Эллиптическая орбита кометы, с учетом ее эфемерид, была чрезвычайно точно вычерчена профессором. Эту кривую он разделил на двадцать четыре неравных отрезка, изображающих двадцать четыре месяца галлийского года. Каждый отрезок обозначал путь, пройденный кометой за месяц. Первые двенадцать сегментов, отмеченные на кривой, постепенно укорачивались, согласно одному из трех законов Кеплера, вплоть до точки афелия; затем миновав эту точку, они начинали удлиняться по мере приближения к перигелию.
Однажды, — это было 12 мая, — профессор ознакомил со своей работой капитана Сервадака, графа Тимашева и лейтенанта Прокофьева. Они принялись изучать чертеж с вполне понятным интересом. Перед их глазами развернулась вся траектория Галлии, несколько заходившая, как они удостоверились, за орбиту Юпитера. Путь, пройденный за каждый месяц, и соответственные расстояния кометы от Солнца были выражены в цифрах. Все было ясно, точно, и если Пальмирен Розет не допустил ошибки, если Галлия действительно совершала полный оборот ровно за два года, она должна будет встретиться с Землей в той же самой точке, ибо за это же время Земля с математической точностью совершит два оборота. Но каковы будут последствия нового столкновения? Об этом не хотелось даже и думать!
Во всяком случае, если точность вычислений Пальмирена Розета и вызывала сомнения, его собеседники остерегались даже намекнуть ему об этом.
— Следовательно, — сказал Гектор Сервадак, — в течение мая Галлия пролетит всего тридцать миллионов четыреста тысяч лье и умчится на расстояние ста тридцати девяти миллионов лье от Солнца.
— Совершенно верно, — подтвердил профессор.
— Значит, мы вышли из пояса малых планет? — спросил граф Тимашев.
— Вы можете сами судить об этом, сударь, — отвечал Пальмирен Розет, — у меня на карте обозначен пояс этих планет.
— И комета достигнет афелия, — продолжал Гектор Сервадак, — ровно через год после того, как пройдет через перигелий?
— Именно.
— Пятнадцатого января будущего года?
— Разумеется, пятнадцатого января… Ах, погодите! — спохватился профессор. — Почему вы сказали пятнадцатого января, капитан Сервадак?
— Потому что, как я полагаю, пятнадцатого января истекает год, иначе говоря двенадцать месяцев…
— Двенадцать земных месяцев, да! — возразил профессор. — Но отнюдь не двенадцать галлийских!
При этом неожиданном заявлении лейтенант Прокофьев не мог удержаться от улыбки.
— Вы усмехаетесь, сударь? — вспылил Пальмирен Розет. — А почему вы усмехаетесь, желал бы я знать?
— О господин профессор, просто потому, что вы, как я вижу, хотите изменить земной календарь.
— Я хочу, милостивый государь, только одного — быть строго логичным…
— Согласен, дорогой профессор, — воскликнул капитан Сервадак, — будем логичны!
— Признаете ли вы за истину, — начал Пальмирен Розет довольно сухо, — что Галлия вернется в свой перигелий два года спустя после того, как она прошла через него?
— Признаю.
— Соответствует ли этот двухлетний промежуток времени, иначе говоря период обращения кометы вокруг Солнца, — соответствует ли он галлийскому году?
— Безусловно.
— Следует ли разделить этот год, как любой другой год, на двенадцать месяцев?
— Если хотите, дорогой профессор.
— Дело не в том, хочу ли я…
— Ну, хорошо, разделим его на двенадцать месяцев, — поправился Гектор Сервадак.
— А из скольких дней будут состоять эти месяцы?
— Из шестидесяти дней, раз они укоротились наполовину.
— Капитан Сервадак! — остановил его профессор суровым тоном, — думайте о том, что вы говорите!
— Но мне казалось, что я следую вашему методу… — возразил Гектор Сервадак.
— Ни в коей мере.
— Тогда объясните нам…
— Нет ничего проще! — заявил Пальмирен Розет, презрительно пожав плечами. — Соответствует ли каждый галлийский месяц двум земным месяцам?
— Разумеется, так как галлийский год длится два года.
— Равняются ли эти два месяца шестидесяти дням на Земле?
— Да, шестидесяти дням.
— Ну и что же из этого?.. — спросил граф Тимашев, обращаясь к Пальмирену Розету.
— А вот что: если два месяца равняются шестидесяти земным дням, это составляет сто двадцать галлийских дней, так как продолжительность дня на поверхности Галлии не превышает двенадцати часов. Понятно ли вам?
— Совершенно понятно, сударь, — ответил граф Тимашев. — Но не опасаетесь ли вы, что новый календарь несколько неточен…
— Неточен? — воскликнул профессор с негодованием. — Да начиная с первого января я только по нему и считаю.
— Итак, наши месяцы отныне будут состоять из ста двадцати дней? — спросил капитан Сервадак.
— А что же тут дурного?
— Ничего, дорогой профессор. Значит, нынче у нас не май, а только еще март?
— Именно март, господа, сегодня двести шестьдесят шестой день галлийского года, соответствующий сто тридцать третьему дню земного года. Следовательно, сегодня двенадцатое марта по-галлийски, и когда истекут еще шестьдесят галлийских дней…
— Наступит семьдесят второе марта! — воскликнул Гектор Сервадак. — Превосходно! Будем же логичны!
Пальмирен Розет, казалось, заподозрил, не издевается ли над ним его бывший ученик, но тут все три посетителя ввиду позднего времени распростились с ученым и покинули обсерваторию.
Итак, профессор составил новый галлийский календарь. Надо признаться, однако, что пользовался им он один и что никто его не понимал, слушая про сорок седьмое апреля или сто восемнадцатое мая.
Между тем по старому календарю наступил июнь месяц, в течение которого Галлии предстояло пролететь лишь двадцать семь миллионов пятьсот тысяч лье и удалиться от Солнца на сто пятьдесят пять миллионов лье. Температура неуклонно понижалась, но погода оставалась столь же ясной и тихой, как и прежде. Жизнь на Галлии текла по заведенному порядку, спокойно, даже несколько однообразно. Чтобы нарушить это однообразие, требовался именно такой вспыльчивый, нервный, капризный, даже сварливый человек, как Пальмирен Розет. Всякий раз, как он, прервав свои наблюдения, удостаивал спуститься в общий зал, его посещение давало повод к ссоре.
Спор почти неизменно начинался из-за того, что капитан Сервадак и его спутники с нескрываемой радостью ожидали нового столкновения с Землей, какой бы опасностью ни угрожало им это столкновение. Это приводило в ярость профессора, который и слушать не желал о возвращении и продолжал изучать Галлию, словно собирался остаться там навсегда.
Однажды, 27 июня, Пальмирен Розет вихрем влетел в общий зал. Там как раз находились капитан Сервадак, лейтенант Прокофьев, граф Тимашев и Бен-Зуф.
— Лейтенант Прокофьев, — вскричал профессор, — отвечайте без обиняков и уверток на вопрос, который я вам задам.
— Но я вообще не имею привычки… — начал было лейтенант Прокофьев.
— Хорошо, — перебил его Пальмирен Розет тоном учителя, обращающегося к ученику. — Отвечайте на следующий вопрос: совершили ли вы на вашей шкуне кругосветное плавание по Галлии приблизительно по линии экватора, другими словами по одной из близких к экватору параллелей? Да или нет?
— Да, сударь, — отвечал лейтенант, которому граф Тимашев подал знак не перечить грозному Розету.
— Отлично, — продолжал тот. — А во время экспедиции отмечали ли вы путь, пройденный «Добрыней»?
— Лишь приблизительно, — отвечал Прокофьев, — то есть с помощью лага и компаса, а не по высоте солнца и звезд, чего мы не имели возможности сделать.
— И что же вы обнаружили?
— Что Галлия имеет в окружности примерно две тысячи триста километров, а отсюда ее диаметр равняется семистам сорока километрам.
— Так… — проговорил Пальмирен Розет как бы про себя, — следовательно, ее диаметр в шестнадцать раз короче земного, который равняется двенадцати тысячам семистам девяноста двум километрам.
Капитан Сервадак и его друзья с удивлением смотрели на профессора, не понимая, куда он клонит.
— Так вот, — продолжал Пальмирен Розет, — чтобы дополнить изучение Галлии, мне остается определить ее поверхность, объем, массу, плотность и силу тяжести.
— Что касается ее поверхности и объема, — сказал лейтенант Прокофьев, — то, зная диаметр Галлии, определить их нет ничего легче.
— Разве я говорю, что это трудно? — вспылил профессор. — Такие вычисления я умел делать с младенческих лет.
— Ого! Больно рано! — насмешливо протянул Бен-Зуф, не упускавший случая подпустить шпильку хулителю Монмартра.
— Ученик Сервадак, — продолжал Пальмирен Розет, кинув грозный взгляд на Бен-Зуфа, — возьмите перо. Раз вам известна длина окружности Галлии, скажите мне, какова же ее поверхность?
— Слушаю, господин Розет, — ответил Гектор Сервадак, решив изображать примерного ученика. — Нам следует умножить две тысячи триста двадцать три километра, то есть длину окружности Галлии, на семьсот сорок, то есть длину ее диаметра.
— Множьте, да поскорее! — нетерпеливо вскричал профессор. — Пора бы уже сосчитать! Ну что же?
— Ну вот, — отвечал Гектор Сервадак, — я получил цифру в один миллион семьсот девятнадцать тысяч двадцать квадратных километров, — это и есть величина поверхности Галлии.
— Следовательно, ее поверхность в двести девяносто семь раз меньше поверхности Земли, равняющейся пятистам десяти миллионам квадратных километров.
— Тьфу! Козявка какая-то! — фыркнул Бен-Зуф, выпячивая губы и всем своим видом выражая презрение к комете профессора.
Пальмирен Розет смерил Бен-Зуфа уничтожающим взглядом.
— Так вот, — продолжал профессор с раздражением, — каков же теперь объем Галлии?
— Объем?.. — переспросил Гектор Сервадак нерешительно.
— Ученик Сервадак, неужели вы разучились вычислять объем шара, когда вам известна его поверхность?
— Нет, господин Розет… Но вы даже не даете мне времени передохнуть.
— В математике не бывает передышек, молодой человек, не должно быть передышек!
Собеседники Пальмирена Розета призвали на помощь всю свою выдержку, чтобы не расхохотаться.
— Чего же вы ждете? — настаивал профессор. — Объем шара…
— Равен величине его поверхности… — отвечал Гектор Сервадак, запинаясь, — помноженной на…
— На треть его радиуса, молодой человек! — воскликнул Пальмирен Розет.
— На треть радиуса! Вы кончили?
— Сейчас. Треть радиуса Галлии, составляя сто двадцать три, три, три…
— Три, три, три, три… — насмешливо повторял Бен-Зуф на разные лады.
— Молчать! — крикнул профессор, рассердившись не на шутку. — Достаточно двух первых чисел десятичной дроби, отбросьте остальные.
— Я уже отбросил, — покорно ответил Гектор Сервадак.
— И что же?
— Помножив один миллион семьсот девятнадцать тысяч двадцать на сто двадцать три и тридцать три сотых, мы получим двести одиннадцать миллионов четыреста тридцать девять тысяч четыреста шестьдесят кубических километров.
— Вот каков объем моей кометы! — с торжеством воскликнул профессор. — Право же, это не так уж мало.
— Без сомнения, — заметил лейтенант Прокофьев, — но ее объем все же в пять тысяч сто шестьдесят шесть раз меньше объема Земли, составляющего в круглых цифрах…
— Триллион восемьдесят два миллиарда восемьсот сорок один миллион кубических километров, мне это отлично известно, сударь, — перебил Пальмирен Розет.
— Кроме того, — добавил лейтенант Прокофьев, — объем Галлии гораздо меньше объема Луны, равняющегося одной сорок девятой объема земного шара.
— Да кто же с этим спорит? — огрызнулся профессор, уязвленный в самое сердце.
— Итак, — безжалостно продолжал лейтенант Прокофьев, — с поверхности Земли Галлия видна не лучше, чем звезда седьмой величины, то есть ее нельзя заметить простым глазом!
— Вот так штука! — воскликнул Бен-Зуф. — Хороша комета, нечего сказать! И на этакой-то песчинке нас угораздило улететь!
— Замолчите! — прошипел Пальмирен Розет, окончательно выведенный из себя.
— Не комета, а ореховая скорлупа, горошина, крупинка! — продолжал дразнить его Бен-Зуф в отместку за Монмартр.
— Перестань, Бен-Зуф, — сказал капитан Сервадак.
— Булавочная головка, букашка, ничтожество!
— Замолчишь ли ты, черт возьми?
Поняв, что капитан рассердился не на шутку, Бен-Зуф ушел, оглашая взрывами хохота гулкие своды пещеры.
Он скрылся вовремя. Пальмирен Розет готов был разразиться бранью и долго еще не мог овладеть собой. Он с таким же трудом выносил нападки на свою комету, как Бен-Зуф — нападки на родной Монмартр. Каждый из них защищал свое с одинаковым ожесточением.
Наконец, профессор обрел дар речи и, обращаясь к своим ученикам, вернее к собеседникам, заявил:
— Господа, нам известны теперь диаметр, окружность, поверхность и объем Галлии. Это уже кое-что, но далеко не все. Я хотел бы непосредственно измерить ее плотность и массу, а также узнать силу тяжести на ее поверхности.
— Это трудно, — вставил граф Тимашев.
— Мало ли что! Я желаю знать, сколько весит моя комета, и я узнаю это.
— Разрешить эту проблему не так-то легко, — заметил лейтенант Прокофьев, — потому что мы не знаем, из какого вещества состоит Галлия.
— Ах, вы не знаете ее состава? — спросил профессор.
— Не знаем, — подтвердил граф Тимашев, — и если бы вы могли просветить нас на этот счет…
— Э-э, господа, какое мне до этого дело! — ответил Пальмирен Розет. — Я и без того отлично разрешу занимающую меня проблему.
— Как вам угодно, дорогой профессор, мы же всегда будем к вашим услугам! — проговорил капитан Сервадак.
— Мне требуется еще месяц для наблюдений и вычислений, — заявил Пальмирен Розет резким тоном, — потрудитесь подождать, пока я кончу!
— Еще бы, господин профессор, разумеется! — успокоил его граф Тимашев.
— Мы будем ждать, сколько вам будет угодно!
— И даже дольше! — прибавил капитан Сервадак шутливо.
— Итак, мы встретимся через месяц, — заключил Пальмирен Розет, — то есть шестьдесят второго апреля.
Это соответствовало тридцать первому июля по земному календарю.
ГЛАВА ШЕСТАЯ,

из которой видно, что Пальмирен Розет имеет полное право быть недовольным хозяйственным инвентарем колонии
Галлия между тем следовала своим путем в межпланетном пространстве, повинуясь силе притяжения Солнца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48