«От таких надо безжалостно избавляться! — уговаривала себя Зюкина. — Разложившиеся уроды, которые лишают Родину здорового потомства. Совсем мальчики в стране не рождаются, а если кто и проклюнется, то нездоровенький с младенчества. А как армию защищать от поганой Америки…» Здесь Зоя поперхнулась, так как уже давно считала себя жительницей Нового Света… Ну, не от Америки, а от всякой азиатской погани!Она нарезала круги вокруг Вовиного дивана, как хищная кошка, и когда подошла вплотную к безсознанному художнику, то мысль ее остановилась, осталось лишь действие одно.Зюкина опустилась на колени, вознесла нож над головой и собралась было нанести удар в шею алкоголика, но вдруг Вова открыл глаза, и взор его был необычайно ясен.— Как вы красивы! — пробормотал он восторженно. — Божественно!Зойка от неожиданности икнула громко, так что в лампе отдалось, но контроль над собой не потеряла.Издевается, решила, и обрушила всю мощь, вложенную в нож, на Вовино тело.Тупое острие пробило плоть чуть ниже правой ключицы, задело несколько кровеносных сосудов и порезало человеческое мясо…Последнее, что увидел Вова, или ему это показалось — большую птицу, пролетающую мимо окна, со странной рыбиной в когтях…Зюкина продолжала тыкать тупым и гнутым ножом бездыханную плоть жертвы, пока силы не оставили ее могучее тело…После сего многие наблюдали из своих окон огромного сложения тетку, волокущую на спине то ли оконные рамы, то ли еще чего…Вова пришел в себя ночью, освещенный полной луной, весь в засохшей крови, с булькающим при дыхании легким.Памяти о произошедшем не было, и он, слабый и немощный в этом состоянии, лишь вопрос себе задавал:— Как же это я?Потом, не обнаружив своих картин, подумал, что пропил их, снес доброй душе Зое Ивановне, но видать, его хулиганы избили и отобрали водку, а домой покалеченное тело автопилот доставил.Он перевалился с дивана на пол, зашипел от боли в ранах, но пополз к тайному месту под паркетом, где хранился его мешок с мирозданием. Вытащил богатство из тайника и разделся догола. Пощупал себя и насчитал четырнадцать болезненных мест.Вот это отдубасили, подумал Вова, борясь с болью и головокружением… Он поддернул длинным ногтем веревочку на мешке и осторожно достал охапку нежно пахнущих листьев. Как живые, подумал, и посчитал… Пятнадцать, обрадовался. Четырнадцать к ранам приложу, и один еще останется. Не должно быть в мешке пустоты, как и в небе. Хоть одна звезда, но должна быть видна в ненастье!Вова Рыбаков облепил себя своим богатством и уже через пять минут заснул спокойным сном, в котором даже старик бородатый ничего не просил, так, лишь глазами строил!..Он проснулся от солнечного света, бьющего по глазам, содрал с себя засохшие листья, не обнаружив более ран, лишь покраснение кожи одно. Поднялся на ноги, и так захотелось ему принять стакан, аж до хруста в костях!Огляделся вокруг — ни одной картинки, даже набросочка единого!..Стал судорожно штаны натягивать тренировочные, так как выходные кровью были пропитаны, надел исподнюю майку, всунул ноги во вьетнамки, скоренько вышел и помчался к сто пятьдесят третьему.Зойка добрая, думал Вова на бегу, дыша тяжело, как старая псина. Зойка в долг даст! Она знает, что я отработаю!..Зюкина в сей момент сидела с сослуживцами в подсобке и с грустью обсуждала свой переезд в город Нью-Йорк.— С легкими у меня что-то, — призналась продавщица. — Врачи рекомендовали океанский воздух.— А наше море хуже? — поинтересовался кто-то.— Лучше! — патриотично заявила Зойка. — Лучше! Но море не океан, и придется оставить Родину, пока болезнь не отступит…Дальше поговорили об американской медицине, которая, конечно, впереди нашей, обсудили, чего закупать на проводы, а потом коснулись прикормленного Зюкиной бомжика, который, получается, сиротой остается.— Мы его не бросим! — дружно пообещали. — К батюшке отведем!..Зюкина грустно улыбнулась, сделала скорбное лицо и поведала торговому собратству:— Умер мой бомжик!.. Двинулся на тот свет!.. Хоть и пьянью был, но с душою светлой!— Да, вон, он бежит! — заметила продавщица бакалеи через витрину.— Кто?!. — не поняла Зюкина.— Да, бомжик твой, мертвый!— Где-е-е… — прошипела от ужаса Зинка, хотя уже сама видела прыгающего по тротуару Вову.— Мертвый, а прыгает, как заяц!Зюкина хотела было бежать, но ужас сковал все ее тело сверхпрочным бетоном, она стала похожа на монументальную женщину, произведенную на свет скульптором Мухиной, и сидела на стуле прочно, как будто в Третьяковке на постоянной экспозиции!А Вова вбежал в магазин, и, не в силах молвить что-то, дышал загнанным мерином и хлопал страдальческими глазами.Зинка перешла из твердого состояния в медленно тягучее. Принялась сползать со стула, отклячив челюсть и показывая всем труды дантиста с образованием, полученным до Первой мировой. Зато золота во рту было, как в американском Форт-Ноксе.— А-а-а!.. — вырвалось у продавщицы из горла. — Ты же это… Я же… Ты умер…Наконец Вова отдышался и поведал о своей драме. О том, как хулиганы избили, ножами затыкали, но он выжил, правда, чудом!.. А сейчас у него все горит внутри, мозги лопаются!— Водочки, в долг! — попросил он жалобно.Ему поднесли полстакана, которые он выпил маленькими глоточками, заел почти прозрачным кусочком колбаски и улыбнулся всему персоналу магазина, особенно Зое Ивановне, благодетельнице.Зюкина пришла в себя быстро и даже обняла Вову, приговаривая, что осторожнее надо быть, ночами не гулять, город злой!— Вот тебе, родимый, две беленькой! — поразила своей щедростью Зюкина. — После отдашь!Вове еще дали с собой продуктами, не жирно, но по-христиански. По чуть-чуть на тройку деньков хватит. За это время Рыбаков собирался потрудиться кистью, рассчитаться с долгом и обзавестись более серьезным количеством водки.Возвращался он домой через парк, где, задрав голову, рассматривал кроны деревьев — не сорвется ли какой, слабый здоровьем, листочек.Бывало, что срывались, но те были не осенними, просто сбитыми сильным ветром. Такие погибали быстро…Рыбаков присел на скамеечку, немножко поджаривался на солнце и слушал перешептывание листвы, будто та знала, что интересует его.— Я зла не причиню! — говорил Вова проникновенно и тихо. — Я листья не рву… А уж когда вы сами слетите, то я продлю вам жизнь!..Он отхлебнул из бутылочки, и это действо успели рассмотреть милиционеры, которые проверили у Вовы мятый паспорт с пропиской и велели чесать по холодку до дому и там распивать!Какой же холодок, удивился художник. Пекло. Наверное, юмор…Он неторопливо зашлепал к своему дому, благодарный власти за миролюбие и за то, что водку не отобрали.Парк кончался, уже были видны первые постройки, когда Вова услышал за спиной странный звук.Так шуршат только осенние листья по асфальту, или деньги! В этом-то он разбирался!Обернулся и обнаружил странный предмет. Возле ног ласкался в легких порывах ветра первый осенний лист. Он был, как живой, как крохотная собачонка, долетал до колен и — обратно, к земле…Но что-то в нем было не то. Вова не мог разобрать, что именно, так как словить лист не удавалось. Первый то отлетал, то подлетал вновь, дразня художника.— Ишь ты! — радовался Вова. — Безобразник!..Он хлопал ладонями, как будто ребенок бабочку ловил, но представитель осени в последнее мгновение выскальзывал из неловких рук и взлетал на три человеческих роста.— Игрун!..Так Вова бегал за листом почти целый час, пока совершенно не выбился из сил. Он вновь сел на лавку и опять задышал по-собачьи.А проказник лист, словно сжалившись, покружил еще несколько и спланировал прямо на колени Рыбакову.Сие происшествие так обрадовало художника, как будто ему молодость вернули на время.Он осторожно погладил большой кленовый лист и вдруг разглядел на нем что-то инородное. Самые кончики листа были окрашены в серый цвет, а на ощупь отдавали мертвечиной.«Неужели древесный рак?!.» — перепугался Вова насмерть.Он бросился к первому попавшемуся клену, но ничего на нем странного не обнаружил… Решил не волноваться заранее, просто принести лист домой и изучить его тщательнее.Перед подъездом, в котором жил Вова, грелись на солнышке тетки пенсионного возраста.При его появлении они заговорщицки зашептались, а в спину Рыбакову была произнесена фраза:— Сильная у вас женщина, товарищ художник!— Какая женщина? — оглянулся Вова с недоумением на лице.— А сами знаете, какая! Грудастая! Ваши картины куда-то волокла!— Ничего не понимаю, — пожал плечами Вова и шагнул в подъезд.Какая-такая женщина, думал он, поднимаясь в лифте. И что за непонятности тетки говорили про его картины?..Вова хотел было вернуться да расспросить, но кленовый лист в руке слегка нагрелся, словно напоминая о себе.Картины, конечно, подождут! Он ласково погладил первенца осени и опять ощутил под пальцами по краям листа бумажную фактуру.— Ах, ты! — проговорил Вова.Долго не мог открыть дверь, так как внезапно задрожали руки. С трудом попал ключом в замок, покрутил и первым делом прошел на кухню, где, выудив из принесенного пакета початую бутылку, глотнул из нее на два пальца. Постоял немножечко, пока не прошла дрожь.Оставил продукты на залитом солнцем подоконнике и пошел в комнату, где вознамерился отыскать увеличительное стекло, которое когда-то имелось, но за ненадобностью не использовалось.На поиски ушло более часа, и стекло нашлось в единственном хрустальном фужере с трещиной, одиноко стоявшем в буфете, напоминая об обстоятельной молодости с достатком.Вова приспособился возле окна и внимательно разглядел кленовый лист сквозь увеличительное стекло.Очень похоже на бумагу, думал он. Но пойди пойми, что это на самом деле…Рыбаков смотрел на лист до самого вечера, пока не решил съездить поутру в Тимирязевскую академию на консультацию.До самого утра Вова рисовал на ватмане найденный лист в несвойственной ему фотографической манере, а наутро, прослушав из радио соседа сигналы точного времени, долго чистил брюки от засохшей крови, справедливо полагая, что в академии его тренировочных не поймут.В академию его не пускали, несмотря на слезные увещевания. Охрана была непреступна, а положение Вовы было отчаянным. Он просил допустить его хотя бы в бюро пропусков, но только раздражал ребят из ЧОПа. Одному из охранников хотелось дать нечесаному шизику крепким ботинком по заду.— Художник я! — просил Вова.— А я — Ленин, — поддерживал диалог охранник.— Рыбаков, — в ответ представился Вова.— Безбашенный! — поставил диагноз раздраженный. — Может, его за угол отвести?— Кончай! — ответил напарник. — Потрется и уйдет… И чего тебе неймется кулаками поработать? Особенно с такими, немощными! Ты со мной на тренировке потолкайся! Я завсегда «за»!— Я что — дурак? У тебя же пояс черный!— Так со слабым невелика доблесть управиться. Ты со мной попробуй. Я тебе для начала палец сломаю, чтобы ты почувствовал, как бывает больно!Раздраженный ничего не ответил, отвернул лицо и тихо злился, как на нечесаного, так и на своего товарища. Хотелось дать обоим куском арматуры по башкам.Так или иначе, но оба охранника пропустили тот момент, когда Вова кинулся к щуплому старичку с палочкой, появившемуся из дверей академии, очень похожему на академика.— Здравствуйте! — приветствовал академика Вова, преодолев ступени лестницы.— Здравствуйте, — ответил старичок.Здесь охрана подоспела, и Вове заломили руки, отчего он застонал жалобно.— Прекратить! — неожиданно зычным голосом скомандовал старичок и, когда Рыбакова отпустили, академик четко стал объяснять, что охранников поставили, чтобы имущество беречь, а не на людей бросаться! — Поднимите! — указал он на оброненный Вовой при задержании, свернутый в трубочку, ватман. — Что это?Художнику вернули собственность, он с опаской глядел на охрану, пока старичок не предложил отойти в сторону.— Я вот что принес…Вова развернул ватман и показал свой рисунок.— Потрясающе! — восхитился старичок. — Вас как зовут?— Вова.— Владимир, значит. А меня Егор Иннокентьевич. Вы что же, хотите у нас работать?— Вовсе нет, — закрутил головой Рыбаков.— Что же тогда?— Этот лист я нашел вчера в парке. Первый осенний лист. Я нарисовал его…— Да-да, — согласился Егор Иннокентьевич. — Уже осень…— Вглядитесь, — просил Вова. — Лист необычный…— Чем же?— Видите уплотнения по краям?— Вы что же, ботаник?— Нет, я художник. Но меня волнуют эти уплотнения!Старичок еще раз внимательно поглядел на рисунок.— Может, какая-то болезнь?..— И я так думаю!— Чего ж вы сам лист не принесли?— Так…Вова развел руками, так как сам не понимал, зачем потратил ночь на работу, вместо того, чтобы вещь живьем принести.— Знаете что, Владимир, — старичок спустился на ступеньку ниже. — Болезней у растений великое множество, как и у людей! Забудьте про этот лист и идите к нам работать! Талантливые художники нам необходимы. Вы увидите такие растения, каких вам за всю жизнь не сыскать! Будете соавтором каталогов, хорошие гонорары, общежитие выделим…— Спасибо вам, — Вова попятился задом, нащупывая ногами ступеньки. — Спасибо…Затем он развернулся и пошел быстрее.— Куда же вы? — прокричал Егор Иннокентьевич.— Домой, — проговорил себе под нос художник.— А рисунок?— Подарок, — уже почти про себя прошептал Вова.До дома он добирался тремя троллейбусами, так как не было даже мелочи на метро. Из одного его выставили контролеры, хорошо, что женщины, не побили, зато столько грязи вылили, аж до самого желудка пробрало.Добрался до дома к вечеру, выпил двести стабилизирующих и прилег на диван, на котором можно было ни о чем не думать, просто наслаждаться бегающей по жилам, обогащенной теплом кровью…— Вот тебе, гад! — кричал старик с разметавшейся бородой. — Вот тебе, вор!.. Получай, сатанинское отродье!!!Вова проснулся весь вспотевший от явления страшного старика. Дышал, отдыхивался от кошмара, выпил немножко, закусив корочкой от «бородинского», и отправился к тайнику. С любовью открыл мешок и вытащил вчерашнюю находку. Лист по-прежнему пах осенью, но в нем произошли очевидные изменения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30