потом поезжайте домой. Дальше я сам обо всем позабочусь.
Лайам кивнул и выскользнул из-под руки барона. Он хотел было идти, но задержался, ибо знал, как управляться с людьми, пораженными в голову, а лорд мог подобного опыта и не иметь.
– Постарайтесь, чтобы барон шел или стоял, пока не прибудет лошадь, а потом следите, чтобы он все время сидел. Даже дома не давайте ему лечь, пусть сидит и в постели. Если начнется рвота, не позволяйте ему заснуть. Вы меня поняли? Это весьма важно!
Окхэм нетерпеливо махнул рукой:
– Хорошо-хорошо!
Лайам все еще медлил. Он посмотрел лорду в глаза и сказал:
– Я думаю, нам надо о многом поговорить, Окхэм. Если и дальше все пойдет в том же духе, ничего толкового наша затея не даст. Вы должны рассказать мне о своих знакомцах побольше.
– Да-да, я это и сам теперь понимаю, – с тяжким вздохом признался лорд. – Приходите завтра, часам к десяти. Мы отправимся к Кэвуду и по пути все обсудим.
Лайам еще раз окинул лорда внимательным взглядом, потом повернулся и зашагал по укрытому мраком проселку, оставив за спиной освещенную факелами площадку с двумя приникшими друг к другу фигурами.
Когда последние отсветы факелов поглотила ночная тьма, Лайам остановился и мысленно окликнул своего фамильяра:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43