Скидки, на этом сайте
Настолько испорченный, что я потерял надежду его понять. Мне даже интересно, что бы сказал о нем старик Фрейд. Этот человек не хочет убить отца и обладать матерью; он хочет убить Бога и обладать Космосом.
На третье утро в доме Малдонадо раздались два телефонных звонка. Первый был от Луиса Лепке, огорошившего резким вопросом:
— В чем дело, Банановый Нос?
Оскорбительное употребление этой клички в качестве обращения было умышленным и почти непростительным, но Малдонадо простил.
— Ты засёк, что за тобой следят мои мальчики, да? — добродушно спросил он.
— Я засёк твоих солдат, — Лепке подчеркнул это слово, — а это значит, ты хотел, чтобы я их засёк. Так в чем дело? Ты же знаешь, если тронут меня, тронут и тебя.
— Никто тебя не тронет, caro mio [3], — сердечно ответил дон Федерико. — У меня возникла сумасшедшая идея по поводу одной утечки, которая, как я подумал, могла исходить изнутри, и я решил, что единственный, кто достаточно знал, чтобы это сделать, был ты. Но я ошибся. Я понял это по твоему голосу. Ведь если бы я оказался прав, ты мне не позвонил бы. Миллион извинений. Больше тебя никто не будет вести. За исключением разве что следователей Тома Дьюи, а? — расхохотался он.
— О'кей, — медленно сказал Лепке.
— Отзови своих бойцов, и я обо всем забуду. Но не вздумай меня снова запугивать. Когда я пугаюсь, я совершаю безумные поступки.
— Никогда в жизни, — пообещал Малдонадо.
Лепке положил трубку, а Малдонадо все хмурился у телефона. «Теперь я его должник, — размышлял он. — Надо бы грохнуть кого-нибудь из тех, кто ему досаждает: это будет очень учтивое и уместное извинение. Но, Дева Мария, если это не Мясник, то кто же? Настоящая ведьма?»
Снова зазвонил телефон. Перекрестившись и мысленно призвав в помощь Богородицу, Малдонадо снял трубку.
— Пусть он сначала тебе покорится, а уж потом докучает, — с удовольствием процитировал Роберт Патни Дрейк. — Веселиться так, веселиться!
Он не повесил трубку.
— Послушайте, — сказал дон Федерико, — кто это?
— Голландец умирал три раза, — могильным голосом произнёс Дрейк. — Когда в него стрелял Менди Вейсс, когда в него стрелял призрак Винса Колла и когда в него стрелял отморозок Учитель. А Диллинджер ни разу не умер.
— Мистер, по рукам! — сказал Малдонадо. — Вы меня убедили. Я встречусь с вами где угодно. При свете дня. В Центральном парке. В любом месте, где вы чувствуете себя в безопасности.
— Нет, прямо сейчас вы со мной не встретитесь, — холодно отозвался Дрейк. — Сначала вам придётся обсудить это с мистером Лепке и мистером Капоне. Вы также обсудите это с… — и он перечислил ещё пятнадцать имён. — После того как у каждого из вас будет время подумать, я снова с вами свяжусь.
Как всегда в напряжённый момент, когда совершалась важная сделка, Дрейк выпустил газы и повесил трубку.
«Теперь, — сказал он себе, — страховка».
На гостиничном столе перед ним лежала фотокопия второго анализа последних слов Голландца Шульца, сделанного им лично для себя, а не для публичного разбора на кафедре психологии в Гарварде. Аккуратно сложив бумагу, он прикрепил к ней записку: «Ещё пять копий хранится в сейфах пяти разных банков». Затем он вложил фотокопию в конверт, адресовав его Лучано. Выйдя из номера, Дрейк бросил конверт в гостиничный почтовый ящик.
Вернувшись в номер, он позвонил Луису Лепке (настоящее имя — Луис Бухалтер), представлявшему организацию, которую падкая на сенсации пресса впоследствии назвала «Корпорацией убийств». Когда Лепке снял трубку, Дрейк торжественно продекламировал очередную цитату из Голландца: «Мне дали месяц. Они это сделали. Давайте, Иллюминаты».
— Черт побери, кто это? — услышал Дрейк крик Лепке, аккуратно кладя трубку на рычаг.
Через несколько минут он завершил процедуру выписки из гостиницы и дневным рейсом улетел домой, чтобы посвятить пять утомительных суток реорганизации и модернизации отцовского банка. На пятый вечер он расслабился и сводил юную леди из семьи Лоджей потанцевать под оркестр Теда Уимса и послушать нового молодого певца Перри Комо. Потом всю ночь напролёт он трахал юную леди так и эдак. На следующее утро он вытащил маленькую книжечку, в которой были аккуратно записаны все самые богатые семейства Америки, и напротив фамилии Лодж, как неделей раньше перед фамилией Морган, поставил галочку и вписал имя девушки. На очереди были Рокфеллеры.
Дневным рейсом он улетел в Нью-Йорк и целый день вёл переговоры с представителями Треста Морганов. В тот вечер он увидел очередь безработных за бесплатным питанием на Сороковой улице, и это глубоко его взволновало. Вернувшись в отель, он сделал одну из своих редких записей в дневнике:
В любой момент может произойти революция. Если бы Хьюи Лонга не застрелили в прошлом году, она бы уже свершилась. Если бы Капоне позволил Голландцу застрелить Дьюи, в качестве ответных мер Министерство юстиции обрело бы больше полномочий и смогло бы обеспечить безопасность государства. Если Рузвельт не изыщет способ ввязаться в начавшуюся войну, наступит полный крах. А до войны осталось не более трех или четырех лет. Если бы мы смогли вернуть Диллинджера обратно, Гувер и юстиция укрепились бы, но Джон, кажется, в другом лагере. Возможно, мой план — это последний шанс, но Иллюминаты пока не выходят на связь, хотя должны уже были настроиться. О Вейсгаупт, что за бестолочи пытаются продолжать твоё дело!
Он нервно вырвал эту страничку, пукнул и сжёг её в пепельнице. Затем, по-прежнему взволнованный, набрал номер мистера Чарльза Лучано и тихо произнёс: «Я тёртый калач, Винифред. Министерство юстиции. Я получил это из самого министерства».
— Не вешайте трубку, — тихо сказал Лучано. — Мы ждали вашего звонка. Вы слушаете?
— Да, — сосредоточенно сказал Дрейк, плотно сжав губы и сфинктер.
— О'кей, — продолжил мистер Счастливчик. — Вы знаете об Иллюминатах. Вы знаете, о чем пытался сообщить полиции Голландец. По-моему, вы даже в курсе насчёт «Liberteri» и Джонни Диллинджера. Что вы хотите?
— Всё, — ответил Дрейк. — И вы непременно мне это дадите. Но ещё не время. Не сегодня.
Он положил трубку.
(Колесо времени, как знали ещё древние майя, вращается в трех ритмах: Земля крутится вокруг собственной оси, одновременно вращаясь по орбите вокруг Солнца и при этом вместе с Солнцем совершая долгий путь вокруг центра галактики; и это колесо завершает один круг, когда Дрейк кладёт телефонную трубку, другой — когда Груад Серолицый рассчитывает траекторию кометы и говорит своим последователям: «Видите? Даже небесные тела подчиняются закону, и даже сам ллойгор, так не должны ли мужчины и женщины тоже ему подчиняться?», и третий, поменьше, — когда Семпер Куний Лингус, центурион на забытых богами задворках Империи, со скукой слушает увлечённый рассказ субалтерна: «Тот мужик, которого мы распяли в прошлую пятницу… Люди по всему городу клянутся, что видели, как он бродит по окрестностям. Один парень даже утверждает, что вставлял ему руку меж рёбер!» Семпер Куний Лингус цинично смеётся: «Расскажешь это гладиаторам», — говорит он. А Альберт Штерн включает газ, впрыскивает последнюю дозу морфия и в состоянии полной эйфории медленно умирает с сознанием того, что навсегда останется в людской памяти тем человеком, который убил Голландца Шульца, не подозревая, что через пять лет Эйб Рилз раскроет правду.)
Во время второго путешествия Джо на «Лейфе Эриксоне» они отправились в Африку, где у Хагбарда состоялось важное совещание с пятью гориллами. Это он сказал, что важное; Джо не мог об этом судить, поскольку беседа велась на суахили.
— Они немного говорят по-английски, — объяснил Хагбард, когда вернулись на лодку, — но я предпочитаю суахили: этим языком они владеют свободнее и могут передать больше смысловых оттенков.
— Ко всему прочему ты ещё и первый человек, научивший обезьяну разговаривать? — спросил Джо.
— Нет, что ты, — скромно отозвался Хагбард. — Ладно уж, открою тебе дискордианский секрет. Первым человеком, общавшимся с гориллой, был дискордианский миссионер, которого звали Малаклипс Старший; он родился в Афинах, но был изгнан за сопротивление мужской диктатуре, когда афиняне создали патриархат и заперли женщин в домах. Потом он странствовал по всему древнему миру, узнавал разные тайны и оставил в память о себе бесценную коллекцию умопомрачительных легенд. Он был тем «безумцем», который спел Конфуцию о Фениксе [4]; он же, известный как Кришна, изложил эту славную библию революционной этики, «Бхагавад-Гиту», Арджуне в Индии. И совершил ещё много других подвигов. Кажется, ты встречался с ним в Чикаго, когда он выдавал себя за христианского Дьявола.
— Но как же вам, дискордианцам, удалось скрыть тот факт, что гориллы разговаривают?
— Мы привыкли держать язык за зубами, а уж если пускаем его в ход, так только для того, чтобы кого-то разыграть или свести с ума.
— Я это заметил, — сказал Джо.
— Да и сами гориллы слишком умны, чтобы болтать с кем попало: они общаются только с другими анархистами. Видишь ли, все гориллы — анархисты, и они проявляют здоровую осмотрительность насчёт людей в целом и правительственных чиновников в частности. Одна горилла мне как-то сказала: «Если станет известно, что мы умеем разговаривать, то консерваторы половину из нас истребят, а остальных заставят арендовать землю, на которой мы живём. А либералы начнут учить нас токарному делу. На хрен нам сдалось работать у станка?» Им нравится их пасторальный, эристический уклад жизни, и лично я не хочу им мешать. Но мы с ними общаемся, как и с дельфинами. Оба эти вида достаточно разумны и понимают, что, помогая горстке людей-анархистов, пытающихся прекратить или хотя бы притормозить всемирную анэристическую бойню, они помогают самим себе, как части земной биосферы.
— Я все ещё немного путаюсь в ваших теологических — или психологических? — терминах. Анэристические силы, особенно Иллюминаты, помешаны на структуре и хотят навязать своё понимание «порядка» всему миру. Но я до сих пор не могу разобраться, в чем разница между эридианцами, эридистами и дискордианцами. Не говоря уже о ДЖЕМах.
— Эридизм — это противоположность анэридизма, — терпеливо начал Хагбард, — и, значит, они тождественны друг другу. Как Шаляй и Валяй. К примеру, такие писатели, как де Сад, Макс Штирнер и Ницше, — это эридисты; гориллы тоже. Эридисты стоят за абсолютное господство индивидуальности и полностью отрицают коллективизм. Это не обязательно «война всех против всех», как представляют анэристические философы, но в условиях стресса возможно и такое развитие событий. Чаще всего эридисты-пацифисты, как и наши волосатые друзья там, в джунглях. Теперь эридианство. Это более умеренная позиция. Эридианцы признают, что анэристические силы — это тоже часть всемирного театра, от которой невозможно полностью избавиться. Эридианство нужно для того, чтобы восстановить равновесие, потому что за время эпохи Рыб человеческое общество слишком уж отклонилось в сторону анэридизма. Мы, дискордианцы, — активисты эридианского движения, люди действия. Чистые эридианцы работают более тонко, по даосскому принципу увэй, то есть эффективного недеяния. ДЖЕМы — это наше левое крыло. Они могли бы стать анэридистами, если бы не особые обстоятельства, которые заставили их пойти в направлении полного свободомыслия и полной свободы действий. Но они, с их типично левацкой ненавистью, все запутали к чертям собачьим. Они не поняли «Гиту» и не научились искусству сражаться с любящим сердцем.
— Странно, — сказал Джо. — Доктор Игги из сан-францисской клики ДЖЕМов объяснял совсем по-другому.
— А чего ты ожидал? — ответил Хагбард. — Знание двоих знающих никогда не бывает одинаковым. Кстати, почему ты мне не сказал, что эти гориллы были людьми, переодетыми в шкуры горилл?
— Я становлюсь доверчивее, — ответил Джо.
— Очень жаль, — грустно констатировал Хагбард. — Ведь это действительно были люди, переодетые гориллами. Это был экзамен: я проверял, легко ли тебя разыграть, и ты его не выдержал.
— Эй, подожди! Они же воняли, как гориллы. Никакой это был не розыгрыш. Разыгрываешь ты меня сейчас.
— Верно, — согласился Хагбрад. — Мне хотелось посмотреть, чему ты больше доверяешь: своим органам чувств или слову такого Прирождённого Лидера и Гуру, как я. Ты доверился собственным чувствам и сдал экзамен. Пойми, дружище, я разыгрываю тебя не ради шутки. Самая трудная задача для человека с геном доминирования и пиратской родословной, как у меня, заключается в том, чтобы не стать проклятой властной фигурой. Мне необходима любая информация и максимально возможная обратная связь — с мужчинами, женщинами, детьми, гориллами, дельфинами, компьютерами, любыми разумными организмами, — но никто, как тебе известно, не спорит с Властью. Обмен информацией возможен только между равными: это первая теорема социальной кибернетики и фундаментальная основа анархизма, поэтому мне приходится постоянно ломать человеческую зависимость от меня, чтобы не превратиться в чертового Великого Отца, который уже не сможет рассчитывать на получение точной информации извне. Когда дубоголовые Иллюминаты и их анэристические подражатели во всех правительствах, корпорациях, университетах и армиях мира поймут этот простой принцип, до них наконец дойдёт, что происходит на самом деле, и тогда они перестанут проваливать все проекты, которые начинают. Я — Свободный Человек Хагбард Челине, а не какой-нибудь несчастный правитель. Когда ты полностью осознаешь, что я тебе ровня, что моё дерьмо воняет так же, как и твоё, и что каждые несколько дней мне нужен секс, чтобы не становиться брюзгой и не принимать дурацких решений, и что есть Тот, Кому можно доверять больше, чем всем буддам и мудрецам, но найти Его ты должен сам, — только тогда ты начнёшь понимать, что такое Легион Динамического Раздора.
— Тот, Кому можно доверять больше, чем всем буддам и мудрецам?… — повторил Джо, чувствуя, что ещё больше запутался, хотя мгновение назад был так близок к абсолютному пониманию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
На третье утро в доме Малдонадо раздались два телефонных звонка. Первый был от Луиса Лепке, огорошившего резким вопросом:
— В чем дело, Банановый Нос?
Оскорбительное употребление этой клички в качестве обращения было умышленным и почти непростительным, но Малдонадо простил.
— Ты засёк, что за тобой следят мои мальчики, да? — добродушно спросил он.
— Я засёк твоих солдат, — Лепке подчеркнул это слово, — а это значит, ты хотел, чтобы я их засёк. Так в чем дело? Ты же знаешь, если тронут меня, тронут и тебя.
— Никто тебя не тронет, caro mio [3], — сердечно ответил дон Федерико. — У меня возникла сумасшедшая идея по поводу одной утечки, которая, как я подумал, могла исходить изнутри, и я решил, что единственный, кто достаточно знал, чтобы это сделать, был ты. Но я ошибся. Я понял это по твоему голосу. Ведь если бы я оказался прав, ты мне не позвонил бы. Миллион извинений. Больше тебя никто не будет вести. За исключением разве что следователей Тома Дьюи, а? — расхохотался он.
— О'кей, — медленно сказал Лепке.
— Отзови своих бойцов, и я обо всем забуду. Но не вздумай меня снова запугивать. Когда я пугаюсь, я совершаю безумные поступки.
— Никогда в жизни, — пообещал Малдонадо.
Лепке положил трубку, а Малдонадо все хмурился у телефона. «Теперь я его должник, — размышлял он. — Надо бы грохнуть кого-нибудь из тех, кто ему досаждает: это будет очень учтивое и уместное извинение. Но, Дева Мария, если это не Мясник, то кто же? Настоящая ведьма?»
Снова зазвонил телефон. Перекрестившись и мысленно призвав в помощь Богородицу, Малдонадо снял трубку.
— Пусть он сначала тебе покорится, а уж потом докучает, — с удовольствием процитировал Роберт Патни Дрейк. — Веселиться так, веселиться!
Он не повесил трубку.
— Послушайте, — сказал дон Федерико, — кто это?
— Голландец умирал три раза, — могильным голосом произнёс Дрейк. — Когда в него стрелял Менди Вейсс, когда в него стрелял призрак Винса Колла и когда в него стрелял отморозок Учитель. А Диллинджер ни разу не умер.
— Мистер, по рукам! — сказал Малдонадо. — Вы меня убедили. Я встречусь с вами где угодно. При свете дня. В Центральном парке. В любом месте, где вы чувствуете себя в безопасности.
— Нет, прямо сейчас вы со мной не встретитесь, — холодно отозвался Дрейк. — Сначала вам придётся обсудить это с мистером Лепке и мистером Капоне. Вы также обсудите это с… — и он перечислил ещё пятнадцать имён. — После того как у каждого из вас будет время подумать, я снова с вами свяжусь.
Как всегда в напряжённый момент, когда совершалась важная сделка, Дрейк выпустил газы и повесил трубку.
«Теперь, — сказал он себе, — страховка».
На гостиничном столе перед ним лежала фотокопия второго анализа последних слов Голландца Шульца, сделанного им лично для себя, а не для публичного разбора на кафедре психологии в Гарварде. Аккуратно сложив бумагу, он прикрепил к ней записку: «Ещё пять копий хранится в сейфах пяти разных банков». Затем он вложил фотокопию в конверт, адресовав его Лучано. Выйдя из номера, Дрейк бросил конверт в гостиничный почтовый ящик.
Вернувшись в номер, он позвонил Луису Лепке (настоящее имя — Луис Бухалтер), представлявшему организацию, которую падкая на сенсации пресса впоследствии назвала «Корпорацией убийств». Когда Лепке снял трубку, Дрейк торжественно продекламировал очередную цитату из Голландца: «Мне дали месяц. Они это сделали. Давайте, Иллюминаты».
— Черт побери, кто это? — услышал Дрейк крик Лепке, аккуратно кладя трубку на рычаг.
Через несколько минут он завершил процедуру выписки из гостиницы и дневным рейсом улетел домой, чтобы посвятить пять утомительных суток реорганизации и модернизации отцовского банка. На пятый вечер он расслабился и сводил юную леди из семьи Лоджей потанцевать под оркестр Теда Уимса и послушать нового молодого певца Перри Комо. Потом всю ночь напролёт он трахал юную леди так и эдак. На следующее утро он вытащил маленькую книжечку, в которой были аккуратно записаны все самые богатые семейства Америки, и напротив фамилии Лодж, как неделей раньше перед фамилией Морган, поставил галочку и вписал имя девушки. На очереди были Рокфеллеры.
Дневным рейсом он улетел в Нью-Йорк и целый день вёл переговоры с представителями Треста Морганов. В тот вечер он увидел очередь безработных за бесплатным питанием на Сороковой улице, и это глубоко его взволновало. Вернувшись в отель, он сделал одну из своих редких записей в дневнике:
В любой момент может произойти революция. Если бы Хьюи Лонга не застрелили в прошлом году, она бы уже свершилась. Если бы Капоне позволил Голландцу застрелить Дьюи, в качестве ответных мер Министерство юстиции обрело бы больше полномочий и смогло бы обеспечить безопасность государства. Если Рузвельт не изыщет способ ввязаться в начавшуюся войну, наступит полный крах. А до войны осталось не более трех или четырех лет. Если бы мы смогли вернуть Диллинджера обратно, Гувер и юстиция укрепились бы, но Джон, кажется, в другом лагере. Возможно, мой план — это последний шанс, но Иллюминаты пока не выходят на связь, хотя должны уже были настроиться. О Вейсгаупт, что за бестолочи пытаются продолжать твоё дело!
Он нервно вырвал эту страничку, пукнул и сжёг её в пепельнице. Затем, по-прежнему взволнованный, набрал номер мистера Чарльза Лучано и тихо произнёс: «Я тёртый калач, Винифред. Министерство юстиции. Я получил это из самого министерства».
— Не вешайте трубку, — тихо сказал Лучано. — Мы ждали вашего звонка. Вы слушаете?
— Да, — сосредоточенно сказал Дрейк, плотно сжав губы и сфинктер.
— О'кей, — продолжил мистер Счастливчик. — Вы знаете об Иллюминатах. Вы знаете, о чем пытался сообщить полиции Голландец. По-моему, вы даже в курсе насчёт «Liberteri» и Джонни Диллинджера. Что вы хотите?
— Всё, — ответил Дрейк. — И вы непременно мне это дадите. Но ещё не время. Не сегодня.
Он положил трубку.
(Колесо времени, как знали ещё древние майя, вращается в трех ритмах: Земля крутится вокруг собственной оси, одновременно вращаясь по орбите вокруг Солнца и при этом вместе с Солнцем совершая долгий путь вокруг центра галактики; и это колесо завершает один круг, когда Дрейк кладёт телефонную трубку, другой — когда Груад Серолицый рассчитывает траекторию кометы и говорит своим последователям: «Видите? Даже небесные тела подчиняются закону, и даже сам ллойгор, так не должны ли мужчины и женщины тоже ему подчиняться?», и третий, поменьше, — когда Семпер Куний Лингус, центурион на забытых богами задворках Империи, со скукой слушает увлечённый рассказ субалтерна: «Тот мужик, которого мы распяли в прошлую пятницу… Люди по всему городу клянутся, что видели, как он бродит по окрестностям. Один парень даже утверждает, что вставлял ему руку меж рёбер!» Семпер Куний Лингус цинично смеётся: «Расскажешь это гладиаторам», — говорит он. А Альберт Штерн включает газ, впрыскивает последнюю дозу морфия и в состоянии полной эйфории медленно умирает с сознанием того, что навсегда останется в людской памяти тем человеком, который убил Голландца Шульца, не подозревая, что через пять лет Эйб Рилз раскроет правду.)
Во время второго путешествия Джо на «Лейфе Эриксоне» они отправились в Африку, где у Хагбарда состоялось важное совещание с пятью гориллами. Это он сказал, что важное; Джо не мог об этом судить, поскольку беседа велась на суахили.
— Они немного говорят по-английски, — объяснил Хагбард, когда вернулись на лодку, — но я предпочитаю суахили: этим языком они владеют свободнее и могут передать больше смысловых оттенков.
— Ко всему прочему ты ещё и первый человек, научивший обезьяну разговаривать? — спросил Джо.
— Нет, что ты, — скромно отозвался Хагбард. — Ладно уж, открою тебе дискордианский секрет. Первым человеком, общавшимся с гориллой, был дискордианский миссионер, которого звали Малаклипс Старший; он родился в Афинах, но был изгнан за сопротивление мужской диктатуре, когда афиняне создали патриархат и заперли женщин в домах. Потом он странствовал по всему древнему миру, узнавал разные тайны и оставил в память о себе бесценную коллекцию умопомрачительных легенд. Он был тем «безумцем», который спел Конфуцию о Фениксе [4]; он же, известный как Кришна, изложил эту славную библию революционной этики, «Бхагавад-Гиту», Арджуне в Индии. И совершил ещё много других подвигов. Кажется, ты встречался с ним в Чикаго, когда он выдавал себя за христианского Дьявола.
— Но как же вам, дискордианцам, удалось скрыть тот факт, что гориллы разговаривают?
— Мы привыкли держать язык за зубами, а уж если пускаем его в ход, так только для того, чтобы кого-то разыграть или свести с ума.
— Я это заметил, — сказал Джо.
— Да и сами гориллы слишком умны, чтобы болтать с кем попало: они общаются только с другими анархистами. Видишь ли, все гориллы — анархисты, и они проявляют здоровую осмотрительность насчёт людей в целом и правительственных чиновников в частности. Одна горилла мне как-то сказала: «Если станет известно, что мы умеем разговаривать, то консерваторы половину из нас истребят, а остальных заставят арендовать землю, на которой мы живём. А либералы начнут учить нас токарному делу. На хрен нам сдалось работать у станка?» Им нравится их пасторальный, эристический уклад жизни, и лично я не хочу им мешать. Но мы с ними общаемся, как и с дельфинами. Оба эти вида достаточно разумны и понимают, что, помогая горстке людей-анархистов, пытающихся прекратить или хотя бы притормозить всемирную анэристическую бойню, они помогают самим себе, как части земной биосферы.
— Я все ещё немного путаюсь в ваших теологических — или психологических? — терминах. Анэристические силы, особенно Иллюминаты, помешаны на структуре и хотят навязать своё понимание «порядка» всему миру. Но я до сих пор не могу разобраться, в чем разница между эридианцами, эридистами и дискордианцами. Не говоря уже о ДЖЕМах.
— Эридизм — это противоположность анэридизма, — терпеливо начал Хагбард, — и, значит, они тождественны друг другу. Как Шаляй и Валяй. К примеру, такие писатели, как де Сад, Макс Штирнер и Ницше, — это эридисты; гориллы тоже. Эридисты стоят за абсолютное господство индивидуальности и полностью отрицают коллективизм. Это не обязательно «война всех против всех», как представляют анэристические философы, но в условиях стресса возможно и такое развитие событий. Чаще всего эридисты-пацифисты, как и наши волосатые друзья там, в джунглях. Теперь эридианство. Это более умеренная позиция. Эридианцы признают, что анэристические силы — это тоже часть всемирного театра, от которой невозможно полностью избавиться. Эридианство нужно для того, чтобы восстановить равновесие, потому что за время эпохи Рыб человеческое общество слишком уж отклонилось в сторону анэридизма. Мы, дискордианцы, — активисты эридианского движения, люди действия. Чистые эридианцы работают более тонко, по даосскому принципу увэй, то есть эффективного недеяния. ДЖЕМы — это наше левое крыло. Они могли бы стать анэридистами, если бы не особые обстоятельства, которые заставили их пойти в направлении полного свободомыслия и полной свободы действий. Но они, с их типично левацкой ненавистью, все запутали к чертям собачьим. Они не поняли «Гиту» и не научились искусству сражаться с любящим сердцем.
— Странно, — сказал Джо. — Доктор Игги из сан-францисской клики ДЖЕМов объяснял совсем по-другому.
— А чего ты ожидал? — ответил Хагбард. — Знание двоих знающих никогда не бывает одинаковым. Кстати, почему ты мне не сказал, что эти гориллы были людьми, переодетыми в шкуры горилл?
— Я становлюсь доверчивее, — ответил Джо.
— Очень жаль, — грустно констатировал Хагбард. — Ведь это действительно были люди, переодетые гориллами. Это был экзамен: я проверял, легко ли тебя разыграть, и ты его не выдержал.
— Эй, подожди! Они же воняли, как гориллы. Никакой это был не розыгрыш. Разыгрываешь ты меня сейчас.
— Верно, — согласился Хагбрад. — Мне хотелось посмотреть, чему ты больше доверяешь: своим органам чувств или слову такого Прирождённого Лидера и Гуру, как я. Ты доверился собственным чувствам и сдал экзамен. Пойми, дружище, я разыгрываю тебя не ради шутки. Самая трудная задача для человека с геном доминирования и пиратской родословной, как у меня, заключается в том, чтобы не стать проклятой властной фигурой. Мне необходима любая информация и максимально возможная обратная связь — с мужчинами, женщинами, детьми, гориллами, дельфинами, компьютерами, любыми разумными организмами, — но никто, как тебе известно, не спорит с Властью. Обмен информацией возможен только между равными: это первая теорема социальной кибернетики и фундаментальная основа анархизма, поэтому мне приходится постоянно ломать человеческую зависимость от меня, чтобы не превратиться в чертового Великого Отца, который уже не сможет рассчитывать на получение точной информации извне. Когда дубоголовые Иллюминаты и их анэристические подражатели во всех правительствах, корпорациях, университетах и армиях мира поймут этот простой принцип, до них наконец дойдёт, что происходит на самом деле, и тогда они перестанут проваливать все проекты, которые начинают. Я — Свободный Человек Хагбард Челине, а не какой-нибудь несчастный правитель. Когда ты полностью осознаешь, что я тебе ровня, что моё дерьмо воняет так же, как и твоё, и что каждые несколько дней мне нужен секс, чтобы не становиться брюзгой и не принимать дурацких решений, и что есть Тот, Кому можно доверять больше, чем всем буддам и мудрецам, но найти Его ты должен сам, — только тогда ты начнёшь понимать, что такое Легион Динамического Раздора.
— Тот, Кому можно доверять больше, чем всем буддам и мудрецам?… — повторил Джо, чувствуя, что ещё больше запутался, хотя мгновение назад был так близок к абсолютному пониманию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42