Припасов в погребах гарнизона могло бы хватить для насыщения тринадцати желудков, даже британских, лет на десять по крайней мере. А если имеется солонина, эль и бренди, то all right note 4, как говорят англичане!
А то, что восток и запад переместились, что сутки стали вдвое короче, что уменьшилась сила притяжения, что Земля вращалась вокруг своей оси в обратном направлении и к тому же по новой орбите, — это отнюдь не встревожило ни офицеров, ни солдат, хотя они и заметили перемены в окружающем мире. Бригадир и майор расставили по местам шахматные фигуры, рассыпавшиеся при толчке, и хладнокровно продолжали свою нескончаемую партию. Теперь, надо думать, слоны, кони и пешки, утратив свой прежний вес, чаще, чем раньше, теряли равновесие на шахматном поле, а тем более короли и королевы, которым, как самым высокопоставленным фигурам, особенно часто грозило падение; но в конце концов Олифент и Мэрфи, приняв некоторые меры, добились того, что их миниатюрная армия из слоновой кости стала вполне устойчивой.
Как сказано выше, космические явления нимало не тревожили десяток солдат, отрезанных на островке от остального мира. Однако для полноты истины добавим, что в связи с одним из этих явлений рядовые обратились к начальству с запросом.
Через три дня после катастрофы капрал Пим попросил офицеров принять его в качестве представителя солдат.
Получив согласие, капрал Пим в сопровождении девяти солдат явился в комнату бригадира Мэрфи. Одетый в узкую красную куртку и непомерно широкие зеленоватые брюки, приложив руку к сдвинутой на правое ухо шапке, ремешок от которой проходил под нижней губой, капрал стоя ждал, когда начальство соблаговолит его заметить.
Офицеры оторвались от шахматной игры, и бригадир Мэрфи, величественно выпрямившись, спросил:
— Что нужно капралу Пиму?
— Обратиться с запросом, во-первых, к господину бригадиру касательно жалованья рядовым, — ответил капрал, — и, во-вторых, к господину майору касательно пищи.
— Капрал Пим может изложить свой первый запрос, — произнес бригадир Мэрфи, кивком подтверждая сказанное.
— Это насчет жалованья, ваша честь, — начал Пим. — Раз дни теперь стали вдвое короче, не будут ли нам и жалованье платить вдвое меньше?
Застигнутый врасплох, бригадир Мэрфи с минуту размышлял, но, по-видимому, счел замечание капрала Пима вполне уместным, ибо одобрительно помотал головой. Затем, переглянувшись с майором Олифентом, бригадир ответил:
— Капрал Пим! Жалованье платят за время, истекшее между двумя восходами солнца. А посему, сколько бы ни продолжался этот промежуток времени, жалованье солдат остается неизменным. Англия достаточно богата, чтобы платить своим рядовым!
В столь приятной форме бригадир Мэрфи выразил ту мысль, что слава Англии зиждется на ее армии.
— Ура, — ответили хором десять солдат, но не громче, чем если бы сказали «благодарю вас».
Тогда капрал Пим обернулся к майору Олифенту.
Взглянув на своего подчиненного, майор произнес:
— Капрал Пим может изложить свой второй запрос.
— Это насчет пищи, ваша честь, — сказал Пим. — День теперь длится всего шесть часов, так будет ли нам положено получать пищу четыре раза в день или только два раза?
Майор с минуту подумал и переглянулся с бригадиром, всем своим видом показывая, что считает капрала человеком, исполненным здравого смысла и логики.
— Капрал, — сказал он, — стихийные явления бессильны перед воинским уставом. Вы и ваши солдаты будете получать пищу четыре раза в день, каждые полтора часа. Англия достаточно богата, чтобы приспособиться к законам вселенной, когда того требует устав! — добавил майор с полупоклоном в сторону Мэрфи в знак того, что рад случаю так кстати применить изречение начальства.
— Ура, — снова ответили хором солдаты, на сей раз чуть громче, желая этим подчеркнуть свое особое удовольствие.
Сделав поворот кругом, солдаты во главе с капралом построились и, отбивая шаг, вышли из комнаты офицеров, которые тотчас же возобновили прерванную партию.
Британцы имели все основания рассчитывать на помощь Англии, ибо она никогда не оставляет своих верноподданных сынов в беде. Однако как раз в ту пору она была очень занята note 5, и ожидаемая с таким терпением помощь все не являлась. Может быть, на севере Европы и не подозревали о том, что случилось на юге.
Однако после знаменательной новогодней ночи прошло сорок девять суток, считая по старому календарю, а на горизонте не видно было ни английского, ни какого-либо другого корабля. Та часть моря, где возвышался островок, теперь опустела, хотя раньше слыла одним из самых оживленных мест на земном шаре. Но солдаты и офицеры нисколько не тревожились, не удивлялись и не высказывали ни малейшего признака уныния. Они несли обычную службу и регулярно сменялись в карауле. Так же регулярно производили смотр гарнизону бригадир и майор. Все чувствовали себя превосходно и благодаря новому режиму питания толстели не по дням, а по часам; правда, офицеры принимали меры против ожирения, но лишь потому, что звание обязывало их сохранять стройность талии, дабы не уронить честь мундира.
Итак, англичане недурно проводили время на своем островке. Оба офицера сходились решительно во всем — характерами, вкусами, — и между ними царило полное единодушие. Да и вообще англичанин нигде не скучает, кроме как в собственной стране, и то, вероятно, потому, что там этого требует cant, иначе говоря — манера держаться.
Все они, разумеется, скорбели о погибших товарищах, но с чисто британской сдержанностью. Оставшиеся в живых при помощи простого вычитания установили следующее: поскольку, во-первых, до катастрофы в гарнизоне было тысяча восемьсот девяносто пять солдат и офицеров и поскольку, во-вторых, после катастрофы осталось только тринадцать, то, следовательно, на перекличку не явилось тысяча восемьсот восемьдесят два человека, что и было занесено в рапорт.
Выше мы упоминали о том, что на островке, который сохранился от затонувшего огромного массива высотой в две тысячи четыреста метров, теперь жили тринадцать англичан и что он был единственным клочком суши, уцелевшим в этой местности. Но мы не совсем точно выразились. В двадцати километрах к югу из воды выступал второй, почти такой же островок. Он был вершиной затонувшего массива, высившегося прежде напротив владений англичан и тоже превратившегося после катастрофы в почти непригодный для жизни утес.
Был ли тот второй островок необитаем? Или он служил приютом для людей, спасшихся от катастрофы? Оба офицера часто задумывались над этим вопросом и, должно быть, основательно обсудили его за шахматной партией. Очевидно, загадка острова так их занимала, что они сочли необходимым разрешить ее и однажды, воспользовавшись тихой погодой, пересекли вдвоем на лодке пролив между островками и вернулись к себе только через тридцать шесть часов.
Быть может, при осмотре соседнего утеса они руководились чувством человеколюбия? А может статься, интересами совершенно иного свойства? Как бы то ни было, но о результатах разведки они не сказали никому ни слова, даже капралу Пиму. Был ли островок обитаем? Этого капрал Пим так и не узнал. Во всяком случае, офицеры вдвоем уехали, вдвоем они и вернулись. И все же, несмотря на их замкнутость, капралу Пиму показалось, что они чем-то очень довольны. Майор Олифент составил объемистый доклад, который бригадир Мэрфи подписал, после чего пакет запечатали и скрепили печатью тридцать третьего полка для того, чтобы незамедлительно переслать с первым же кораблем, если таковой появится.
Надпись на конверте гласила:
«Адмиралу Фэйрфаксу, первому лорду Адмиралтейства, Соединенное королевство».
Но на горизонте не показывался ни один корабль, и до 18 февраля связь между островом и метрополией все еще не была установлена.
Встав ото сна, бригадир Мэрфи обратился к майору Олифенту со следующими словами:
— Сегодня праздник для каждого, в ком бьется подлинно английское сердце.
— Большой праздник, — подтвердил майор.
— Полагаю, что никакие чрезвычайные обстоятельства не должны помешать двум офицерам и десяти солдатам Соединенного королевства отпраздновать юбилей королевского дома.
— И я так полагаю, — ответил майор Олифент.
— Если ее величество до сих пор не соизволили установить с нами связь, то лишь потому, что ее величество не сочли это уместным.
— Именно так, сэр.
— Не угодно ли бокал портвейна, майор?
— С удовольствием, сэр.
И, словно созданное для англичан, вино полилось рекой в разверстые уста британцев, именуемые на лондонском жаргоне «ловушкой для картофеля»; однако уста эти с тем же основанием можно было назвать «устьем портвейна», подобно тому, как говорят, например, — «устье Роны».
— А теперь, — произнес бригадир, — пора произвести торжественный салют согласно уставу.
— Согласно уставу, — повторил майор.
На зов офицеров явился капрал Пим с еще не обсохшими от утреннего бренди губами.
— Капрал Пим, — начал бригадир, — сегодня у нас восемнадцатое февраля, если придерживаться доброго британского летоисчисления, а его должны придерживаться все истые англичане.
— Так точно, ваша честь, — ответил капрал.
— Сегодня, стало быть, юбилей королевского дома.
Капрал вытянулся и отдал честь.
— Капрал Пим, — продолжал бригадир, — приказываю произвести пушечный салют, дав двадцать один выстрел.
— Слушаюсь, ваша честь.
— Да вот еще что, капрал, — добавил бригадир, — присмотрите по возможности, чтобы ни у кого из канониров не оторвало руку!
— По возможности, ваша честь, — ответил капрал, не желая брать на себя больше, чем положено.
Из множества орудий, которые прежде защищали форт, осталась только двухсотсемидесятимиллиметровая пушка, заряжавшаяся с дула. Это была огромная махина, и, хотя обычно салют производили из пушек меньшего калибра, на сей раз пришлось пустить ее в ход как последнее орудие, представлявшее всю артиллерию острова.
Отдав распоряжение орудийной прислуге, капрал Пим отправился в блиндированный редут с косой бойницей, где стояла пушка. Сюда поднесли порох в количестве, потребном для двадцати одного выстрела. Само собой разумеется, стрелять должны были холостыми зарядами.
На церемонию явились бригадир Мэрфи и майор Олифент в парадной форме и в шляпах с плюмажем.
Пушку зарядили по всем правилам, предписываемым «Руководством для артиллериста», и загремел праздничный салют.
После каждого выстрела Пим, как ему было приказано, проверял, закрыт ли запал в пушке, чтобы она не выстрелила раньше времени и не обратила руку канонира в метательный снаряд, как то нередко случается на парадах. Но на сей раз обошлось без происшествий.
Нужно, однако, заметить, что сейчас при уменьшившейся плотности воздуха, выделившиеся из пушечного жерла газы вызвали более слабое сотрясение, чем шесть недель тому назад, отчего и выстрел прогремел не столь оглушительно, как обычно. Офицеры остались недовольны. Скалистые ущелья больше не откликались многозвучным эхом, превращая сухой треск выстрела в раскаты грома. Не слышно было того мощного гула, который прежде в неразреженном воздухе разносился далеко кругом. Разумеется, самолюбие английских офицеров, готовившихся достойным образом отметить юбилей королевского дома, было несколько уязвлено.
Один за другим раздались двадцать выстрелов.
Когда канонир хотел зарядить пушку в двадцать первый раз, бригадир Мэрфи жестом остановил его.
— Возьмите-ка боевой снаряд, — сказал он. — Любопытно посмотреть, какова будет сейчас дальнобойность.
— Это будет испытанием орудия, — подхватил майор. — Вы поняли, капрал?
— Слушаюсь, ваша честь, — ответил капрал Пим.
Солдат подкатил на тачке снаряд весом не менее двухсот фунтов, обладающий дальностью полета около двух лье.
Наблюдая в подзорную трубу за полетом такого ядра, можно было легко проследить место его падения в море и сделать приблизительный расчет дальнобойности огромного орудия в новых условиях.
Пушку зарядили, установили ствол под углом в сорок два градуса, чтобы увеличить траекторию полета ядра, майор скомандовал, и раздался выстрел.
— Святой Георгий! — вскричал бригадир.
— Святой Георгий! — воскликнул майор.
Оба возгласа прозвучали одновременно. Оба офицера застыли, разинув рты и не веря своим глазам.
Проследить полет снаряда, на который сила притяжения теперь влияла гораздо меньше, чем на земной поверхности, оказалось невозможным. Даже через подзорную трубу нельзя было установить место падения снаряда. Значит, он явно перелетел линию горизонта.
— Свыше трех лье! — сказал бригадир.
— Свыше… м-да… конечно! — ответил майор.
И вдруг, или то был обман слуха? Едва смолк грохот английского орудия, с моря донесся гул ответного залпа.
Офицеры и солдаты насторожились, напряженно прислушиваясь.
С той же стороны раздались еще три выстрела кряду.
— Корабль! — воскликнул бригадир. — И если корабль, то только английский!
Через полчаса на горизонте показалось двухмачтовое судно.
— Англия идет к нам! — провозгласил бригадир Мэрфи с видом человека, предсказания которого сбылись.
— Она узнала голос родной пушки! — ответил майор Олифент.
— Надеюсь, ядро не угодило в корабль, — пробормотал про себя капрал Пим.
А еще через полчаса уже был отчетливо виден корпус корабля. По небу полосой стлался черный дым, из чего явствовало, что это идет паровое судно. Вскоре англичане увидели шкуну, которая приближалась на всех парах, явно собираясь пристать к берегу. На гафеле развевался флаг, но различить его цвета было еще трудно.
Мэрфи и Олифент не отрывали глаз от подзорных труб и жадно следили за шкуной, готовясь приветствовать британский флаг.
Вдруг обе подзорные трубы, как по команде, разом опустились, и оба офицера с недоумением уставились друг на друга.
— Русский флаг!
Действительно, на гафеле шкуны реял морской флаг Российской империи: белое полотнище, разделенное синим крестом на четыре поля.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,

свидетельствующая о наличии некоторой напряженности в международных отношениях и кончающаяся географическим открытием обескураживающего свойства
Шкуна быстро подошла к острову, и англичане прочли на корабле ее название:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48